Сказки должны кончаться свадьбой - Юлия Стрельникова

— Что скажешь? — спросил он ровным, невыразительным голосом.

— Разве у меня есть выбор? Я исполню, что должна, отец, — ответила она, поднимая глаза, несмотря на слезы, дрожащие на ресницах у краешков огромных синих глаз. Мел, любимица отца, с детства отличалась не только красотой, но и спокойной рассудительностью, и сейчас в очередной раз доказала это.

Грешно радоваться чужому горю, но в тот момент, хлопоча вокруг полубессознательной баронессы, я поняла, что кузина вытянула не только свой, но и мой жребий. У нас отныне одна судьба на двоих.

По условиям договора заключенного с Серыми, каждая девушка могла взять с собой служанку, если та добровольно или из преданности согласится на этот шаг. Почти всех девушек сопровождали до границы верные люди, но только немногие, особо верные, уходили вместе с хозяйками, разделяя их судьбу. Серые принимали всех.

Дядя называл меня «бессердечной гордячкой» за то, что я никогда не просила о снисхождении и ни на что не жаловалась. Порой мне еще и дополнительно влетало за это. Но в тот день я бы наступила на горло своей гордости, я готова была умолять, стоя на коленях, прося позволить мне сопровождать сестру и заботиться о ней. Этого не понадобилось.

Если бы барон захотел насладиться видом моего унижения или испуга, ему бы это удалось, но нежелание отправлять дочь в неизвестность совсем одну пересиливало личную неприязнь. Не имея права приказать мне отправиться следом, дядя предложил мне выбор. Надо ли говорить, что я ответила? Любая судьба казалась лучше нежеланного замужества. Боюсь, что мое согласие ехать в неизвестность было гораздо более искренним и радостным, чем согласие на брак. Этого нельзя было не заметить. И получив мое согласие, не смог отказать себе в попытке уколоть меня, чтобы хоть так высказать гнев за свалившееся на его семью несчастье. Во время всего разговора в его глазах пряталась презрительная насмешка. Спасибо, хоть меня в колдовстве не обвинил.

— Неужели ты думаешь, что среди Серых кто-то польститься на тебя, если даже здесь ты еще в девках?

— Нет, дядя. У меня даже мысли нет выйти замуж. — Ответила я чистую правду. И очень старалась выглядеть почтительно. — Я просто хочу позаботиться о сестре.

Он крепко взял меня за подбородок двумя пальцами и уставился цепким взглядом в лицо. Я не отвела глаз. Не знаю, что барон там разглядел, но, в конце концов, согласно кивнул. Потом поднял глаза на Мелинду.

— Она будет сопровождать тебя к Серым, — дядя никогда не называл меня по имени.

— Пусть едет. Мне будет легче, если кто-то знакомый окажется рядом, — ответила та.

— Хорошо, — дядя снова повернулся ко мне. — Отныне благополучие госпожи Мелинды — твоя главная забота. Я никогда не понимал тебя, но если такая судьба по душе — езжай. Ты всегда была странной — дурных плебейских кровей. Но помни, что ты выбрала сама. И помни, чем ты обязана нашей семье.

— Я никогда не забывала этого, дядя.

Барон еще раз презрительно усмехнулся и дернул головой. Этот жест означал «убирайся». Выяснив, что хотел дядя не желал меня видеть рядом с собой и секунды лишней.

Я поблагодарила и поторопилась покинуть комнату, пока барон не переменил свое решение. За этот день мне пришлось сказать ему больше слов, чем за всю предыдущую неделю. Уже в дверях, обернувшись, заметила, как дядя брезгливо вытирает пальцы шелковым платком. Ну что ж, мы вряд ли будем жалеть о расставании друг с другом.

До отъезда в столицу оставалось еще десять дней. И какими же странными выдались эти дни.

Порой казалось, что весь дом погрузился в траур. Даже самые громкие слуги ходили на цыпочках и говорили шепотом. А если кому-то по неосторожности случалось уронить вещь, все дружно на него шипели. Элси и тетушка Грета часто плакали, в доме витал неуловимый аромат нюхательных солей и трав, барон ночами просиживал в кабинете, и по утрам от него пахло вином.

К Гронгам потянулся неослабевающий поток визитеров: посочувствовать, ободрить, попрощаться. За фальшивым участием проглядывало любопытство и плохо скрываемое облегчение, от того что судьба уже определилась со своей жертвой.

На фоне общего трагизма Мел держалась молодцом. Улыбалась подругам и родственникам, отвечала на письма. За сборами ей просто было некогда жалеть себя. Но вечерами, когда я приходила в ее комнату, как в детстве искала у меня защиты, и плакала в плечо. А я гладила ее роскошные золотые косы и шептала, что все будет хорошо, что я о ней позабочусь. Предстоящий долгий путь и неопределенность будущего сближали нас и выстраивали стену отчуждения от остальных.

Я тоже чувствовала себя в доме не в своей тарелке из-за того, что мне пришлось покинуть привычную тень. Но ребром стоял вопрос дорожных сборов. И если Мелинда проводила время нанося визиты портным, выбирая меха и украшения, исконным женским чутьем понимая, что перед женихами, особенно столь опасными, надо представать в лучшем свете, сортируя милые сердцу мелочи, которые собиралась взять с собой, и планируя походы по столичным магазинам, то мне предстояло запастись более практичными вещами — теплой крепкой одеждой и обувью, целебными травами, мазями от обморожения, сотней нужных в дороге предметов. Деньги на расходы дядя дал щедро.

В последний день перед отъездом я прошлась по всем комнатам, прощаясь с ними, особенно долго задержалась в библиотеке, гладя теплые знакомые корешки тяжелых книг. Мне нравились ее тишина и уединенность. Из комнаты же, где прожила больше десяти лет, я не взяла ничего.

В тот же день, повинуясь внутреннем наитию, я отрезала косу, которую растила все годы, проведенные в Барии. Она казалась мне частью прошлого. Теперь волосы едва доставали до плеч. Стричь их еще короче было просто неприлично. Смотрясь теперь в зеркало, я почти не узнавал себя. Та, которая больше всего в жизни ценила предсказуемость, обыденность и покой, которая много лет плыла по течению из равнодушия и нежелания менять что бы то ни было в этой жизни, канула в небытие. Отныне ее место заняла другая. И эта другая мне нравилась несравненно больше, хотя порой я с трудом понимала ее.

Я покидала этот дом без боли в сердце. И все же, хотя мы расставались без обоюдной любви, в течение долгих лет здесь был мой островок безопасности и спокойствия, и я чувствовала себя обязанной высказать признательность и уважение. Только два предмета я упаковала с особенной тщательностью: маленькое выщербленное зеркальце и облупившуюся деревянную игрушку — единственные вещи, оставшиеся от родителей, которые я привезла с собой еще из Аризены.

В столицу мы уезжали втроем: Мел, дядя и я. Карета и кучер были наемные. Прощание вышло слезным и очень драматичным. Мне кажется, даже родовой особняк баронов Гронгов неодобрительно посверкивал стеклами, хмуро глядя на нас из-под крыши.