Лубянская империя НКВД. 1937–1939 - Жуковский Владимир Семенович

В 1930 году родители развелись, хотя приязненные отношения сохранили. Отец женился на выпускнице химфака МВТУ, где они ранее и познакомились; она была моложе отца на 10 лет. Затем его снова послали в Берлин, заместителем торгпреда (с одновременным вводом в коллегию Наркомвнешторга), должность по тем временам видная, достаточно сказать, что информация о подобных назначениях помещалась в центральных газетах. Спустя некоторое время к нему присоединилась Лена с новорожденной дочерью Наташей.

К моменту перевода отца в Берлин там торгпредом работал Любимов, который сам выдвинул Жуковского на новую должность и провел это соответствующим решением ЦК ВКП(б). Не всегда беспрепятственная, процедура назначения в данном случае особых сложностей не представила благодаря рангу ходатая. Член партии с 1902 г., Исидор Евстигнеевич, наряду с торгпредством, не только состоял зам. наркома внешней и внутренней торговли, но и, главное, был членом ЦК.

В Берлине отец его уже не застал, а приступил к работе с вновь назначенным торгпредом И.Я. Вейнером. Любимов же занял пост-наркома легкой промышленности СССР, затем случилось повторное (третий раз подряд) избрание членом ЦК на очередном, 17-м съезде партии, а конец дистанции, 1937, ознаменовался известным финишем с клеймом «врага народа».

В 1931 году мама поступила учиться в Московский авиационный институт, МАИ. По рекомендации Московского комитета партии ее зачислили «парттысячницей», таким образом она вошла в группу студентов-коммунистов, которые были приняты и учились на льготных условиях. Очевидно, требования к парттысячникам предъявлялись не слишком строгие, иначе вся затея потеряла бы смысл, так как эти тридцатилетние студенты пришли в институт после большого перерыва в учебе, да и не все имели хорошую подготовку.

Перебирая в памяти товарищей матери, должен сказать, что эти люди не походили на студентов, злоупотребляющих особыми правами, скорее то были труженики, добросовестно относившиеся к учебе, уделявшие немало времени неизбежной общественной работе и лишенные чрезмерных запросов к материальным условиям жизни.

Стипендия парттысячницы составляла сумму, достаточную, чтобы жить с семьей не хуже многих других. Разумеется, помогал нам и отец.

Его в июне 1933 г. отзывают в Москву, предоставляют длительный отпуск, а в октябре назначают заместителем начальника Импортного управления Наркомвнеш-торга.

Дальнейший крутой подъем карьеры датируется февралем 1934 г., когда на XVII съезде отца выбрали членом одного из четырех руководящих органов партии — Комиссии партийного контроля. Это выдвижение имеет свою предысторию.

У отца обнаружились некоторые разногласия с наркомом внешней торговли Розенгольцем. Суть дела сводилась к тому, что отец считал целесообразным предоставление ответственным работникам большей свободы действий с тем, чтобы они могли в необходимых случаях, без промедления, самостоятельно заключать сделки с иностранными фирмами. Хотя с тех пор много воды утекло, мне кажется, уместность подобного требования лучше всего проиллюстрировать (если, конечно, в этом вообще есть необходимость) примером из советского прошлого, когда, предпринимая неожиданные большие закупки пшеницы в Канаде, советские организации потеряли время на предварительные зондировочные акции. Слухи о предстоящих закупках распространились быстро, и в результате соглашение пришлось заключать по новым, резко возросшим ценам.

Свое мнение отец изложил в письме, которое направил Лазарю Кагановичу, занимавшему тогда в сталинской иерархии третье место. Письмо это произвело выгодное впечатление, и в результате отец оказался членом упомянутой комиссии, председателем коей стал сам Каганович; он же эту комиссию в преддверии съезда и комплектовал. Заместителем председателя поставили Ежова; геростратова слава «Ежовых рукавиц» была впереди.

Выдвижение Жуковского Кагановичем было чисто деловой реакцией, поскольку отец перешел в аппарат КПК (руководителем группы внешних сношений). Ибо существовала в принципе и другая возможность — сохранить новоизбранного на прежнем месте работы, хотя и с выросшим партийным рейтингом.

На том же съезде А.П. Розенгольц был выбран кандидатом в члены ЦК — наряду с Блюхером, Тухачевским, Буденным, Бухариным, Рыковым, Томским и другими известными деятелями. А. Бармин’, работавший под началом Розенгольца, говорит о характерном для наркома «бюрократическом упрямстве» и в то же время считает его наделенным железной волей сильным руководителем, умевшим употреблять власть и — после выхода из оппозиции — безоговорочно преданным Сталину.

Мне запомнилась случайно увиденная в Форосе дочь Розенгольца (от первой жены), по виду милая молодая женщина. Вскоре она покончила с собой. Ее отца ошельмовали и расстреляли в 1938 г. как участника «Антисоветского правотроцкистского блока» (Бухарин, Рыков и др.).

Возвращаюсь на улицу Грановского. Я, как и прежде, жил с матерью, а с отцом и его новой семьей проводил выходные дни в доме отдыха, а также, на даче, летние каникулы. Наш дачный поселок находился в Серебряном бору. В двухэтажном бревенчатом доме, кроме нас, жили еще три семьи: наверху семьи Шабуровой и В. Ставского (писателя и члена КПК), внизу Поспеловы и мы. Городские удобства, не считая электричества, отсутствовали. Серьезным подспорьем служила возможность брать на дом обеды из цековского дома отдыха, размещавшегося в том же поселке. Главным образом этот дом отдыха был однодневным, причем функционировал круглый год. Деятели определенной категории приезжали туда с семьями накануне выходного дня, а возвращались на следующий день вечером или, вторично переночевав, утром рабочего дня. Подобные заведения имелись и в других подмосковных местах, однако мы почти всегда посещали Серебряный бор. Первое время подобный отдых не стоил клиентам ни копейки, однако уже, помнится, с 1936 года ввели подушную плату.

Лет через двадцать потянуло меня взглянуть на памятные места своего детства в Серебряном бору. Подхожу к началу улицы, на которой я жил, — перегорожена. У калитки сидит неприветливая женщина-вахтер.

— Сюда нельзя!

— Почему?

— Это хозяйственная территория.

Я дал волю раздражению.

— Что значит «хозяйственная»? Здесь что, свиньи живут?

— Свиньи?!

На этом беседа себя исчерпала, но отступить пришлось мне.

Летом 1934 года отец с мачехой отправились на отдых в крымский санаторий «Форос», куда взяли и меня. Говорили, что до революции это имение принадлежало известному владельцу фарфоровых заводов Кузнецову. Действительно, некоторые здания санатория, например «Дворец» или «Гостиница», вместе с обстановкой и убранством производили впечатление старорежимной роскоши. Всех приезжающих сначала помещали в гораздо более скромный одноэтажный корпус современного типа. Его название, «Лучи», соответствует оригинальной планировке, напоминающей осьминога или солнце на детских рисунках: от круглой центральной части радиально отходят длинные «лучи», где и размещаются палаты для отдыхающих.

Пожили немного там и мы; затем переехали на второй этаж «Дворца» в комнату метров 25-ти. Правда, еще недели через три нас попросили перебраться на нижний этаж. Дело в том, что на отдых приехал Мартин Андерсен-Нексе, и датскому пролетарскому писателю с женой и двумя детьми следовало предоставить анфиладу из трех комнат. Были в «Форосе» тогда и другие знаменитости; мне запомнились летчики из числа первых Героев Советского Союза — Доронин, Каманин, Ляпидевский, боксер Виктор Степанов, одиннадцати летний скрипач Буся Гольдштейн…

Уровень благосостояния советских ответработников непосредственно рублями не измерялся. Действительно, ни за какие деньги вы не купите путевки в правительственный санаторий, если не принадлежите к соответствующей номенклатуре, не пообедаете в кремлевской столовой, не будете ежемесячно получать списка книжных новинок вместе с правом приобретения любой из них, не сможете пройти в любой театр, лишь предъявив контролеру свое служебное удостоверение и услышав в ответ: «Пожалуйста, товарищ такой-то…» А чем оценить возможность жить в отдельной квартире? Персональный автомобиль?