Гарторикс. Перенос - Юлия Борисовна Идлис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он хотел ее постоянно: даже когда принимал пациентов у себя в кабинете, даже когда спал. Мия снилась ему каждую ночь – хотя и лежала рядом, закинув на него ноги и руки, голая и горячая, как галька на диком пляже. Во сне она обхватывала губами его член, цепляясь ресницами за волосы у него на животе. Наяву Эштон проводил пальцами по ее бедру – и Мия, не просыпаясь, разворачивалась и вся раскрывалась ему навстречу. Тогда он осторожно нащупывал языком ложбинку у нее под грудью, между ребрами, слушал, как бьется там горячий источник, и чувствовал, что, когда входит в нее, то погружается – прямо туда.
Потом, когда она вышла из клиники после реабилитации, ничего этого в ней больше не было. Она ждала его на ресепшн, мягкая, будто из пластилина. Эштон взял ее за руку и тут же отпустил, испугавшись, что помнет ей пальцы. Ее отросшие волосы были собраны в хвост; выцветшие зеленые пряди едва проступали в них, как водоросли в мутной воде. Эштон поднял ее чемодан и направился к аэротакси, а Мия послушно пошла следом, как сенсорная собачка, реагирующая на движение.
В такси он повернулся к ней – и тут же забыл, что хотел сказать. Ее лицо было совсем близко, но Мия смотрела на него издалека, словно со дна глубокого озера, сквозь толщу воды, которая не давала ей всплыть. Эштон потянулся за ней туда, в глубину, – и почувствовал, что задыхается. Там, где она теперь была, он не мог дышать.
Прошло полгода, прежде чем Мия начала всплывать к нему на поверхность.
В ней всё еще не было ничего из той, прежней жизни, в которой она учила его прыгать в воду прямо с крыши аэротакси, зависшего над озером, отплевываясь, выбираться на мелководье, стаскивать друг с друга липнущую к телу одежду, ложиться на спину и чувствовать, как нежное илистое дно расступается под твоим весом, а потом обнимает и забирает себе без остатка.
Они больше не ездили на озеро и вообще редко выходили из квартиры. Мия почти всё время сидела в гостиной, спиной к панорамному окну. Эштон подходил к ней по расписанию, составленному в клинике, с чаем, едой и лекарствами. Она брала всё это молча, прикрыв глаза и экономя движения, как будто он был головной болью, с которой ничего нельзя было сделать, только переждать. Всё остальное время она смотрела на ровную белую стену между двумя дверями: одна вела в спальню, вторая – в другую комнату. Эштон перекрасил эту стену сам, своими руками, пока она лежала в клинике.
Как только синеватая вечерняя тень заполняла стену целиком, съедая последние отсветы закатного солнца, Мия вставала и шла в спальню. Эштон приходил, когда она уже спала, осторожно ложился рядом и лежал всю ночь, глядя в потолок с тем же упорством, с каким она целый день рассматривала стену.
Где-то через полгода под утро Мия со вздохом перевернулась и, не просыпаясь, подсунула теплую ладошку ему под бок.
Когда пришла весна, они стали выходить на улицу. Эштон водил ее в парк смотреть на многоуровневые лужайки и цветущую сакуру. Они сидели на лавочках, осторожно держась за руки, всё еще не глядя друг на друга, но уже ощущая робкое тепло, которым понемногу наливались их ладони.
Первый секс после знакомства случился у них так стремительно, что Эштон даже не понял, как за ней надо было ухаживать. Теперь он ухаживал за ней по всем правилам – день за днем, медленно, но настойчиво добиваясь первого поцелуя. Он заново открывал для себя Мию – такую, какой не знал раньше и какой она, вероятно, никогда и не была: тихую, нежную, почти целомудренную. Она всё еще смотрела на него как из-под воды – но теперь между ними больше не было холодной удушающей бездны. Мия лежала на мелководье и даже слегка улыбалась ему оттуда.
Через несколько месяцев она вышла на работу в «Калипсо Корп». Родители Эштона были в шоке: они никогда не думали, что Мия способна «заняться делом».
Она накупила строгих костюмов, делавших ее похожей на влажную мечту любого троечника, и собрала волосы на затылке, так что пружины ярко-зеленых прядей кокетливо торчали из небрежного узла. В гостиной появилось ее «рабочее место» – эргономичная капсула со встроенным экраном, умной саунд-системой и подставкой для чашки кофе, которая подъезжала ближе, стоило поднять руку. Когда Мия работала из дома, она почти не отрывалась от экрана, но рабочая капсула всё равно была развернута к панорамному окну с видом на небоскребы: спиной к белой стене между двумя дверями. Впрочем, со временем – Эштон даже не заметил, когда, – белую стену закрыл встроенный шкаф. Костюмы Мии перестали помещаться в гардеробной, а в другую комнату, что так и стояла пустой, она не заходила.
Никто не понимал толком, чем она занималась в «Кэл-Корпе». Должность ее называлась «старший политкорректор». На все расспросы Мия смеясь отвечала, что составляет пары финалистов так, чтобы миллиардная аудитория Лотереи думала, что эти пары созданы на небесах.
Иногда она ездила на планерки в офис – на 38 этаж высоченной спирали, похожей на ДНК из стекла и бетона, которая была частью Шоу-центра «Калипсо». Пневмопоезд останавливался прямо у входа, на уровне 30 этажа, и пустел почти наполовину. Стеклянная спираль заполнялась крошечными человечками, снующими вверх-вниз на скоростных лифтах. В каждом из сотен тысяч окон загорались экраны, и к вечеру корпус Амальгама весь светился изнутри, как гигантская праздничная гирлянда.
Первые пару месяцев Эштон приезжал встречать Мию с работы. Он стоял на прозрачной платформе, глядя на уходящие далеко вниз двадцать девять этажей Амальгамы, и старался не слушать обрывки разговоров, которые вели разъезжавшиеся по домам сотрудники корпорации. «Там нужен кто-то с редким заболеванием, желательно одинокий». – «Есть транс с частичным отказом почек, но он в отношениях…» – «Детей нет? Жаль, можно было бы организовать суд за опеку. Хотя – перекинь его мне, посмотрю, что можно сделать…» Эштон понятия не имел, почему Мия решила работать здесь, и не хотел об этом думать. Вместо этого он оглядывал переполненный перрон и улыбался, увидев знакомые ярко-зеленые пряди. Мия никогда не замечала его в толпе пассажиров и всегда проходила мимо – прямо к дверям пневмопоезда. Как будто не верила, что и в
