Кавказ - Яков Гордин

“С пожеланием вам полного торжества над врагами докладываю, что некоторые из моих слуг сообщили мне, что ген.-м. Мадатов, в бытность свою в Шеки, намекнул на ваш гнев против меня. Я не знаю тому причины и полагаю, что коварные люди вам на меня наклеветали. Я ожидал по этому поводу вашего письма и также приказаний ваших через Мадатова; между тем не последовало ни того, ни другого. Душа моя не могла успокоиться, и я решился обратиться к вам с этим донесением, которым и спрашиваю: неужели я оклеветан в измене обожаемого Г. И.? Когда племена грузинские, джарские и пр. поколебались и возмутились, я и единым словом не изменил Г. И., а действиями и подавно. Когда Шекинцы изменнически трижды пригласили к себе прежнего своего владетеля Селим-хана и покусились на убиение своего владетеля Джафар-Кули-хана, я с своим отрядом не переставал защищать сообщение Российского правительства вместе с эмиром Джафар-Кули-ханом. Шекинцы сами изменники, хотя и приписывают мне грабежи и разбои. Всему Ширвану и Шуше известно, что Шекинцы, начиная от их эмиров, сеидов и юз-башей суть источники грабежа и разбоя. Это их всегдашнее ремесло. С моей стороны, напротив, не произошло ничего похожего на грабеж: мы совершенно непричастны этому обвинению. Может быть, грабеж производился некоторыми частными лицами, но к нему непричастны эмиры, бывшие в Тифлисе и ничего о нем не знающие. Вообще всякое ваше приказание может быть мною принято к исполнению. Прошу не внимать словам недоброжелателей. Если вы чем недовольны, то потребуйте меня к себе; я предстану пред вами и приму от вас наказание, если окажусь его заслуживающим. Я из нижайших рабов Падишаха, которому никогда не изменю. Если вы командируете сюда доверенного человека для исследования интриг моих врагов, то он откроет истину, и я успокоюсь насчет этих наговоров.

Что касается Дагестанских известий, то они вам известны. Прошу не переставать возлагать на меня ваших поручения и приказаний, за исполнение которых я примусь головою и глазом”.

Ответ Ермолова ставит точку в игре. Далее – война.

5 ноября 1818 года.

Я сегодня подучил письмо ваше, на которое по желанию вашему отвечаю.

Не прибавляйте к гнусной измене вашей Государю великому и великодушному обмана, что вы не перестаете быть Ему преданным. Мне давно известно поведение ваше, и я знаю, что по вашему внушению возмущены жители Дагестана против Российских войск и осмелились с ними сразиться. На вас падут проклятия обманутых вами дагестанцев; вы не защитите их и, если соберете подобных себе мошенников, тем жесточе наказаны будете. Всегда такова участь подлых изменников”.

Переписка эта являет нам выразительную картину – как противостоящие стороны втягиваются в смертельный конфликт, который был предопределен радикальной разницей представлений о своих интересах и целях.

14

Хан Аварский и после поражений сдаваться не собирался. Он знал, что решается не только его судьба и судьба Аварского ханства…

6 августа 1819 года Ермолов писал Закревскому: “Я живу между народом, сто лет называющимся подданными России и, конечно, трудно найти величайших злодеев и между самыми злейшими врагами. Пребывание наше здесь весьма не нравится, ибо нельзя продолжать делать разбои и надо покорствовать. Измены ежечасные; исключая некоторое число людей благоразумных, все прочие явно со стороны неприятелей ‹…›. Изменник Аварский хан собирает большие силы, ему содействуют все вообще чеченцы, почти все деревни владений Андреевских и большая часть Аксаевских. Завтра будет часть скопищ их верстах в 20 отсюда. Они прячутся в лесах, пока соберутся со всеми силами для общего нападения. Соединение всех и начало действия положено на сих днях”.

В этом небольшом тексте сконцентрирована разница представлений горцев и проконсула Кавказа о сути ситуации. Горцы готовы называться подданными русского императора. Более того, с ними можно договориться о минимизации набеговой практики – хотя это и противоречит их фундаментальной традиции, – но они не желают терпеть русские войска на своей территории и главное, “покорствовать”, то есть скроить свою жизнь по чуждым образцам.

Для Ермолова в понятие подданство входит полное подчинение российской власти и постоянный контроль за жизнью “подданных”, для чего строится крепость и дислоцируются войска. И те, и другие уповали только на силу…

Через два десятка лет после Ермолова на Кавказе служил генерал Мелентий Яковлевич Ольшевский. Четвертьвековая служба и, соответственно, длительное и близкое соприкосновение с горскими народами, равно как и желание понять причины яростного сопротивления горцев привели его к выводам, существенно отличным от ермоловских.

Он констатировал: “Чеченцев, как своих врагов, мы старались всеми мерами унижать и даже их достоинства обращать в недостатки. Мы их считали народом до крайности непостоянным, легковерным, коварным и вероломным, потому что они не хотели исполнять наших требований, не сообразных с их понятиями, нравами, обычаями и образом жизни. Мы их так порочили потому только, что они не хотели плясать по нашей дудке, звуки которой были для них слишком жестки и оглушительны”.

При этом Ольшевский вовсе не был склонен идеализировать чеченцев и оправдывать то, что русские военные называли “хищничеством”.

Но в отличие от Алексея Петровича, он пытался понять их мотивации, основанные на “понятиях, нравах и обычаях”, принципиально отличных от европейских.

Ермолов с его воинствующим европоцентризмом решительно отметал подобный подход.

“Глупым народом, населяющим Андреев, – писал он Закревскому, – управляют несколько злодеев старшин и сии-то желали бы весьма, чтобы нога русских не была на земле их”.

И это нежелание казалось ему диким и преступным…

Между тем существовала и иная точка зрения на сложившееся положение.

В приведенной нами записке адмирала Мордвинова, этом наставлении, которым опытный и мудрый государственный человек снабдил Алексея Петровича при отъезде, в частности, говорилось: “Кавказские обширные долины. простирающиеся на миллионы десятин в окружности, издревле принадлежали горским жителям и составляли богатейшее их обладание, с избытком вознаграждавшее скудость, обитающую вечно в ущельях, рытвинах и на вершинах тощих каменных гор. От сих степей получали они пищу и одежду, имели все, что для жизни их потребно, довольны были своим состоянием, жили мирно с соседями и, в случаях внутреннего между собой несогласия, ходили на суд к начальнику двух российских батальонов, стоявших на страже собственных границ. Но когда военною цепью загнали горцев в тесные пределы, поставили у подошв гор войска и когда с отнятием у них таким образом степей, ущелья обитаемых ими гор не представили ни единой пространной площади, на коей могли бы они производить землепашество или содержать нужный для них скот, когда разрушилась у них взаимная с нами дружба и восстала на место оной вражда, долженствующая дотоль существовать, покуда вседневные недостатки в жизненных потребностях не перестанут им напоминать об источнике оных, то есть отнятии у них Россиею древнего и богатейшего их достояния”.

Читатель уже знаком с полным текстом записки, но полезно обратить особое внимание на ключевые мысли адмирала.

Сюжет, изложенный Мордвиновым, не совсем соответствует исторической реальности. Адмирал здесь выступил в качестве провидца, предсказавшего ситуацию, которая сложилась в Чечне в результате устроенной Ермоловым блокады. Но и утверждение относительно мира и дружбы между горцами и российскими властями выглядят весьма идиллически. Набеги чеченцев на сопредельные территории не были вызваны голодом, поскольку до появления на Сунже крепости Грозная в их распоряжении была плодородная плоскость, откуда они вытеснены были в “тощие горы” проконсулом Кавказа.

Общая ситуация была значительно сложнее, чем это представлялось Мордвинову, но суть его рассуждений была совершенно верной – горцы яростно реагировали на вытеснение их с земель, им издревле принадлежавших, и не желали терпеть на оставшихся у них территориях присутствия русских войск.

Мордвинов предлагал вернуть горцам часть отобранных плодородных земель и таким образом восстановить мир и дружбу.

Но лучшие земли были уже заняты казачеством, и жить в тесном соседстве с ними горцы не согласились бы.

Идеи Мордвинова были благородными, но запоздалыми.

15

Обещанные императором полки шли чрезвычайно медленно. Две конно-артиллерийские батареи, которые Алексей Петрович – коренной конно-артиллерист, – особенно ждал, отыскались не без труда возле Полтавы, но без лошадей и непонятно было, когда они смогут прибыть к корпусу.

Обо всем этом Ермолов пишет с горечью и нервным напряжением: “Вот положение моих дел и, конечно, не самое лучшее!”