Охота за слоновой костью. Когда пируют львы. Голубой горизонт. Стервятники - Уилбур Смит

– Сначала в контору. Потом к десяти на биржу.

Мбежане улыбнулся ему.

– Да, нкози. А потом ланч в большом доме.

Мбежане так и не научился произносить «Ксанаду».

Они посетили все прежние места. Шон и Мбежане смеялись и через окошко обменивались воспоминаниями.

На бирже была паника, снаружи собралась толпа. Контору на Элофф-стрит переделали, и на медной табличке у входа значилось несколько дочерних компаний «Сентрал Рэнд Корпорейшн». Шон остановил карету у входа и принялся хвастаться Катрине.

Она молча слушала, чувствуя себя недостойной человека, который столько сделал, и неверно истолковала воодушевление Шона, решив, что он жалеет о прошлом и хочет к нему вернуться.

– Мбежане, отвези нас к «Глубокой Канди», – сказал наконец Шон. – Посмотрим, что стало с ней.

Последние пятьсот ярдов дороги к шахте заросли травой и были покрыты рытвинами – ею давно не пользовались. Административное здание снесли, на его фундаменте густо росла трава. В полумиле дальше по хребту видны были новые здания и копры, но здесь жила была выработана и брошена. Мбежане провел лошадей по круглой подъездной дороге, где когда-то размещалось управление. Он спрыгнул и держал лошадей под уздцы, пока Шон помогал Катрине выйти из кареты. Шон посадил Дирка на плечо, и они пошли в высокой, по пояс, траве мимо груд кирпичей и обломков к третьему стволу «Глубокой Канди».

Голые бетонные блоки, на которых когда-то стояли механизмы, образовали в траве геометрический узор. За ними возвышался белый отвал; какой-то минерал из размельченной руды растворился и покрыл стороны отвала длинными желтыми полосами. Когда-то Дафф определил, что это за минерал, но он не представлял коммерческой ценности. Шон забыл, как он называется. Что-то похожее на название звезды. Кажется, уран.

Наконец они подошли к стволу. Края обрушились, трава свисала с них, как неряшливые усы свешиваются в рот старику. Копер исчез, ствол окружала только ржавая проволочная ограда.

Шон опустился на колени – держа спину прямо, чтобы Дирк удобно сидел на плечах, он взял камень размером с мужской кулак и бросил через ограду. Они стояли молча и слушали, как камень, падая, ударяется о стены. Падал он долго, и когда наконец ударился о дно, с глубины в тысячу футов донеслось эхо.

– Брось еще! – приказал Дирк, но Катрина его остановила.

– Нет, Шон, давай уйдем. Это нехорошее место. – Она слегка вздрогнула. – Похоже на могилу.

– Едва не стало ею, – негромко ответил Шон, вспоминая темноту и нависший над ним камень.

– Пойдем, – повторила она, и они вернулись туда, где ждал с каретой Мбежане.

За ланчем Шон был весел и выпил небольшую бутылку вина, но Катрина устала, и такого дурного настроения у нее не было с тех пор, как они оставили Луи Тричард. Она начала понимать, какой образ жизни здесь вел Шон, и боялась, что он захочет к нему вернуться.

Она знала только буш и жизнь в дороге. Она выросла в семье буров и понимала, что никогда не сможет так жить. Она видела, как муж смеется и шутит за ланчем, как привычно командует главным белым официантом, как легко разбирается во множестве тарелок, ножей, вилок, бокалов, которыми уставили их стол, и наконец не выдержала.

– Давай уедем, вернемся в буш.

Шон замер, не донеся вилку до рта.

– Что?

– Пожалуйста, Шон, чем скорее мы уедем, тем раньше сможем купить ферму.

Шон усмехнулся.

– День или два ничего не изменят. Мы только начали развлекаться. Вечером я поведу тебя на танцы, мы ведь собирались немного погрешить, помнишь?

– А кто присмотрит за Дирком? – беспомощно спросила она.

– Мбежане. – Шон внимательно посмотрел на жену. – Днем поспишь, а вечером мы пойдем и пустимся во все тяжкие.

Он улыбнулся воспоминаниям, которые вызвало у него это выражение.

Когда Катрина ближе к вечеру проснулась, она поняла и другую причину своего дурного настроения. Впервые после вторых родов у нее возобновились менструации, и ее тело и мозг были в низшей точке своих циклов. Она ничего не сказала Шону, приняла ванну, надела желтое платье и свирепо расчесала волосы, так, что от щетки закололо кожу, но волосы все равно свисали, тусклые и безжизненные, такие же тусклые, как глаза, смотревшие на нее из зеркала с желтого лица.

Шон встал у нее за спиной и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.

– Ты похожа на груду золотых слитков в пять с половиной футов высотой, – сказал он. Но он понял, что желтое платье было ошибкой: слишком подчеркивает все еще желтый лихорадочный цвет ее кожи.

Мбежане ждал их в гостиной.

– Мы можем вернуться поздно, – сказал ему Шон.

– Ничего, нкози, – бесстрастно ответил Мбежане, но Шон уловил в его глазах блеск предвкушения и понял, что Мбежане ждет не дождется, когда Дирк окажется полностью в его распоряжении.

– Ты не должен заходить в его комнату, – предупредил Шон.

– А если он заплачет?

– Не заплачет.

– Но если все-таки заплачет?

– Узнай, что ему нужно, дай ему это и оставь его, пусть спит.

На лице Мбежане отразился протест.

– Предупреждаю тебя, Мбежане, если, вернувшись в полночь, я увижу, что он ездит на тебе верхом, я из ваших шкур сделаю каросс.

– Я не буду его баловать, – солгал Мбежане.

В фойе гостиницы Шон обратился к портье.

– Где в городе можно найти лучшую еду? – спросил он.

– В двух кварталах отсюда, сэр, в «Золотой гинее». Не пропустите.

– Так могло бы называться место для дешевой выпивки, – с сомнением сказал Шон.

– Уверяю вас, сэр, останетесь довольны. Там бывают все. Мистер Родс обедает там, когда приезжает в город, мистер Барнато, мистер Градски…

– Дик Терпин, Чезаре Борджа, Бенедикт Арнольд,[60] – продолжил за него Шон. – Хорошо, убедили. Рискну своим горлом.

Шон вошел в ресторан, держа Катрину под руку. Великолепие «Золотой гинеи» привело его в некоторое замешательство. Официант в форме, похожей на генеральский мундир, провел их по мраморной лестнице и по широкому лугу ковра мимо группы элегантно одетых мужчин и женщин к столику, который даже в приглушенном свете ослеплял ярким серебром и белоснежной скатертью. Со сводчатого потолка свисали хрустальные люстры, играл хороший оркестр, пахло духами и дорогими сигарами.

Катрина беспомощно смотрела в меню, пока Шон не пришел ей на помощь и не сделал заказ, говоря на французский манер, в нос, что поразило Катрину, но не официанта. Принесли вино, и с ним к Шону вернулось хорошее настроение. Катрина молча сидела напротив него и слушала. Она пыталась придумать что-нибудь остроумное в ответ; в фургоне в вельде они могли говорить часами, но здесь она онемела.