Картинки деревенской жизни - Амос Оз

— Так чего же вы хотите. — Без вопросительной интонации произнес он эти слова и застегнул при этом пуговицу на своей рубашке, в вороте которой виднелась грудь, поросшая седыми волосами.

Вольф Мафцир примиряюще прощебетал тоненьким голоском:

— Незачем нам торопиться, господин мой. Ведь наше дело приличествует разворачивать с осторожностью, с умеренностью, рассматривать его со всех сторон, чтобы не осталось ни лазейки, ни трещинки. Нам нельзя ошибиться даже в мельчайшей детали.

Арье Цельник разглядывал гостя и видел перед собой человека слабого и несколько вялого. Похоже, что еще совсем недавно был тот довольно упитанным и только в последнее время, возможно из-за болезни, как-то сжался, словно втянулся внутрь. Казалось, что собственная кожа немного великовата ему. Пиджак его выглядел слишком просторным, висел на плечах, болтаясь, будто хламида на огородном пугале. Глаза были водянистыми и слегка мутными. Вместе с тем он выглядел испуганным, будто постоянно опасался нежданной обиды.

— Наше дело?

— Так сказать, проблема старой госпожи. То есть вашей мамы, на чье имя записана наша собственность. И будет записана до конца ее дней — и кто знает, что еще ей взбрело в голову написать в своем завещании! — или до тех пор, пока не удастся нам двоим стать ее опекунами.

— Нам двоим?

— Дом этот можно будет снести и построить на его месте санаторий. Усадьба здоровья. Мы сможем обустроить здесь такое место, подобных которому не будет во всей стране: чистый воздух, безмятежный пасторальный покой, сельские пейзажи, нисколько не уступающие Провансу и Тоскане; целебные травы, массаж, медитация, духовное наставничество. Люди будут платить хорошие деньги за то, что мы сможем им предложить.

— Простите, но с какого точно времени мы знакомы?

— Но ведь мы уже знакомы, уже друзья. Не только друзья, мой дорогой, мы родственники. И даже партнеры.

Возможно, встав со своего места, Арье Цельник намеревался побудить и гостя встать и убраться восвояси. Но гость не встал, более того, продолжая сидеть на своем месте, протянул руку и налил себе еще один стакан воды со льдом, кружочками лимона и листьями мяты, налил в тот самый стакан, из которого, пока пришелец не реквизировал его, пил Арье. Вольф Мафцир откинулся на спинку стула и теперь, без пиджака и галстука, в рубашке с пятнами пота, выглядел как торговец, уверенный, что в его руках чьи-то судьбы, как потный торговец скотом, прибывший в деревню для переговоров с крестьянами, чтобы урвать жирный кусок, заключив сделку, от которой, он убежден, выиграют обе стороны. И ведет он эти переговоры с терпением и хитростью. В нем ощущалось некое скрытое злорадство, некая затаенная веселость.

Похожее чувство было не совсем чуждо и хозяину дома.

— Я, — солгал Арье Цельник, — должен сейчас пойти в дом. Меня ждут дела. Простите.

— А я, — улыбнулся Вольф, — не тороплюсь. С вашего позволения, посижу и подожду вас здесь. Или, возможно, мне стоит войти вместе с вами и познакомиться с госпожой? Ведь я должен как можно скорее завоевать ее доверие.

— Госпожа, — сказал Арье Цельник, — гостей не принимает.

— А я, — настаивал Вольф Мафцир, — не совсем гость. — Он даже встал со своего места, готовый сопровождать хозяина, собравшегося войти в дом. — Разве мы, скажу так, немного не родственники? И даже партнеры?

Арье вспомнил вдруг совет своей дочери Гилы: лучше отступиться от мамы — не прилагать усилий, чтобы вернуть ее, а попытаться самому начать новую жизнь. Но ведь он и так не прилагает никаких усилий, чтобы вернуть Нааму: когда после горькой ссоры она собралась и уехала к своей лучшей подруге Тальме Грант, запаковал Арье всю ее одежду и другие вещи и отправил в Сан-Диего на адрес Тальмы. Когда его сын Эльдад порвал с ним всякую связь, запаковал Арье и отослал Эльдаду все его книги и даже игрушки его детства. Истребил всякую память, как истребляют врага в конце сражения, захватив укрепленные позиции. Спустя несколько месяцев запаковал он и собственные вещи, продал квартиру в Хайфе и переехал сюда, в Тель-Илан, в дом своей матери. Более всего хотел он для себя полного покоя: пусть дни будут похожи друг на друга, а часы ничем не заняты.

Иногда совершал он длинные пешие прогулки по поселку и даже за его пределами, бродил меж холмами, окружавшими небольшую долину, во фруктовых садах и сумеречных сосновых рощах. А то и просто слонялся по двору среди остатков отцовского хозяйства, которое было ликвидировано уже много лет назад. До сих пор оставались здесь несколько разваливающихся строений, курятники, навесы из жести, сеновал, заброшенный хлев для откорма телят. Конюшня превратилась в склад, где свалена мебель из квартиры на горе Кармель в Хайфе. Там, в бывшей конюшне, покрывались пылью кресла, кушетка, ковры, журнальный столик; тонкие сети паутины связывали их. И старая двуспальная кровать, его и Наамы, втиснута туда и стоит на боку в самом углу конюшни. А матрац погребен под пыльной грудой кассет.

Арье Цельник сказал:

— Простите. Я занят.

Вольф Мафцир ответил:

— Разумеется. Прошу прощения. Я не помешаю вам, мой дорогой. Ни в коем случае не помешаю. Напротив. С этого мгновения я умолкаю. Я нем. Не издам ни звука.

И с этими словами он шагнул вслед за хозяином внутрь дома. Дом был темноват, хранил прохладу, и в нем витал легкий запах пота и старости.

Арье Цельник стоял на своем:

— Подождите, будьте добры, на веранде.

На самом деле он намеревался довольно резко сказать, что визит окончен и чужака просят исчезнуть.

Вот только гость не собирался никуда исчезать. Он проскользнул внутрь дома вслед за Арье Цельником и, идя по коридору, открывал дверь за дверью, спокойно и неторопливо оглядывая кухню, библиотеку, комнату, в которой Арье Цельник предавался своему увлечению — строил авиамодели из бальзы, легкого и стойкого дерева. Модели самолетиков на прочных нитях спускались с потолка, легко раскачивались, словно собирались вести между собой жестокие воздушные бои…

Поведение гостя напомнило Арье его собственную, с детства сохранившуюся привычку открывать каждую закрытую дверь и проверять, что же за ней скрывается.

Когда они оба добрались до конца коридора, до самой сердцевины дома, Арье Цельник готов был телом преградить путь в свою спальню, которая когда-то была спальней его отца. Но Вольф Мафцир вовсе не собирался ломиться в спальню хозяина дома. Он осторожно постучался в дверь глухой старухи, и, поскольку никакого ответа не последовало, он, словно ласково поглаживая, положил ладонь на ручку двери и, мягко ступая, вошел. Он увидел Розалию, лежащую посередине широкой двуспальной кровати. Шерстяное одеяло было натянуто до самого подбородка, голову женщины покрывал чепец, глаза ее были зажмурены, а обтянутые кожей беззубые челюсти безостановочно двигались, будто ни на мгновение не переставали что-то перемалывать.

— Как мы и мечтали, — с легким смешком произнес Вольф Мафцир. — Мир вам, дорогая госпожа, весьма и весьма истосковались мы по вас и очень стремились быть к вам поближе. Ведь и вы наверняка чрезвычайно рады видеть нас?

С этими словами он наклонился к ней и поцеловал ее дважды. Два долгих поцелуя в обе щеки. И не остановился: запечатлел еще один поцелуй — в лоб. И тогда старуха открыла свои мутные глаза и пробормотала что-то. А потом еще что-то. И обе ее руки выбрались из-под одеяла и притянули к себе его голову. И он поддался, наклонился еще ниже, сбросил свою обувь у подножия кровати, и, нагнувшись, поцеловал ее беззубый рот, и прилег рядом с ней на кровати, и потянул на себя край одеяла, и тоже укрылся, и вымолвил:

— Вот так… — И снова повторил: — Мир вам, дражайшая госпожа.

Арье Цельник поколебался секунду или две, глянул в открытое окно, где виднелся один из навесов заброшенного хозяйства и запыленный кипарис, по стволу которого взбиралась, цепляясь огненными пальцами, оранжевая бугенвиллея. Он обошел двуспальную кровать, опустил жалюзи, закрыл окно, задернул также обе занавески — в комнате стало темно. Арье расстегнул пуговицы рубашки, распустил ремень на брюках, сбросил обувь, разделся и лег в кровать рядом со своей старой матерью. Так они и лежали втроем: госпожа, хозяйка дома, между молчаливым сыном своим и незнакомцем, который не переставая гладил и целовал ее, бормоча что-то нежное и успокаивающее:

— Все еще будет здесь в полном порядке, дражайшая госпожа, все еще будет здесь прекрасно, мы всё еще здесь устроим, приведем в порядок…

РОДНЯ

Улицы поселка окутаны ранней темнотой февральского вечера. На автобусной остановке, освещенной бледным светом фонаря, нет никого, кроме Гили Штайнер. Дом поселкового совета заперт, и все жалюзи опущены. Из близлежащих домов, окна которых тоже скрыты за жалюзи, вырываются голоса включенных телевизоров. Мимо мусорных баков продефилировал уличный кот — хвост трубой, живот округло выпячен. Медленно ступая бархатными лапами, он степенно пересек дорогу и исчез в тени кипарисов.