Аркадия - Том Стоппард

Чейтер. Такова ваша оценка?

Септимус. Таково мое намерение.

Чейтер. Намерение? Как — намерение? Какое намерение? Ничего не понимаю…

Септимус. Видите ли, мне прислали один из пробных оттисков. Прислали на рецензию, но я намерен опубликовать не рецензию, а нечто большее. Пора наконец установить ваше первенство в английской литературе.

Чейтер. Да? Ну, что ж… Конечно… Это очень… А вы уже написали?

Септимус (с едким сарказмом). Еще нет.

Чейтер. А-а… И сколько времени потребуется?…

Септимус. Для столь значительной статьи необходимо: во-первых, внимательно перечитать вашу книгу, обе книги, несколько раз, вкупе с произведениями других современных авторов — дабы всем воздать по заслугам. Я работаю с текстами, делаю выписки, прихожу к определенным выводам, а затем, когда все готово и душа моя и мысли пребывают в спокойствии и согласии…

Чейтер (проницательно). А госпожа Чейтер знала об этом перед тем, как она… как вы…

Септимус. Весьма вероятно.

Чейтер (торжествующе). Ни за чем не постоит! Все дл меня сделает! Теперь-то вы поняли эту любящую натуру?! Вот это женщина! Вот это жена!

Септимус. Потому я и не хочу делать ее вдовой.

Чейтер. Капитан Брайс говорил в точности то же самое!

Септимус. Капитан Брайс?

Чейтер. Господин Ходж! С нетерпением жду рецензии! Позвольте надписать ваш экземпляр! Так, чем бы?… А, вот перо леди Томасины…

Септимус. Так вы познакомились с лордом и леди Крум, потому что стрелялись с братом ее сиятельства?

Чейтер. Нет! Все оказалось наветом, сэр, уткой! Но благодаря этой счастливой ошибке мне покровительствует теперь брат графини, капитан флота Его Величества. Не уверен, кстати, что сам господин Вальтер Скотт может похвастаться столь высокими связями. Зато я — почетный гость в поместье Сидли-парк.

Септимус. Что ж, сэр, вы получили прекрасную сатисфакцию.

Чейтер окунает перо в чернильницу и принимается подписывать книгу.

Появляется Ноукс. В руках у него рулоны чертежей. Чейтер пишет, не поднимая головы. Ноукс замечает двоих у стола. Он в замешательстве.

Ноукс. Ой! Простите…

Септимус. А! Господин Ноукс! Любитель мерзостей земных! Мой отважный соглядатай! Где же ваша подзорная труба?

Ноукс. Прошу покорно… я думал, ее сиятельство… простите…

В полнейшем смятении он пятится к двери, где его настигает голос Чейтера.

Чейтер выразительно и громко читает дарственную надпись.

Чейтер. "Моему щедрому другу Септимусу Ходжу, который всегда готов отдать все лучшее, — от автора, Эзры Чейтера. Сидли-парк, Дербишир, 10 апреля 1809 года". (Передает книгу Септимусу.) Вот, сэр, сможете показывать внукам!

Септимус. О, я не заслуживаю столь лестных слов! Верно, Ноукс?

Их беседу прерывает появление за стеклянными дверями, ведущими в сад, леди Крум и капитана Эдварда Брайса, офицера Королевского флота. Говорить леди Крум начинает еще снаружи.

Леди Крум. Ах, нет! Только не бельведер! (Она входит в сопровождении Брайса. В руках у него альбом в кожаном переплете.) Господин Ноукс! Что я слышу?

Брайс. И не только бельведер! И до лодочного павильона добрался, и до китайского мостика, и до кустов акации, и…

Чейтер. Клянусь Богом, сэр! Это невозможно!

Брайс. Спроси господина Ноукса.

Септимус. Господин Ноукс, это чудовищно!

Леди Крум. Рада услышать возражения именно от вас, господин Ходж.

Томасина (приоткрыв дверь из музыкальной комнаты). Теперь мне можно вернуться?

Септимус (пытаясь прикрыть дверь). Еще не пора…

Леди Крум. Пусть останется. Дурной пример отвратит лучше, чем сто назиданий.

Брайс кладет альбом на конторку и открывает его. Это работы Ноукса, который, судя по всему, является ревностным почитателем "Красных книг" Хамфри Рептона.[7]

Слева располагаются акварели, изображающие пейзаж «до», а справа «после». Страницы искусно вырезаны, так что новая часть пейзажа при перелистывании накладывается на старую — хотя сам Рептон делал ровно наоборот.

Брайс. Что ты устроил из Сидли-парка? Место отдыха благородного джентльмена или притон корсиканских бандитов?

Септимус. Не стоит преувеличивать, сэр.

Брайс. Но это насилие! Самое настоящее насилие!

Ноукс (запальчиво). Таков современный стиль.

Чейтер (он, так же как и Септимус, пребывает в заблуждении). Да, таков стиль, хотя об этом можно только пожалеть.

Томасина подходит к конторке и внимательно рассматривает акварели.

Леди Крум. Господин Чейтер, вы всегда всем потакаете. Я взываю к вам, господин Ходж!

Септимус. Мадам! Я сожалею о бельведере, я искренне сожалею о бельведере и — до определенной степени — о лодочном павильоне. Но китайский мостик! Какая нелепость! Что до кустов акации — исключено! Меня возмущает само предположение! Господин Чейтер, неужели вы поверите этому не в меру озабоченному садоводу, которому под каждым кустом мерещится карнальное объятие?

Томасина. Септимус! Речь не о карнальном объятии, правда, маменька?

Леди Крум. Ну разумеется, нет! А ты-то что смыслишь в карнальных объятиях?

Томасина. Все! Спасибо Септимусу! На мой взгляд, господин Ноукс предлагает превосходный проект сада. Настоящий Сальватор!

Леди Крум. Что она мелет?

Ноукс (не разобравшись, чем возмущена Леди Крум). Сальватор Роза,[8] ваше сиятельство. Художник. И в самом деле, характернейший пример живописного стиля.

Брайс. Ходж, изволь объясниться!

Септимус. Ее устами глаголет не опыт, а невинность.

Брайс. Ничего себе невинность! Девочка моя, моя разрушенная невинность, он тебя погубил?

Пауза.

Септимус. Отвечайте дядюшке.

Томасина (Септимусу). Чем разрушенная невинность отличается от разрушенного замка?

Септимус. Подобные вопросы лучше адресовать господину Ноуксу.

Ноукс (выспренне). Разрушенный замок живописен.

Септимус. В том-то вся и разница. (Обращается к Брайсу.) Я преподаю девочке классических авторов, и кто, если не я, разъяснит ей значения употребляемых ими слов?

Брайс. Ты — ее наставник, и главная твоя цель — подольше продлить ее неведение.

Леди Крум. Не жонглируй парадоксами, Эдвард, не то падешь жертвой собственного остроумия. Томасина, пойди к себе в спальню.

Томасина (направляясь к двери). Хорошо, маменька. Я не хотела подводить тебя, Септимус, прости. Похоже, кое-что девочкам понимать разрешается — к примеру, всю алгебру до последней формулы, — а кое-что запрещается. Не дают, например, разобраться, что значит обхватывание руками мясной туши. Только когда девочка вырастет и обзаведется собственной тушей…

Леди Крум. Минуточку!

Брайс. О чем она?

Леди Крум. О мясе.

Брайс. О каком мясе?

Леди Крум. Томасина, пожалуй, останься. Похоже, в живописном стиле ты разбираешься лучше нас всех. Господин Ходж, невежество должно походить на пустой сосуд, готовый наполниться из колодца истины, а не на полный похабщины сундук. Господин Ноукс, теперь мы наконец слушаем вас.

Ноукс. Благодарю, Ваше сиятельство…

Леди Крум. Вы изобразили чудесное превращение. Я ни за что не узнала бы собственный сад, не нарисуй вы его «до» вашего вторжения и «после». Только взгляните! Слева знакомая всем пасторальная утонченность английского сада, а справа вздыбился мрачный таинственный лес, громоздятся утесы, темнеют развалины — там, где и построек-то никогда не было; среди скал бурлят потоки где прежде не было ни ручейка, ни камешка — только крикетные лунки. Моя гиацинтовая долина стала приютом для духов и гоблинов; поперек китайского мостика — который считают более китайским, чем мостик в лондонском Кью-гарден, да и в самом Пекине, — валяется оплетенный вереском упавший обелиск…

Ноукс (дрожащим, блеющим голоском). У лорда Литтла точно такой же…