СТРАНА ТЕРПИМОСТИ (СССР, 1980–1986 годы) - Светлана Ермолаева

Ксения двигала кистью, шевелила всеми пальцами и вдруг ощутила непреодолимое желание писать.

– Не могли бы вы мне дать карандаш и бумагу?

Врач глянула на нее не без некоторого испуга: все ли в порядке у больной с головой, совсем недавно, можно сказать, вернувшейся с того света.

Ксения смотрела на нее просяще и… печально.

– Хорошо, я принесу, но сначала – укол.

Больная не ответила, странное, дотоле неведомое возбуждение охватило все ее существо, Она, едва сдерживая его, наблюдала, как врач поменяла пустую бутылочку в капельнице на полную, чья-то кровь снова потекла по ее венам, восстанавливая силы и возвращая жизнь. Наконец, врач вышла и вернулась с ученической тетрадкой и карандашом, положила Ксении на грудь.

– Тебе нельзя утомляться, – сказала она, осмотрела систему и удалилась.

Укол был, вероятно, с более слабым наркотиком и дейст-вовал не так молниеносно как промедол, и Ксения, от возбуждения медленно плывущая в зыбкую легкость и невесомость, не без усилия пристроила в правой руке карандаш, левой прижала к груди тетрадку и начала выводить слабые каракули на первом листке в клеточку. Стихотворение уже созрело в ней, оно жило и стремилось, образуясь в слова и строки, запечатлеться на бумаге. Она записывала его с легкостью, не вдумываясь в содержание, в смысл, в то, почему она, женщина, вдруг пишет от мужского лица.

Мысли – черные листья,Кружат, лишают сна.Их листопад неистов–Тянется из окна.Что же случилось, что же?Был я и наг, и бос…Новой покрылся кожей,Встал в исполинский рост.Нет ли какого порока? –Я вопрошаю, светл.Я похожу на Бога,Также люблю белый свет.Благостный и неправый,Всяк его уничтожит.Словно ребенок малый,Он мне всего дороже.

Последняя строка расплылась в глазах, и она уснула с мыслью: «Почему Бог?»

Странный образ, будто вырвавшийся из глубин подсознания. О Боге, вроде, она никогда серьезно не размышляла, хотя и читала «Жизнь Иисуса Христа» Ренана. Правда, подумала мельком, когда освоилась с мыслью, что она жива и, наверное, теперь уже не умрет, что, видно, Бог ее спас ради ребенка, а может, еще ради чего-то, что она не успела сделатьв своей жизни. И все.

Смутно помню чьи-то лицаВ ореоле желтых ламп,Шепот свой: – Воды, сестрица!..Боль с восторгом пополам.Правду с ложью пополам.Как плела я небылицы!Ну, а быль скрывала там,Где умолкли мои птицы.Где умолкли строки-птицы,Напророча мне беду.Смутно помню чьи-то лицаВ полусне-полубреду.

Остальные стихи в тетрадке были то безысходные, когда она вспоминала прошлое, то оптимистические, когда боролась со смертью и побеждала.

Ну, судьба, проси пощады!Ведь тебе меня вовекНе сломать. А ты бы рада.Но я сильный человек!И на все твои удары,И на все твои попыткиМне плевать, хоть я страдала,И сжигала боль улыбки.Не поддамся – не надейся.Выдержу и все приму.А пока…Ну, что ж, посмейся…Все равно я верх возьму.Мне теперь сам чертНе страшен,Я прошла все муки ада –От бездонных ям до башен,Черных башен злого взгляда.

Это было, похоже, ее теперешнее настоящее: борьба и терпение. Опять терпение. Будущее не сулило ей радости, и она старалась о нем не думать. То обстоятельство, что она будет жить, и, как уверяла ее Зинаида Павловна, даже есть реальная возможность не остаться инвалидом, не могло быть поводом для радости.

Тем более, что ей предстояло еще одно тяжкое испытание, правда, через месяц, не раньше – операция на бедре, так называемое штифтование, то есть, соединение костей с помощью штифта или пластины из нержавеющей стали. Могла ли она радоваться, если положительная возможность могла повлечь за собой отрицательную: она снова отправилась бы туда, откуда выкарабкалась с помощью врачей.

Как выяснилось впоследствии, после того, как с Ксенией побеседовала в течение часа известная врачпсихиатр Попова, пытаясь извлечь мотивы поступка пострадавшей, она пришла к выводу, что, с медицинской точки зрения, у Ксении была глубокая душевная депрессия, перешедшая в черную меланхолию, и она находилась на грани психического расстройства. Обида на мужа мгновенно переросла в нечто большее, глобальное, когда мутится разум, и человек не владеет собой: состояние, близкое к аффекту. Человек не контролирует свои действия, хотя со стороны кажется, что он действует вполне сознательно. На самом деле все его действия совершаются на уровне бессознатель-ных рефлексов.

Вот почему в течение долгих месяцев после больницы Ксения настойчиво восстанавливала в памяти шаг за шагом, приведшие ее к трагедии душевной, едва не окончившейся уходом из жизни. И не только умом, но и творчеством – стихами, а затем и прозой она старалась постичь собственную душу, окружающих ее людей, свои взаимоотношения с ними и со всем окружающим миром. А пока – она нуждалась в полном покое и длительном сне, и никаких разговоров о прошлом. Вот почему ее пичкали сначала наркотиками, а потом психотропными препаратами, прописанными врачомпсихиатром.

За две недели нахождения в реанимации лишь однажды она испытала невыносимую боль во время пункции: откачки негодной крови, скопившейся в грудной полости от разрыва правого легкого. В один из дней в палате появилась невысокая, довольно подвижная и энергичная для своего пожилого возраста, ей было где-то за шестьдесят, женщина, светило нейрохирургии в Казахстане, а может, и во всем СССР профессор Азарова Евгения Андреевна. Ее сопровождали два молодых мужчины-ассистента.

– Ну-ка, мальчики, – весело обратилась она к ним, – при-поднимите эту красивую женщину!

Экзекуция началась в неблагоприятный момент: кончалось действие наркотика. «Мальчики» сначала посадили Ксению с помощью подъемной спинки кровати, потом начали клонить ее лицом вниз, то есть, загибать в салазки. В глазах потемнело от боли, теряя сознание, она едва успела выдохнуть:

– Подождите!

Когда очнулась, первым бросился в глаза огромный шприц, размером с тот, которым делали укол Моргунову в фильме «Кавказская пленница». Его, улыбаясь, держала в обеих руках Азарова. Теперь ассистенты бережно, почти нежно нагнули ее за плечи. Светило тут же оказалось за спиной, и под лопатку с хрустом вошла игла. Ксении показалось: вбили гвоздь. Боль была невыносимая, закололо сердце, но она, закусив до крови губу, сдерживала вопль. Она вспомнила, как совсем недавно сказала по телефону своей приятельнице Кире в ответ на рассуждения той, что «все у тебя, Ксеня, есть: и квартира шикарная, и мебель, и муж любящий и хозяйственный, и ребенок у родителей, это ли не счастье?» «Для полного счастья мне не хватает несчастья». Накаркала, вот и терпи. Физические страдания тоже несчастье. Вот и настрадайся вдоволь, чтобы не болтала что ни попадя в другой раз.

Боль разламывала тело, из грудной клетки будто весь воздух выпустили и вдохнуть его не было ни сил, ни возможности. В мозгу ее возникло видение – образ из недавно прочитанной книги Леонида Андреева «Иуда Искариот»: распятый Иисус. Губы его шевелились, и она скорее догадалась, нежели услышала: «Тебе больно, мне было больно…»

– Больно? Конечно, больно. Но потерпи, милая, потерпи. Бог терпел и нам велел, – ласково приговаривала профессорша.

А Ксению будто током пронзило совпадение видения с действительностью. Она застонала. Гвоздь из спины выдернули. Мальчики, наконец, отпустили плечи. В ее глазах плавали оранжевые круги. Она осторожно втянула в сплющенную грудную клетку воздух, едва сдерживая слезы, с натугой улыбнулась и спросила:

– А помните фильм «Каскадеры»? Я вам не напоминаю случайно одного из героев, когда он лежал в больнице?

Доктор тут же подхватила.

– Помним, а как же. Вот где мужественные люди… Ты у нас тоже не хуже, прямо героиня. Сейчас еще разочек… – она снова зашла со спины со шприцем в руках…

Жажда жизни то появлялась – она начинала много говорить со всеми подряд, и с нянечкой, и с медсестрами, и с врачами, заказывать домой матери что-нибудь из своих любимых блюд, – то исчезала, и она становилась ко всему безучастной.

Время в такие дни текло медленно, почти осязаемо, как в песочных часах. Она то смотрела в потолок, то за окно – на черное дерево. Мыслей не было, желаний тоже. И ради этого она выжила? Зачем? Чтобы ощущать себя живым трупом?

Черное дерево на белом снегу,Ветками машет и кличет меня.Вот я вскочу и к нему подбегу!Но не пускает меня простыня.Белая душит меня простыня,белая падает в ноги стена.Что же ты, дерево, кличешь меняШелестом ласковым из-за окна?Слезы-сосульки на дереве черном.Оттепель, что ли, пришла в декабре?Или рыдало по мне, по никчемной,Дерево страшную ночь во дворе?

Наступал новый день, и она снова радовалась тому, что могла видеть белесое от мороза небо, дерево, которое оживало, потому что по нему с ветки на ветку прыгал воробьишко, топорща перышки. С удовольствием она смотрела в лица входящих к ней людей и находила их приятными и добрыми. Открывала тетрадку и писала, писала – неровными строчками…