Очерки по психологии бессознательного (сборник) - Карл Юнг

Такова была обстановка, из которой развились паралич и нарушение речи; по ходу рассказа об этой ситуации устранялось и само нарушение. И таким способом, судя по всему, этот случай закончился излечением.

Здесь я вынужден ограничиться одним лишь примером. В упомянутой мной книге Брейера и Фрейда подобных примеров приведено множество. Понятно, что ситуации такого рода производят весьма впечатляющее воздействие, и поэтому люди склонны допускать их каузальное значение в возникновении симптома. Господствовавшая тогда в учении об истерии английская теория «нервного шока», энергично поддерживаемая Шарко, была способна объяснить открытие Брейера. Отсюда возникла так называемая теория травмы, согласно которой истерический симптом в той степени, в какой симптомы в их совокупности составляют болезнь – истерию вообще, вытекает из психических повреждений или травм, следы которых бессознательно сохраняются годами. Фрейд, работавший в это время с Брейером, мог весьма основательно подтвердить полученное открытие. Оказалось, что ни один из сотен истерических симптомов не возникает случайно, а всегда имеет причину в психических событиях. В этом отношении новая концепция открывала простор для эмпирической работы. Но пытливый ум Фрейда не мог долго оставаться на этом поверхностном уровне, ибо уже возникали более глубокие и более трудные проблемы. Вполне понятно, что моменты сильного беспокойства, подобные тем, которые переживала пациентка Брейера, могут оставлять долго сохраняющееся впечатление. Однако как она вообще пришла к подобным переживаниям, которые сами по себе уже свидетельствуют о печати патологии? Может быть, это было вызвано напряженным уходом за больным? Но тогда подобное должно было бы случаться гораздо чаще, ибо, к сожалению, необходимость напряженного ухода за больными не редкость, а нервное здоровье сиделки и без того не всегда бывает на высоте. На эту проблему в медицине есть замечательный ответ: «Х в вычислении – это предрасположенность». Некто «предрасположен» именно к таким проявлениям. Но для Фрейда проблема заключалась в том, что составляет предрасположенность? Этот вопрос логически вел к исследованию предыстории психической травмы. Ведь мы часто наблюдаем, как вызывающие нервное возбуждение сцены весьма по-разному воздействуют на различных свидетелей или как вещи, которые одним безразличны или даже приятны, другим внушают величайшее отвращение, например лягушки, змеи, мыши, кошки и т. д. Случается, что женщины спокойно ассистируют при кровавых операциях, однако прикосновение кошки заставляет их содрогаться всем телом от ужаса и отвращения. Мне известен случай одной молодой женщины, которая страдала тяжелой истерией, последовавшей после неожиданного испуга. Она была однажды на званом вечере, и, когда около 12 часов ночи возвращалась домой в сопровождении нескольких знакомых, вдруг сзади на них быстрой рысью выскочил экипаж. Все, кроме нее, отступили в сторону; она же, гонимая страхом, осталась на середине улицы и побежала прочь прямо перед лошадьми. Кучер щелкал кнутом и выкрикивал ругательства, но тщетно: она пробежала вниз всю улицу, которая вела к мосту. Там силы ее оставили, и, чтобы не попасть под лошадей, она в полнейшем отчаянии хотела прыгнуть в реку, однако прохожим удалось ей помешать. Эта же самая дама в С.-Петербурге, в кровавый день 22 января 1905 г.[15], оказалась случайно на улице, которую солдаты как раз «очищали» залповым огнем. Справа и слева от нее падали убитые и раненые; она же, сохраняя полнейшее спокойствие и присутствие духа, заметила ведущие во двор ворота, через которые ей удалось выбраться на другую улицу и спастись. Эти страшные мгновения не вызвали у нее впоследствии никаких переживаний. Она чувствовала себя в дальнейшем вполне здоровой и пребывала даже в лучшем расположении духа, чем обычно.

Принципиально схожие реакции можно наблюдать достаточно часто. Отсюда с необходимостью следует, что интенсивность травмы сама по себе патогенетически весьма малозначима, но травма как таковая имеет для пациента особое значение. Нельзя сказать, что шок сам по себе при любых обстоятельствах имеет патогенный характер, напротив, чтобы оказать свое действие, он должен сочетаться с некоторой особой психической предрасположенностью, которая при определенных обстоятельствах выражается в том, что пациент бессознательно придает шоку особое значение. Здесь мы обнаруживаем вероятный ключ к тайне «предрасположенности». Поэтому нам следует спросить себя: каковы особые обстоятельства той сцены с экипажем? Страх пациентки возник тогда, когда она услышала топот приближающихся лошадей; ей на мгновение показалось, что здесь кроется страшный злой рок – ее смерть или нечто ужасное; в следующий момент она уже совсем потеряла рассудок.

Действительное воздействие исходило, очевидно, от лошадей. Предрасположенность пациентки к тому, чтобы столь нелепым образом отреагировать на это незначительное событие, могла состоять в том, что лошади для нее означают нечто особенное. Можно было бы предположить, что она, например, однажды пережила какой-либо связанный с лошадьми опасный случай. Так на самом деле и оказалось. Однажды, когда ей было около семи лет, она каталась со своим кучером в карете; лошади испугались и понеслись по направлению к высокому и крутому берегу реки. Кучер спрыгнул и кричал ей, чтобы она сделала то же самое, на что она из-за смертельного страха никак не могла решиться. Но в последний момент она все же спрыгнула, после чего лошади рухнули вниз вместе с каретой, которая разбилась вдребезги. То, что подобное событие оставляет глубокое впечатление, едва ли нуждается в доказательстве. Однако это не объясняет, почему впоследствии вполне безобидный намек на сходную ситуацию вызвал столь неадекватную реакцию. Пока нам известно лишь то, что возникший впоследствии симптом имел свой пролог еще в детстве. В чем здесь состоит патология, пока неясно. Чтобы проникнуть в эту тайну, нам нужна дополнительная информация. С накоплением опыта стало ясно, что во всех до сих пор проанализированных случаях наряду с травматическими жизненными событиями имеют место особого рода расстройства, относящиеся к области любви. Любовь, как известно, – понятие растяжимое, простирающееся от небес до преисподней, объединяющее добро и зло, высокое и низкое. Взгляды Фрейда по этому вопросу существенно изменялись со временем. Если раньше, находясь в известной мере под влиянием теории Брейера о травмах, он искал причины неврозов в травматических переживаниях, то теперь центр тяжести проблемы сместился совершенно в другую сторону. Наш случай иллюстрирует это лучше всего: мы прекрасно понимаем, что лошади, пожалуй, могли играть в жизни пациентки особую роль, но мы не понимаем более позднюю, столь преувеличенную и неуместную реакцию. Патологическая специфика этой истории заключается в том, что она испугалась вполне безобидных лошадей. Зная о том, что часто наряду с травматическими жизненными событиями имеет место и любовное расстройство, следовало бы выяснить и в данном случае, не имеем ли мы, может быть, дела с чем-либо особым в этом отношении.

Дама знакома с одним молодым человеком, с которым намерена заключить помолвку; она любит его и надеется быть с ним счастливой. Больше пока узнать ничего не удается. Однако отрицательный результат поверхностного опроса не должен нас смущать, и нам следует продолжить исследование. Когда прямой путь не достигает цели, имеются окольные пути. Вернемся поэтому снова к тому самому моменту, когда дама бежала перед лошадьми. Мы осведомляемся об участниках званого вечера и о том, что это было за торжество, в котором она участвовала; это был прощальный ужин в честь ее лучшей подруги, которая, чтобы поправить расстроенные нервы, на долгое время отправлялась на заграничный курорт. Подруга замужем и притом, как мы слышим, счастлива; есть у нее и ребенок. К сообщению о том, что подруга счастлива, мы вправе отнестись с недоверием; ведь если бы это действительно было так, то у нее, вероятно, не было бы причин быть «нервной» и отправляться на лечение. Задавая вопросы по поводу других обстоятельств, я узнал, что пациентка, когда ее догнали знакомые, была снова доставлена в дом хозяина, принимавшего гостей, так как в столь позднее ночное время это было самым правильным решением. Там ее, находящуюся в состоянии изнеможения, радушно встретил хозяин. Здесь пациентка прервала свой рассказ, запнулась и, смутившись, попыталась сменить тему. Очевидно, дело коснулось какого-то неожиданно всплывшего неприятного воспоминания. После того как упорное сопротивление больной удалось преодолеть, выяснилось, что той же ночью произошло еще нечто весьма примечательное. Гостеприимный хозяин страстно признался ей в любви, из-за чего возникла ситуация, которую ввиду отсутствия хозяйки дома можно было бы рассматривать как неловкую и тягостную. Это признание в любви, по утверждению пациентки, было для нее как гром среди ясного неба. Однако подобные вещи обычно имеют свою предысторию. Работа следующих недель состояла в том, чтобы шаг за шагом расследовать всю длинную любовную историю, пока не получилась полная картина, которую я попытаюсь обрисовать приблизительно следующим образом.