Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Фалькенгайн, которого тем временем сделали турецким маршалом, принял решение отложить багдадскую операцию и сконцентрировать все наличные силы в Палестине для отражения грядущего наступления. Возврат Багдада был в большей мере вопросом престижа, нежели военной необходимостью, в то время как развал палестинского фронта означал бы потерю Ирака и Сирии. Хотя принятое решение было с военной точки зрения правильным, оно имело весьма прискорбные последствия. Фалькенгайн потребовал, на том основании, что часть его армии переходит в распоряжение Кресса, чтобы ему было поручено общее командование, в особенности потому, что он намеревался после отражения британского наступления совершить еще один бросок к Суэцкому каналу. Кемаль-паша был не таким человеком, чтобы добровольно уступить хотя бы часть своей власти, и с азиатским упорством устремился на борьбу против идеи передачи общего командования Фалькенгайну. На обратном пути мы встретились с Кемалем в Дамаске и поняли, что нам предстоит иметь дело с чрезвычайно умным азиатским деспотом, которого поддерживал его начальник штаба, полковник Али Фуад, который считался одним из самых талантливых офицеров турецкой армии. Фалькенгайн и Кемаль не смогли прийти к соглашению, и вопрос о командовании был передан на усмотрение высшего начальства вооруженных сил Германии и Турции.

Я пытался объяснить Фалькенгайну, насколько неприятной может оказаться ситуация, если Кемаль просто получит приказ о передаче командования. В таком случае мы получили бы сидящего в Дамаске очень влиятельного и затаившего против нас злобу противника, контролирующего, ко всему прочему, наши линии снабжения. Но повлиять на Фалькенгайна оказалось невозможно. По характеру он был достаточно упрям и эгоистичен. Это был человек, неспособный переносить поражения, гордость которого была к тому же серьезно уязвлена его удалением после Вердена с поста начальника штаба германской армии. Сейчас он непременно хотел провести операцию, которая бы полностью восстановила его славу и репутацию. А потому о разделении полномочий не могло идти и речи. В конце концов Фалькенгайн оказал давление на уровне кабинета министров и добился своего. Победа эта оказалась пирровой. Начиная с этого момента мы стали сталкиваться с пассивным сопротивлением по-прежнему могущественного Кемаля во всем, что касалось подкреплений и военных поставок.

Донесение Кресса не оставило у нас ни малейших сомнений, что наступление Алленби неминуемо. Поэтому Фалькенгайн решил отправить меня в Иерусалим для реорганизации системы обороны и для подготовки расквартирования и развертывания частей турецкой 7-й армии, которую предполагалось отправить из Алеппо под командованием Мустафы Кемаль-паши, одного из самых молодых и энергичных турецких генералов, впоследствии получившего известность под именем Кемаля Ататюрка.

Когда в сентябре я явился к генералу Крессу, ситуация стала еще более угрожающей. Турецкий патруль столкнулся с английскими кавалеристами, один из которых во время отступления «потерял» свой дневник. В нем описывались приготовления к массированному наступлению на Беершебу на крайнем левом фланге наших позиций. У нас не было возможности определить, являлся ли потерянный дневник уловкой противника или случайностью. И уже после войны мы узнали, что при помощи этой военной хитрости британцы надеялись заставить нас оттянуть свои главные силы к Беершебе, в то время как сами намеревались атаковать Газу. Наступление на оазис Авраама через безводную пустыню казалось маловероятным, но в случае, если бы оно произошло и увенчалось успехом, для врага открывался бы прямой путь на Хеврон и Иерусалим.

Я поставил вопрос о необходимости создания глубокой линии обороны перед Крессом. Он с готовностью согласился со мной, но попросил моей помощи для того, чтобы убедить его турецких офицеров. С этой целью я посетил на правом фланге Газу, где генерал Рифет-паша командовал тремя дивизиями. Он принял меня с отменной вежливостью, и мы долго беседовали с ним на французском языке, которым он владел в совершенстве. Я рассказал ему о нашем знакомстве с методами генерала Алленби при Вими и объяснил, что любому его наступлению будет, вероятнее всего, предшествовать несколько дней артиллерийского обстрела. Густые заросли кактусов, полностью окружающие турецкие позиции, могут обеспечивать прекрасную защиту, но, как только их сровняют с землей, в пустыне для солдат не останется никакой другой защиты. Я предложил ему оставить две его дивизии в резерве и держать на передовой как можно меньше людей. Он одарил меня очаровательной улыбкой и сказал: «J'ai bien compris, mon cher Commandant, mais j'y suis, j'y reste»[28]. Все мои попытки убедить его оказались бесполезны, и я был всерьез раздражен на себя за очевидную неспособность к уговорам. Мы расстались с взаимными уверениями в сердечной дружбе, причем я еще раз настойчиво просил его пересмотреть свой оборонительный план, чтобы спасти свои войска от непомерных потерь, которые они непременно понесут в результате применения противником своей подавляющей артиллерийской мощи. Как я скоро выяснил, основной причиной его негативного отношения к моему предложению было то, что турецкие пехотинцы были приучены оборонять свою позицию до последнего патрона и до последнего дыхания, но не имели ни соответствующей подготовки, ни желания участвовать в открытом бою.

Мне предстояло еще встречаться с Рифет-пашой в последующие годы; выяснилось, что он хорошо запомнил нашу тогдашнюю беседу. При Ататюрке он стал военным министром и сыграл решающую роль в модернизации турецкой армии. Ситуации, подобные моему разговору с ним, повторились потом в других местах фронта, и, несмотря на мои отчаянные усилия, все оставалось без изменения. Кресс не видел никакого смысла в издании соответствующих оперативных приказов, которые, по всей вероятности, не были бы ни поняты туками, ни тем более выполнены, и положение оставалось без изменения до тех пор, пока – причем даже раньше, чем мы со страхом предвидели, – не разразилась буря.

Алленби начал наступление в конце октября, и для меня оно стало повторением битвы, произошедшей на Пасху у Арраса. Началось оно с ужасающего огневого налета с применением артиллерии всех калибров. Подробное описание боев здесь неуместно. Достаточно сказать, что, хотя турецкие солдаты и дрались как львы, большие их массы разрезались на части и уничтожались артиллерией противника прежде, чем дело доходило до рукопашной. Газа, основная цель вражеского наступления, была взята после того, как ее практически сровняли с землей. Британские и австралийские кавалерийские части и в самом деле выполнили поразительный рейд через пустыню к Беершебе, которая в свою очередь тоже пала. Для прикрытия дороги на Иерусалим я попросил Фалькенгайна перевести на наш находящийся под угрозой левый фланг две турецкие пехотные дивизии, двигавшиеся от Алеппо. Это были одни из лучших дивизий турецкой армии, но, когда они наконец достигли пункта назначения, их солдаты находились в ужасном состоянии из-за отсутствия воды и провианта. У Абу-Чуфф, колодца на холмах к югу от Хеврона, я встретился с Мустафой Кемалем, когда он с 7-й армией двигался на юг. Он пребывал в страшной ярости и, кажется, повздорил с Фалькенгайном по поводу дальнейших действий. Создалась прискорбная ситуация, закончившаяся его отзывом и заменой на генерала Февзи-пашу, который и командовал потом этой армией до конца войны. В послевоенное время Февзи-паша прославился под именем маршала Чакмака.