Копатели. Энергия Завета - Олег Генералов

– Дай сигаретку! – вопил кто-то из крайней клетки. – Дай сигаретку, ссука!

– Лишь только чувство разочарованья… – поэзия лилась из среднего отсека, протяжно, с подвыванием.

– На-ачальник, ну неужели ты такую красавицу в клетке держать будешь? – подвыпившая путана пыталась просунуть сквозь прутья камеры затянутую в ажурные чулки ножку.

Перекинувшись парой фраз с дежурным отделения, Иван Петрович убедился, что тот, кого они ищут, в данном зоопарке отсутствует. Он собрался уходить, но Фугер с ужасом и восторгом продолжал наблюдать этот адский карнавал, не реагируя на его призывы.

Неожиданно в одной из клеток началась возня. Послышались крики, нецензурная брань, удары.

– Убивают! – раздавался из отсека пьяный вопль.

– Заткнись, крыса, – вторил ему могучий бас.

– АААА!

Проходящий мимо сержант привычным жестом достал из чехла газовый баллончик и отработанным движением, отвернув лицо и прикрыв ладошкой глаза, выпустил в камеру добрую половину его содержимого.

Теперь уже завопила вся камера, а еще через несколько секунд к ней присоединились все соседи. Сержант не стал дожидаться результата, для него, похоже, проведение этой экзекуции было делом обычным и вполне обыденным. Ударив резиновой дубинкой по чьим-то рукам, сжимающим толстые прутья ограды, он вышел из зоны поражения своего же оружия и скрылся в аквариуме дежурной части.

В глазах сильно защипало и Фугер с детективом выбежали на улицу.

– Это… Это… – не мог надышаться свежим утренним воздухом магистр. – Это так всегда?

– Нет, – спокойно ответил Иван Петрович. – Сегодня еще спокойно. Четверг потому что. Все работают. Вот завтра реально весело будет.

– Завтра?

– НУ, точнее, уже сегодня вечером. Пятница.

– Пятница? – повторил негромко, почти про себя, Фугер. Знакомое слово из университетского учебника приобретало для него новый, зловещий смысл.

– Пятница, – согласился детектив. – Пятница – это жопа.

Все-таки, насколько русский язык богат разнообразными оттенками, подумал Фугер. Обычное слово со странички банального календаря в устах бывшего милиционера приобретало настолько глубокое и угрожающее звучание, насколько веселым и многообещающим, должно быть, звучит оно для какого-нибудь беззаботного студента или вездесущего московского «менеджера».

С этими новыми познаниями они поехали в следующее отделение. Там им предъявили для опознания двух тощих и избитых китайцев, лопочущих что-то на своем пискло-тявкающем языке. Минга среди них не было.

И вот сейчас они подъезжали уже к третьему по счёту отделению. Вывернув из сонма переулков, они проползли по стоящей уже в это время Тверской, свернули на Охотный Ряд и оттуда на узкую, одностороннюю Маросейку.

– Мне дежурный сказал, рейд на том участке планировался. Наркоманы, дилеры, нелегалы.

Когда они подъехали к отделению, из его дверей в серый автобус с заваренными железными листами окнами тянулся нестройный ручеек из забитых, сутулых и оборванных людей. За этой картиной, покуривая, наблюдал стопятидесятикиллограмовый усатый милиционер.

– Здорово, дружище, – подошел к нему Иван Петрович.

– Ну и тебе – не болеть, – буркнул мент, не отрывая взгляда от людского ручейка.

– Слушай, мы тут китайчонка одного потеряли.

– Китайчонка? – мент усмехнулся в усы – Вон, целый автобус китайчат твоих. Выбирай любого.

– Да ты не понял. Понимаешь, он хоть как китаец выглядит, но при этом немец.

– Немец? Какой же он немец, если он китайчонок?

В этот момент из автобуса раздался сдавленный крик. Усатый страж дернулся, было, на звуки беспорядка, но его опередил Фугер.

– Минг! – кричал он. – Это Минг Ли.

– Да они все тут Ли, через одного, – выругался мент и скрылся в автобусе.

Вышел он оттуда, держа за воротник костюма Минга с огромным синяком под глазом и радостно улыбающегося.

– Этот, что ли?

– Этот, этот, – закивал Иван Петрович.

Минг что-то пытался говорить на немецком, обращаясь к Фугеру, но тычок под мягкое место со стороны охранника заставил его замолчать.

– Ну, идите в дежурку, оформляйте своего немца.

Троица скрылась в темноте отделения. Там Иван Петрович недолго переговорил с дежурным, Фугеру даже показалось, что он видел, как небольшая голубоватая бумажка скользнула из руки детектива в руку милиционера. В любом случае, согласие было найдено, и они сели оформлять какой-то документ. По маленькому, советских времен, телевизору шла утренняя программа с блондинкой-ведущей. Трое свободных от дел патрульных загипнотизировано сидели, уставившись в экран.

– Фамилия, имя, отчество, год рождения, – спрашивал дежурный, и Минг, с помощью Фугера в качестве переводчика, послушно диктовал свои данные.

Краем уха Иван Петрович слушал разговор милиционеров, отвлекшихся от телеведущей и обсуждавших сидевшего рядом Минга.

– У Третьяковки его приняли, приличный вроде такой. Подошли, а он без паспорта. Талдычит что-то.

– А вы что?

– А мы что. Мы его под руки – и в машину.

– А он?

– А он кричит «Дойче консул! Дойче консул!» – Консула, типа, звал.

– А ты?

– А я ему говорю: «Какой ты, в жопу, дойче. Какой тебе, нахрен, консул? Ты на рожу-то свою посмотри, дойче!»

– Ну, и что дальше?

– Да ничего. Вон, сидит, пишет, сучонок. Действительно «дойче» оказался.

– Да, бывает. Эх, язык, что ли, подучить?

– А нахрена? Ну, вот этот китаец – видишь, образованный. По-немецки говорит.

– Ну, говорит, что плохого?

– Да то, что ни хрена это ему не помогло, понял?

Патруль опять уставился в телевизор, завороженный фигурой ведущей, которая, словно читая их мысли, в очередной раз поменяла позу.

– Ну, значится так. – Старлей посмотрел на бумажку, которую он заполнял, и, вполне удовлетворенный своим произведением, начал зачитывать: «Гражданин Минг Ли, уроженец города Аугсбург, немецкоподданый…». Тут он хмыкнул, посмотрев на Минга: «Находясь в половине двенадцатого ночи на улице Остоженка в нетрезвом состоянии, вел себя вызывающе, нецензурно выражался, на замечания сотрудников милиции не реагировал».

– Нихт выражался! – возмутился Фугер. – Минг не говорить по-русски!

– А на каком языке говорит Минг? – спокойно поинтересовался старлей.

– На немецком и английском!

– Хорошо! – Старлей критично осмотрел протокол, нашел пустое место и стал сосредоточенно, маленькими буковками, чтобы влезло, дописывать: «Нецензурно выражался на двух языках».

Фугер пытался возмущенно вскочить, но Иван Петрович остановил его.

Старлей дочитал протокол, дал его подписать Мингу, который неохотно сделал это, предварительно дождавшись кивка согласия от Ивана Петровича.