Автопортрет: Роман моей жизни - Владимир Войнович

Тем он уже признался, что все-таки знает, кто я такой. Следующий титул «Москва 2042» был таможеннику, вероятно, еще не известен, он книгу тоже подержал и отложил в сторону. Название книги «Антисоветский Советский Союз» его явно привело в замешательство. Он книгу просто выронил из рук и сделал вид, что название не дочитал до конца. Впрочем, тут же объявил, что таможенная процедура закончена. Встречавшие схватили чемоданы, кому какой попался, и потащили их каждый к своей машине. После чего мы поехали в старческий Дом ветеранов кино, где доживали свой век Евгений Габрилович, Рина Зеленая и другие престарелые кинематографисты. Жили, впрочем, в неплохих условиях. У каждого была своя отдельная квартира со своей мебелью и библиотекой. Вообще это было похоже на гибрид богадельни с санаторием: врачи, медсестры, общая столовая, где по утрам полные официантки развозили между столами манную кашу и омлеты. Нам стараниями Рязанова была приготовлена в доме двухкомнатная квартира. Когда мы туда приехали, выяснилось, что чемодан с книгами пропал. Дальнейшие поиски его успехом не увенчались. Я был уверен тогда и уверен сейчас, что чекисты его просто выкрали. Что в общей суматохе сделать было несложно. Когда разные люди тащили разные чемоданы к своим машинам, за ними никто не следил, так один чемодан и уехал в сторону.

В аэропорту, кроме команды Павликовского, встречала меня и съемочная группа Первого канала советского телевидения. Они торопились дать новость в эфир. Корреспондентка поднесла микрофон к моим губам, спросила, кому я хочу сказать «спасибо» за свой приезд. Я сказал, что Рязанову я благодарен за его отдельные усилия, но в принципе эта страна принадлежит мне по праву рождения и за приезд в нее я не должен благодарить никого. Телевизионщики, смотав кабели, понеслись в Останкино, но им по рации (мобильных телефонов еще не было) сообщили, что они могут и не спешить. Потом в своих бесчисленных публичных выступлениях я повторял то же утверждение, что я никого не благодарю за возвращение на родину, это осуществилось мое право, а за право не благодарят. Как я слышал, о моих выступлениях много говорили. Большинство слушавших меня людей воспринимали мои слова как дерзость, а некоторые как проявление неблагодарности, но в данном случае я считал себя обязанным внушать людям уважение к собственным и не каким-нибудь, а к самым фундаментальным правам.

Разговор с глухими

А выступать и правда приходилось много. Дом культуры «Меридиан», Дом литераторов, Дом кино, Дом ученых, Дом культуры авиационного института. Некоторые залы вмещали по тысяче и больше человек, в Ленинграде Октябрьский зал — около пяти тысяч человек и такой же в Киеве, и все были набиты битком. В «Меридиане», едва я начал выступление, мне подали целую пачку записок. В первой автор просил меня отвечать на все вопросы подряд, не сортируя их на угодные и неугодные. Во второй был вопрос о том, какие в ФРГ существуют законы против занятия евреями государственных должностей. Я ответил, что с тех пор как составители подобных законов были повешены в Нюрнберге, доступ евреев и неевреев к любым должностям открыт одинаково. Третий вопрос был похож на первый. Я ответил автору, что он что-то перепутал и не понимает, что я приехал не из нацистской Германии, а из современного европейского демократического государства. Четвертая, пятая, десятая и пятидесятая записки были написаны той же рукой. Я их отбросил и стал отвечать на другие. Один вопрос был задан мне в письме, но я ответил на него как на записку. Автор, считая меня истинным патриотом, выражал предположение, что, если меня пустят назад в Советский Союз, я буду готов ползти туда хоть на брюхе. Я отвечал, что страна, в которую надо ползти на брюхе, не заслуживает даже того, чтобы в нее въезжать в золотой карете. На пресс-конференции в «Юности» меня спросили, что я думаю о понятиях «родина» и «свобода». Я ответил, что то и другое мне дорого, но если выбирать между родиной и свободой, то я выбираю свободу. Эти мои слова принимались как вызов, но кого-то, может быть, заставляли задуматься.

На моих вечерах меня представляли то Рязанов, то Сарнов. Много внимания уделяли мне Андрей Дементьев и его будущая жена Аня Пугач. Замечу сразу, что хотя мы с Дементьевым были и остаемся вряд ли полными единомышленниками, но его тогдашние заслуги в продвижении в печать прежде запрещенной литературы неоспоримы. Стараниями Дементьева и Пугач был устроен большой прием в «Юности», телевизионная передача и вечер в Доме литераторов. Первое большое телевизионное интервью я давал у входа в «Юность». Как раз перед этим ко мне подошел литфондовский врач Толя Бурштейн и вручил добытую им где-то стенограмму заседания бюро Объединения прозы, исключавшего меня из Союза писателей. Я стоял перед камерой с этими пожелтевшими листками, когда приблизилась Римма Казакова, поэтесса, бывшая когда-то женой Георгия Радова.

— Что это ты держишь? — спросила она.

— Вот, — показал я, — стенограмма моего исключения.

На ее лице возникло выражение легкого беспокойства.

— Надеюсь, там Жорки нет, — осторожно спросила она.

— Как же нет! — возразил я. — Вот он. На самом первом месте.

Хотя она разошлась с Радовым задолго до его смерти, ей это было неприятно слышать. Пробормотав что-то о том, что были такие времена, она отошла.

Андрей Дементьев, будучи, как говорилось, прорабом перестройки и в качестве главного редактора «Юности» проявившим достаточную смелость и понимание момента, все еще оставался советским человеком и, представляя меня публике, предлагал ей не слишком на меня сердиться. Ленин, сказал он, учил нас терпимо относиться к нашим врагам и, несмотря ни на что, ценить их таланты.

Разговаривая с советскими людьми, в том числе и с теми, кого я считал близкими друзьями, я иногда начинал чувствовать, что общаюсь с глухими, слепыми или сумасшедшими. Или сам я глухой, слепой, сумасшедший. Меня очень часто спрашивали, почему я не возвращаюсь. Я задавал встречный вопрос: как они себе это представляют? Лишенный гражданства, как я могу вернуться? Кто меня сюда пустит? Лишенный жилья, где я буду жить? Люди это выслушивали и спрашивали: «Но почему вы не хотите вернуться?» Лидии Корнеевне Чуковской и ее дочери Люше я целый вечер объяснял, что вернусь, как только мне вернут гражданство и жилье. После чего Лидия Корнеевна подумала и сказала: «Как жаль, что вы не хотите вернуться! Это же очень важно, чтобы оставались какие-то свои люди. Которые могли бы, когда нужно, хотя бы в аптеку сбегать».

Люша сначала не понимала, почему я не возвращаюсь, потом не понимала, что за проблемы у меня могут быть с жильем. Ведь квартиру очень просто купить за доллары. За доллары у нас можно купить все. Есть ли у меня эти доллары, она не спрашивала, предполагала, видимо, что есть и в неограниченных количествах.