Остров Рапа-Нуи - Пьер Лоти

Боже мой, как бежит время! Уже десять с половиной часов; время возвращаться на борт к завтраку; вот я вижу вельбот: он переезжает пояс рифов и направляется к нам. Оба мои товарища возвратились с охоты в сопровождении свиты; слышно пение. Они убили несколько белых чаек, которых и раздали женщинам; кролика же — ни одного. Какие мы все трое плохие комиссионеры! А большие статуи, которые мне было поручено найти? Я о них и забыл!..

Иуаритаи.

На борту нас встретили очень хорошо, а офицеры заинтересовались всеми привезенными мною вещами.

Я не сижу на месте и после полудня возвращаюсь на сушу к своим диким друзьям.

Ветер не прекращается; вероятно, он коротко знаком этому острову, так как последний лежит в той стране, где южный пассат дует со всей силой. На небе остались одни обрывки бурного утреннего покрова, и показалось солнце в синеватой глубине, — палящее солнце, так как мы ведь недалеко от тропика. Когда я подъехал к берегу, то заметил, что на острове — сонное царство, час полуденного отдыха, и мои пятеро друзей, сидя на камнях, из вежливости ожидали меня с очень сонными глазами. Я сам бы с удовольствием уснул на несколько минут; но как отыскать хоть небольшую тень для головы в такой стране, где нет ни одного деревца, ни одного зеленого кустика? После небольшого колебания я обращаюсь к начальнику с просьбой приютить меня на минуту и, став на четвереньки, прокрадываюсь в его жилище. В нем очень душно; лежат врастяжку тела. Под этой кровлей, видом и вместимостью похожей на опрокинутую лодку, живет начальник со своим семейством: женою, двумя сыновьями, дочерью, зятем и внуком; затем, здесь же обитают: кролики, куры, семь гадких кошек с удлиненными рыльцами и высокими ногами и масса котят. Меня укладывают спать на камышовом ковре; из уважения, хозяева один за другим удаляются и ложатся в другом месте; я остаюсь под надзором Атаму, который омахивает меня мухогонкой из черных перьев, и засыпаю.

Полчаса спустя, придя в себя, замечаю, что я в комнате совершенно один среди безмолвной тишины, изредка только нарушаемой дальним шумом морских волн, разбивающихся о коралловые рифы, да, по временам, короткими порывами пассата, пробегающими по камышовой крыше. По пробуждении в этом бедном логовище дикаря, мне пришла в голову мысль о том большом расстоянии, которое отделяет меня от родины. Я чувствую себя далеко, далеко, как никогда, чувствую себя погибшим. Меня охватывает особая тоска, именно, «давление островов», и никакое другое место в мире не может произвести его в такой сильной степени, как это; неожиданно тревожит меня также и окружающая беспредельность южного океана. Через дыру, служащую дверью, проникает луч солнца, блестящий, отчетливо видимый из того темного угла, в котором я лежу; на земле, перед хижиной, он обрисовывает тень идола, сторожащего вход, и нелепые тени двух дремлющих кошек с весьма длинными ушами. Даже этот луч света и его угрюмый блеск, как мне кажется, содержат в себе что-то странное, необыкновенно далекое, бесконечно давнее. С пробуждением от сна при этом освещении, среди этого безмолвия, при свисте тропического ветра меня охватывает невыразимая печаль, — печаль, быть может, первобытного человечества, которое обитало на земле, теперь мною попираемой, и которую жгло в этот час то же самое вечное солнце. Ибо стоит только прийти в себя, как все это быстро, подобно детскому капризу, ускользает, исчезает. Но шевелясь, я лежу и рассматриваю подробности хижины, а в это время мыши, не обращая ни малейшего внимания на двух сторожевых кошек, спокойно разгуливают около меня.

Камышовая кровля, под защитой которой я теперь нахожусь, поддерживается пальмовыми стрелками; но откуда они их взяли? — ведь на острове нет ни одного дерева, никакой другой растительности, кроме травы? — В этой лачуге, в полтора метра высоты и четыре длины, заботливо устроено много предметов; маленькие идолы из черного дерева, обвитые грубым плетеньем, копья с наконечниками из блестящего кремня, весла с человеческими фигурами, головные уборы с перьями — танцевальные или военные принадлежности, и много других вещей загадочного вида и неизвестного мне назначения, — все это крайне поражает зрителя своей стариной. Когда наши предки, первобытные люди, решились выйти из своих пещер, то, должно быть, строили себе хижины подобного же типа и украшали их подобными же вещами; здесь чувствуешь себя среди первобытного человечества, отдаленного от нас на 20–30 тысяч лет.

Но когда станешь глубже размышлять обо всем окружающем, то возникают вопросы за вопросами. Откуда, напр., могло взяться дерево, из которого сделаны их палицы и их боги? К какому времени оно может относиться и как сюда попало? А их кошки, а их кролики? — Я думаю, что их привезли сюда некогда миссионеры. Но мыши, прогуливающиеся повсюду? их, без сомнения, никто сюда не привозил. Если так, то откуда же они взялись? Малейший пустяк на этом пустынном острове вызывает недоумение; дивишься тому, что здесь еще может быть фауна и флора.

Что касается до жителей острова Рапа-Нуи, то они пришли сюда с запада, с Полинезийского архипелага, и в этом нет ничего непонятного. Прежде всего они сами об этом говорят. По сказанию их стариков, несколько веков тому назад они ушли с одного океанского острова, лежащего более к западу, — с острова Рапа, который в действительности существует, и который и по настоящее время так называется. В память этой-то своей далекой родины они и прозвали свое новое владение — «Рапа-Нуи» (т. е. Большая Рапа).

Сравнение татуировок обитателей Рапа-Нуи и Таити.

Допустим такое происхождение; однако, их выход оттуда и путешествие остаются тайной. В действительности, южная часть Великого океана, между Америкой и Океанией, сама по себе значительно шире Атлантического океана, она представляет более обширную равнину вод, более страшное пустынное пространство вод, чем последний, и в центре ее лежит Рапа-Нуи, одинокий, жалкий, заброшенный, точно булыжник, в средину моря. Кроме того, ветры дуют здесь не так, как у нас, с различных сторон горизонта, а только по одному постоянному направлению, и для кораблей, идущих из Полинезии, они могут быть только вечно противными. Таким образом являются вопросы, как и почему, в течение скольких месяцев упорного лавирования, с каким провиантом, под руководством какого необъяснимого предвидения, удалось моим знакомцам — таинственным мореплавателям достигнуть на простых пирогах этого песчаного зерна, затерянного в таком беспредельном водном пространстве?[1] К тому же, с момента своего прибытия сюда они потеряли всякое средство сообщения с ближайшим материком.