Когда умирают боги - К. Харрис

— Это неправда.

Себастьян не дрогнул под яростным взглядом старика.

— Тогда помогите мне. Я не смогу выяснить, что на самом деле случилось с вашей женой, если не буду знать правду.

Англесси отвернулся, на глазах у собеседника превратившись в совсем дряхлого, усохшего старичка. Взяв в руку лейку с длинным носиком, он пошел наполнить ее к насосу. Налив в лейку воды, он так и остался стоять на месте, склонив голову.

Когда, наконец, он заговорил, то в голосе его звучала усталость. Покорность.

— Нелегко в последние годы жизни сознавать, что после твоей смерти все твое добро будет пущено в распыл беспутным человеком.

Себастьян молча ждал. Через минуту Англесси набрал в легкие воздух и продолжил:

— Мы с Гиневрой оба вступали в этот брак, прекрасно сознавая, что делаем. Она понимала, что мне нужна молодая жена, которая должна произвести на свет наследника, а я знал, что ее сердце принадлежит другому.

— Она сама вам рассказала?

— Да. Она решила, что я заслуживаю знать. Я за это ее уважал. Надеялся, что мы в конце концов станем друзьями. Это, как мне кажется, нам удалось.

Друзья. Довольно скромная цель для мужа и жены. Хотя не многие пары их круга достигали таких отношений.

— Моя вторая жена, Шарлотта, не отличалась здоровьем, — сказал Англесси, крепче сжимая ручку лейки. — Последние пятнадцать лет нашего брака я в основном вел жизнь монаха. Другие на моем месте обзавелись бы любовницей, но я этого не сделал. Наверное, это была ошибка.

В старину говорили, что мужчина теряет способность спать с женщиной, когда он перестает с ней спать. Видимо, в этом старом изречении большая доля истины, решил Себастьян.

Англесси начал осторожно поливать корни высаженных в ряд папоротников.

— Я так и не сумел стать настоящим мужем для Гиневры. — Острых высоких скул коснулся легкий румянец, да так и остался. — Она старалась. Мы оба очень старались. Она понимала, как для меня важно получить сына. Но в конце концов стало ясно, что ничего этого не произойдет.

Маркиз помедлил, но затем с усилием продолжил:

— Два года тому назад я предложил ей завести любовника, который мог бы стать отцом наследника, в общем, сделать то, чего не мог сделать я. — Он повернул голову и посмотрел на Себастьяна. — Вы считаете подлостью, что мужчина толкает собственную жену на измену, чтобы лишить наследства родного племянника, отдав состояние чужому ребенку?

— Я знаю Бевана Эллсворта, — просто ответил Себастьян.

— А-а. — Англесси перешел к полке с орхидеями. — Насколько я помню, это был единственный раз, когда Гиневра по-настоящему разозлилась на меня. Я слишком многого попросил у нее — ни один мужчина не должен обращаться с подобной просьбой к жене. Она заставила меня почувствовать себя так, будто я попросил ее пойти на панель, что, по сути, наверное, так и было. А потом, прошлой зимой… — Он умолк, глядя на пышные кущи экзотических папоротников, жасминов, гардений и нежных китайских роз. Маркиз попытался продолжить: — Прошлой зимой она пришла ко мне и сказала…

— Сказала, что согласна? — подсказал Себастьян, когда стало очевидно, что старик не в силах договорить.

— Да, — едва слышно прошептал он.

Себастьян, стоя в центре теплицы, дышал горячим, насыщенным запахами воздухом. Из дальнего угла доносилось журчание фонтана, стекавшего в маленький пруд с золотыми рыбками. Рядом канарейка в клетке наполняла утро песней, которая должна была звучать весело, но вместо того в ней слышались скорбь и отчаяние.

— Как звали ее любовника?

Англесси вылил последнюю воду из лейки да так и остался стоять, уставившись на влажную темную землю перед собой.

— Я решил не спрашивать. Не хотел знать.

— А это не мог быть тот, кого она любила еще до замужества?

Он помолчал немного. Очевидно, эта мысль никогда не приходила ему в голову.

— Возможно. Но честно, не знаю.

Себастьян прикинул, что в прошлую зиму шевалье должен был закончить учебу в Оксфорде. А что, если двое бывших возлюбленных снова встретились в Лондоне и решили вступить в связь? Завязать те отношения, на которые ее муж уже дал согласие?

— Вам известно, где они обычно встречались? — спросил Себастьян.

— Нет. Разумеется, нет. — Англесси выдержал паузу. — Вы полагаете, этот человек… тот, которого Гиневра взяла себе в любовники… и есть убийца?

— Вполне вероятно. Как вы думаете, был ли у вашей жены повод отправиться на Гилтспер-стрит в Смитфилд?

— Смитфилд? Боже милостивый, нет. А почему вы спрашиваете?

Себастьян посмотрел старику прямо в глаза.

— Она ездила туда в наемном экипаже в тот день, когда была убита.

Себастьян увидел, что маркиз не кривил душой, он действительно не знал, что его жена ездила в Смитфилд. Тогда Девлин сменил тактику.

— Ваша жена интересовалась делами правительства?

— Гин? — старик едва заметно улыбнулся. — Вряд ли. Гин проявляла живой интерес к многим вещам, но только не к правительству. Она считала, что одна марионетка в короне не отличается от другой, зато следует опасаться лизоблюдов и воров, которыми они себя окружают. — Он улыбнулся чуть шире, глядя на лицо Себастьяна. — Вас это удивляет?

Себастьян покачал головой, хотя, по правде говоря, он был удивлен, но не столько самим высказыванием, сколько тем, кому оно принадлежало. Весьма нетипичная точка зрения для женщины, получившей изысканное воспитание и занимавшей привилегированное положение дочери графа, а затем жены маркиза. Также неожиданным для Себастьяна явилось то, что маркиз сам находил мнение жены забавным, даже милым. Подобная ересь вызвала бы у Гендона апоплексический удар.

— А что насчет вашего племянника, Бевина Эллсворта? Каковы его политические убеждения?

— Я бы очень удивился, если бы Беван хотя бы раз в жизни подумал о политике. Его ум занят гораздо более весомыми проблемами, главными из которых являются женщины, пари и покрой камзола. А что?

Себастьян подошел к маркизу. Тот все еще держал в руках пустую лейку.

— Что вы можете мне сказать об этом ожерелье?

Англесси перевел взгляд на серебряную подвеску с голубым камнем, лежавшую на ладони Себастьяна.

— Ничего, — ответил Англесси, наморщив испещренный старческими пигментными пятнами лоб, словно перемена темы его смутила. — А в чем дело? Откуда оно взялось?

— Оно было на вашей жене, когда та умерла. Вам известно, как ожерелье попало к маркизе?

Смущение уступило место легкому удивлению. Полный неведения взгляд был вполне убедителен.

— Нет. Понятия не имею. Я никогда прежде его не видел.

Себастьян прошелся пешком по улицам Лондона, прошагав из центра до Эджвэр-роуд и дальше, где аккуратные городские домики и мощеные улочки сменились многочисленными строительными площадками, а затем зелеными полями и огородами Паддингтона.

Хоть это и казалось невероятным, но он до сих пор не нашел никого среди знавших Гиневру Англесси, кто бы признал, что видел трискелион раньше. Мало того, если верить камеристке, Тэсс Бишоп, то в день своей гибели маркиза выбрала платье с воротником, что совершенно исключало какие-либо украшения на шее. Очевидно, ожерелье, как и атласное платье, было надето на Гиневру уже после смерти. Но зачем? И кто это сделал?

Хотя Себастьян считал это маловероятным, но все же предположил, что Чарльз, лорд Джарвис, продемонстрировал ему ожерелье просто для того, чтобы подключить к расследованию. Тем не менее даже если это было так, все еще оставался один вопрос: каким образом ожерелье, которому следовало бы покоиться на дне Ла-Манша, неожиданным образом вновь обнаружилось?

Объяснение, предложенное Гендоном, что украшение продал какой-нибудь крестьянин, нашедший тело графини, прибитое к далекому берегу, звучало правдоподобно. Но Себастьян не мог отмахнуться от другой, более вероятной версии, что Софи Гендон не погибла на той давней морской прогулке, а просто уплыла, оставив мужа, замужнюю дочь и одиннадцатилетнего сынишку оплакивать ее.

Себастьян устремил взгляд через луг, покрытый дымкой тумана, к ряду вязов, выстроившихся вдоль ручья. Еще ребенком он почти не питал иллюзий насчет родительского брака. Так уж было заведено в их кругу: мужья занимались делами парламента и своими клубами, тогда как жены были предоставлены сами себе и развлекались кто как мог. В воспоминаниях Себастьяна Софи Гендон была словно золотым лучиком, который появлялся ненадолго, источая нежность и любовь, а ее веселый смех до сих пор звучал у него в ушах все эти годы. В то же время его школьные дни были отмечены многочисленными кулачными потасовками, когда он защищал честь матери. Ибо в обществе, в котором неверность была самым заурядным делом, графиня Гендон славилась особой неразборчивостью.

С ближайшего поля взлетела ворона и хрипло закаркала, хлопая темными крыльями. Себастьян остановился, a потом свернул на Нью-роуд. Он никогда не считал свою мать несчастной, хотя теперь, оглядываясь в прошлое, он понял, что, скорее всего, именно отсутствие счастья не давало ей покоя, отчего ее улыбка была чаще всего грустна. Но неужели она так страдала, что взяла и просто уплыла в море, оставив всех их? Оставив его?