Художник зыбкого мира - Кадзуо Исигуро

Услышав эту похвалу, Итиро, похоже, забыл о необходимости блюсти достоинство и, рухнув на спину, принялся беспечно помахивать в воздухе ногой.

— Итиро! — услышал я напряженный шепот Сэцуко. — До чего же отвратительно ты себя ведешь! Да еще в присутствии дедушки! Сядь немедленно!

Но Итиро словно не слышал ее, хотя ногой все же махать в воздухе перестал, бессильно уронив ее на пол. Затем он скрестил руки на груди, закрыл глаза и некоторое время молчал.

— Скажи, дед, — пробормотал он чуть погодя весьма сонным голосом, — это все-таки доисторическое чудовище или нет?

— Какое чудовище ты имеешь в виду, Итиро?

— Пожалуйста, прости его, папа, — поспешно сказала Сэцуко, нервно улыбаясь. — Возле железнодорожной станции вчера он увидел рекламу какого-то фильма и совершенно сбил с толку водителя такси своими бесчисленными вопросами. А сама я, к сожалению, эту рекламу разглядеть не успела.

— Дед, что же ты не отвечаешь? Это доисторическое чудовище или нет?

— Итиро! — Мать посмотрела на него «ужасными» глазами.

— Ну, сказать наверняка я вряд ли смогу. По-моему, Итиро, нам надо посмотреть этот фильм, а тогда уж все и выяснить.

— А когда мы его посмотрим?

— Хм… Это ты лучше у мамы спроси. Вдруг он слишком страшный и не годится для маленьких детей.

Вот уж никак не думал, что мои слова могут вызвать такую бурю чувств! Мой внук прямо-таки с невероятной быстротой снова уселся в прежней, горделивой позе и, гневно сверкая глазами, возмущенно воскликнул:

— Как ты посмел! Как ты мог такое сказать?

— Итиро! — Сэцуко была в отчаянии. Но Итиро продолжал испепелять меня взором, и ей пришлось встать и подойти к нему. — Итиро! — прошипела она зловещим шепотом и сильно тряхнула его за руку. — Не смей так смотреть на дедушку!

Вместо ответа Итиро снова рухнул на спину и принялся махать в воздухе ногой. А Сэцуко снова нервно улыбнулась мне и сказала:

— Совершенно невоспитанный ребенок! — И, не зная, что прибавить, улыбнулась мне еще раз.

— Итиро-сан, ты не хочешь помочь мне убрать после завтрака со стола? — предложила мальчику Норико, поднимаясь с футона.

— Убирать со стола — женская работа! — заявил мой внук, продолжая помахивать ногой.

— Значит, ты мне не поможешь? Ладно, хотя одной мне, конечно, трудно придется. Ведь стол вон какой тяжелый! Вряд ли у меня хватит сил самостоятельно его отодвинуть. Кого же мне попросить помочь, а?

Итиро, разумеется, тут же вскочил и, не глядя на нас, помчался в глубь дома. Норико рассмеялась и последовала за ним.

Сэцуко посмотрела им вслед, затем взяла чайник и налила мне еще чаю.

— Я и не думала, что все так далеко зашло, — сказала она, понизив голос — Я имею в виду переговоры насчет замужества Норико.

— Ничего никуда не зашло, — возразил я, качая головой. — Если честно, ничего еще не решено. Мы пока только в самом начале пути.

— Извини, но, судя по тому, что сказала Норико всего несколько минут назад, я, естественно, предположила, что все более-менее… — Сэцуко сбилась, помолчала, еще раз извинилась, но таким тоном, что в воздухе явственно повис некий вопрос.

— Видишь ли, Норико уже не в первый раз заводит подобные разговоры, — сказал я. — Честно говоря, она вообще довольно странно ведет себя — с тех пор, как начались эти новые переговоры. На прошлой неделе к нам заходил господин Мори — ты помнишь его?

— Конечно. Как он?

— Неплохо. Он просто проходил мимо и решил на минутку зайти и поздороваться. И представляешь, Норико немедленно затеяла при нем разговор о своем предстоящем браке! Она вела себя так, словно все давно уже решено! Это было так неловко! Господин Мори даже поздравил меня перед уходом и спросил, чем занимается ее жених.

— Да уж! — задумчиво сказала Сэцуко. — Это и впрямь должно быть очень неловко.

— И господина Мори вряд ли можно в чем-то винить. Да ты и сама только что слышала ее речи. А что мог подумать посторонний человек?

Дочь не ответила, и мы некоторое время сидели молча. Один раз я глянул на нее — Сэцуко смотрела в сад, крепко сжимая чашку обеими руками и словно забыв о ней. И я в очередной раз поймал себя на том — возможно, просто свет так падал, — что изучаю дочь с точки зрения перемен в ее внешности. Ибо Сэцуко, несомненно, с годами становилась все привлекательнее. Когда-то мы с ее матерью даже беспокоились из-за того, что уж больно она простенькая и вряд ли с такой внешностью ей удастся выйти замуж. А в раннем детстве Сэцуко и вовсе походила на мальчишку, да и в отрочестве, пожалуй, тоже, и постепенно черты ее становились все более мужеподобными, так что, когда мои дочери ссорились, Норико всегда запросто могла одержать верх над старшей сестрой, стоило ей крикнуть: «Мальчишка! Мальчишка!» Кто знает, какое воздействие подобные вещи оказывают на личность человека? И ничего удивительного, конечно, нет в том, что Норико выросла такой своевольной и упрямой, а Сэцуко — такой скромной и уступчивой. Но теперь, на пороге тридцатилетия, во внешности Сэцуко появилось некое, весьма ощутимое, достоинство. Помнится, и жена моя это предсказывала, часто говоря: «Наша Сэцуко расцветет в летнюю пору». Я тогда считал, что она просто себя утешает, но потом — и особенно в последний приезд Сэцуко к нам месяц назад — я несколько раз ловил себя на мысли о том, сколь точным оказалось это материнское предвидение.

Сэцуко, словно очнувшись от собственных мыслей, снова посмотрела в глубь дома и сказала:

— Мне кажется, то, что случилось в прошлом году, принесло Норико много горя. Возможно, значительно больше, чем мы могли себе представить.

Я вздохнул и кивнул.

— Да, ты, возможно, права. И мне, конечно, следовало быть к ней тогда более внимательным.

— Что ты, папа! Я уверена: ты сделал все, что в твоих силах. Просто такие вещи всегда — страшный удар для женщины.

— Признаюсь, мне порой казалось, что Норико немного притворяется — знаешь ведь, твоя сестрица любит устраивать спектакли. Она все твердила, мол, это брак по любви, а когда все развалилось, ей пришлось вести себя соответствующим образом. Хотя, возможно, не все в ее тогдашнем поведении было притворством.

— Мы тогда посмеивались, — согласилась Сэцуко, — но, может, это и правда была любовь?

Мы опять помолчали. Из недр дома доносился голос Итиро, который без конца что-то громко повторял.

— Извини, папа, — тихо сказала Сэцуко с какой-то странной интонацией, — но разве мы хоть раз услышали нормальное объяснение того, почему, собственно, провалились прошлогодние переговоры? Все это произошло так неожиданно…

— Понятия не имею, почему это произошло! Впрочем, вряд ли теперь это имеет значение, верно?

— Да, конечно. Извини, папа. — Сэцуко, казалось, что-то обдумывает. Потом она пояснила: — Видишь ли, Суйти время от времени довольно настойчиво расспрашивает меня о том, что же все-таки произошло в прошлом году и почему семейство Миякэ столь внезапно вышло из игры. — Она едва заметно усмехнулась. — Суйти, похоже, убежден, что мы знаем, в чем тут дело, но скрываем от него. Мне постоянно приходится доказывать ему, что я и сама ничего толком не знаю.

— Уверяю тебя, — холодно заметил я, — это и для меня тоже тайна. Я бы не стал скрывать от тебя и Суйти, если б хоть что-то знал.

— Ну, естественно! Прости меня, пожалуйста! Я вовсе не хотела ни на что намекать… — И Сэцуко снова неловко умолкла.

Я, возможно, был немного резковат с нею в то утро, но Сэцуко уже не в первый раз допытывалась у меня, что же произошло в прошлом году, когда семейство Миякэ вдруг пошло на попятную. Странно, почему ей кажется, что я что-то утаиваю от нее? Если у семейства Миякэ и была какая-то особая причина для подобного разрыва отношений, то они явно не собирались мне о ней докладывать.

Моя же собственная догадка заключается в том, что тут гадать особенно и не о чем. Правда, их отступление в самый последний момент было крайне неожиданным, но почему обязательно следует видеть в нем нечто чрезвычайное? Интуиция мне подсказывает: причина тут всего лишь в нашем различном общественном положении. А в семье Миякэ, насколько я успел их узнать, все принадлежат к тем гордым и честным людям, которых коробит от мысли о том, что их сын намерен жениться на девушке более высокой породы. Честно говоря, еще несколько лет назад они, наверное, гораздо раньше прекратили бы с нами всякие отношения, но их сбили с толку все эти разговоры о «браке по любви» и прочие новомодные веяния. Не сомневаюсь, это объяснение соответствует истине; случившееся вряд ли имеет более глубокие корни.

Возможно также, семейство Миякэ смутило столь очевидное одобрение с моей стороны. И мое весьма пренебрежительное отношение к проблеме социальных различий. Да и не в моих привычках обращать внимание на подобные вещи. По правде сказать, я и своим-то общественным статусом никогда не интересовался; я даже и теперь часто удивляюсь, когда какое-нибудь событие или чье-то высказывание напоминают мне о том, что я занимаю в обществе довольно-таки высокое положение. Например, не далее как вчера я посетил наш старый «веселый квартал», и мы с Синтаро выпивали в баре госпожи Каваками, где — как это теперь все чаще случается — оказались единственными посетителями. Мы, как всегда, устроились на высоких табуретах за стойкой, беседуя с госпожой Каваками, и, поскольку в течение нескольких часов никого больше в баре так и не появилось, беседа наша постепенно приобретала все более доверительный характер. И вот, когда госпожа Каваками, рассказывая о каком-то своем родственнике, пожаловалась, что сей достойный молодой человек никак не может найти работу, Синтаро вдруг воскликнул: