Назначение поэзии - Томас Элиот

Здесь не место обсуждать плачевные нравственные и религиозные последствия смешения поэзии и нравственности в попытке найти замену религиозной вере. Меня интересует здесь лишь явившееся следствием этого процесса нарушение наших литературных ценностей. Мы наблюдаем это в критике Арнольда. Легко заметить, что Драйден недооценивал Чосера; не так легко заметить, что оценить Чосера так высоко, как это сделал Драйден (во времена, когда критики не были щедры на превосходные степени), было триумфом объективности для своего времени, как и постоянно проводимое Драйденом различие между Шекспиром, с одной стороны, и Бомонтом и Флетчером — с другой. Легко заметить, что Джонсон недооценивал Донна и переоценивал Каули; можно даже понять почему. Но ни Джонсон, ни Драйден не преследовали корыстных целей, и в своих ошибках они более последовательны, чем Арнольд. Возьмем, например, мнение Арнольда о Чосере, поэте, который, хотя он и сильно отличается от Арнольда, не был полностью лишен высокой серьезности. Сначала он сравнивает Чосера с Данте: мы допускаем превосходство последнего и уже почти убеждены в том, что Чосер недостаточно серьезен. Но разве Чосер, в конце концов, менее серьезен, чем Вордсворт, с которым Арнольд его не сравнивает? И когда Арнольд ставит Чосера ниже Франсуа Вийона, хотя он в каком-то смысле и прав, и хотя уже давно пора было кому-то в Англии поднять голос в защиту Вийона, тем не менее не чувствуется, что здесь применяется теория "высокой серьезности". Это одна из бед критика, который чувствует, что призван расставить поэтов по рангу: если он искренен в своем восприятии, ему приходится раз за разом нарушать свои собственные оценочные критерии. Опасности подстерегают и того, кто слишком твердо уверен в том, что ему известно, что такое "истинная поэзия". Вот одно довольно самоуверенное заявление:

"Разницу между истинной поэзией и поэзией Драйдена, Поупа и всей их школы можно коротко определить так: их поэзия зарождается и создается в рассудке, истинная же поэзия зарождается и создается в душе. Разница между этими двумя видами поэзии огромна"[39].

И какое же, интересно, имел отношение Арнольд,

Ибо суровые учителя обуздали ею порывы,

И очистили его веру, и охладили юношеский пыл,

Указали ему на светлую звезду истины в вышине,

Приказав только к ней одной стремиться;

Даже сейчас их шепот пронзает мрак:

Что ты делаешь в этой живой могиле?

какое отношение имел человек, чей юношеский пыл так сурово охлаждении чья вера была очищена в Рэгби, к такой абстрактной сущности как Душа? "Разница между этими двумя видами поэзии огромна". Но существует не два, а много видов поэзии; и разница здесь не более "огромна", чем между поэзией Шекспира и поэзией Арнольда. В таком высказывании чувствуется раздражение, высокомерие и излишняя горячность. То, что Вордсворт, Кольридж и Китс недооценивали Драйдена и Поупа, может быть оправдано тем рвением, с которым они принимали участие в происходивших переменах; но Арнольд ни в какой революции не участвовал, и его близорукость можно лишь извинить.

— Я не хочу сказать, что арнольдовская концепция назначения поэзии, представляющая точку зрения воспитателя, лишает силы его критику. Конечно, ставить перед поэзией задачи религиозного и философского характера, в то же время энергично выступая против философии и догматической религии, — это, безусловно, погоня за несбыточным. Но Арнольд обладал настоящим вкусом. Из-за своих предубеждений, как я уже отмечал, он интересовался исключительно великой поэзией и ее величием. Именно по этой причине его оценка Мильтона оставляет желать лучшего. Но вы не можете прочесть его работу "Исследование поэзии" и не поверить в убедительность его цитат; уметь цитировать так, как умел Арнольд, — лучшее свидетельство вкуса. Это классическая работа в английской критике: сколько всего сказано в таком маленьком объеме, так сжато и весомо. Хотя он настолько был проникнут пониманием того, для чего поэзия, что не всегда мог рассмотреть что она такое. И я не уверен, что он был высоко чувствителен к мелодической стороне стиха. Это подозрение вызывают встречающиеся время от времени его собственные ляпсусы; и насколько я припоминаю, он никогда не уделял особого внимания этому достоинству поэтического стиля, этой основе основ, в своей критике. То, что я называю "слуховым воображением", — это чувство слога и ритма, проникающее гораздо глубже сознательных уровней мышления и чувства, придающее силу каждому слову; оно опускается до самого примитивного и забытого, возвращается к истокам, что-то обретая там; ищет начало в конце. Оно проявляется, конечно, через значения, или не отдельно от значений в обычном смысле, и сплавляет старое и стертое в памяти с банальным, текущим и с новым, удивительным, самое древнее мышление с самым цивилизованным. Понятие "жизни" у Арнольда, в его описании поэзии, разработано, пожалуй, недостаточно глубоко.

Это скорее мое чувство, чем наблюдение, но в Мэтью Арнольде есть внутренняя нерешительность, недостаток уверенности и убежденности: консерватизм, порожденный недостатком веры, и усердие к реформе, порожденное неприязнью к переменам. Быть может, вглядываясь внутрь себя и понимая/как мало он имел собственной поддержки, оглядываясь вокруг и видя состояние общества и его тенденции, он был несколько обеспокоен. У него не было настоящей ясности видения мира, лишь только безупречные манеры. Быть может, он слишком заботился о цивилизованности, забывая, что Небеса и Земля исчезнут, и господин Арнольд вместе с ними, и что все это не повторится. Он — показательная фигура. Теория человека о роли поэзии не является независимой от его взгляда на жизнь в целом.

Современное сознание

17 марта 1933 г.

В "Искусстве и схоластике" Маритена есть фраза, которая вспомнилась мне в этом контексте: "Творчество таких художников как Пикассо, — говорит он, — показывает пугающее развитие самосознания в области живописи".

Целью нескольких коротких очерков, приведенных мною до сих пор, было показать изменения в самосознании поэтов, размышляющих о поэзии. Полная история та кого "р а з в и ти я самосознания" в поэзии и в критике о поэзии должна была бы коснуться и той критики, которая не попадает в узкий круг данных лекций: одна только история критики о Шекспире, в которой, например, работа Морганна о характере Фальстафа и "Лекции о Шекспире" Кольриджа будут являться показательными моментами, должна, по-видимому, быть рассмотрена подробно. Но мы наблюдали заметное развитие самосознания в Предисловиях Драйдеца и в той серьезной попытке оценки английских поэтов, которую он предпринял. Далее мы видели, как в одном из направлений его работа была продолжена, а метод усовершенствован Джонсоном в его тщательной оценке ряда поэтов, оценке, основанной на чрезвычайно последовательных в целом критериях. Мы обнаружили более глубокое проникновение в природу поэтического творчества в разбросанных по разным произведениям заметках Кольриджа, в "Предисловии" Вордсворта и в письмах Китса; и все еще смутное ощущение потребности разъяснить общественную роль поэзии в том же "Предисловии" Вордсворта и "Защите" Шелли. В критике Арнольда мы находим продолжение работ поэтов-романтиков с новой, однако, оценкой поэзии прошлого. Его методу не хватает точности и тщательности Джонсона, — и он продвигается наощ. упь в поисках более широких и глубоких связей. У меня не было желания представить это "развитие самосознания" именно как развитие, ассоциируемое с идеей возрастающей ценности. Во-первых, оно не может быть полностью абстрагировано от общих изменений в сознании людей в ходе исторического процесса; я же далек от того, чтобы предполагать в этих изменениях какой- либо телеологический смысл.

Настойчивое требование Арнольда давать нравственную оценку поэзии, как бы там ни было, имело первостепенное значение для его времени. Хотя кроме тех моментов, когда Арнольд в ударе, он часто садится между двух стульев. Его поэзия слишком рефлексивна, чересчур задумчива, чтобы когда-либо подняться до первого ряда, и то же самое можно сказать про его критику. С одной стороны, он не обладал той чисто поэтической натурой, которая позволила бы ему достичь тех неожиданных озарений, которые мы находим в критике Вордсворта, Кольриджа и Китса; с другой стороны, ему не хватало дисциплины мышления, стремления к точности в употреблении слов, логичности и последовательности в рассуждениях, которые отличают философа. Временами он путается и смешивает значения слов: ни как поэта, ни как философа его не должно было удовлетворять такое утверждение как "поэзия, в своей основе, есть критика жизни". Необходимо более глубокое, чем у Арнольда, понимание поэзии и более точное использование языка. Критический метод Арнольда и сделанные им предположения не утратили своей ценности до конца девятнадцатого века. Именно критика Арнольда, причем в самых разных отношениях, оказала влияние на наиболее замечательных критиков этого времени — Уолтера Пейтера, Артура Симонса, Эддингтона Симондса, Лесли Стивена, Ф.У.Г. Майерса, Джорджа Сентсбери.