Лавкрафт: Биография - Лайон Де Камп
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Продолжай Лавкрафт и дальше идти по дорожке, которую наметил за годы оцепенения, он жил бы как один из самых загадочных смертных и, возможно, умер бы, как и оба его родителя, в больнице для душевнобольных. Но вместо этого он в течение 1913–1917 годов постепенно пробудился и начал медленный, мучительный процесс воссоединения с человечеством.
За этот период Лавкрафт возобновил написание газетных астрономических статей. Он начал создавать круг корреспондентов, присоединился к движению любительской печати и обзавелся близкими друзьями, заменившими разъехавшихся товарищей детства. И он прочел некую книгу. Эта книга увела его в ненормальном псевдонаучном направлении, на исправление которого у него ушло двадцать лет и которое с тех пор предоставляет оружие против него его самым ожесточенным критикам.
Глава шестая
СВЕРХЧЕЛОВЕК-ЛЮБИТЕЛЬ
За что же грязным чужакам даноЖить там, величье саксов где пало,В позоре и разврате вырождаться,Как обезьяны средь руин селятся?…Слышны в селенье крики чужаков,И бродит возле винных погребов,Пороча имя «человек», толпа,«Американцами» зовя себя[127].
Г. Ф. Лавкрафт «Падшая Новая Англия»В 1913 году здоровье двадцатидвухлетнего Лавкрафта улучшилось, хотя он еще долго продолжал описывать себя как «практически нервная развалина, неспособная регулярно уделять чему-либо внимание или выполнять определенные обязательства». Он жаловался на утомление, апатию и чувство наступившей зрелости. «Взрослость, — писал он, — это ад»[128].
Тем не менее он начал выходить из изоляции, словно перезимовавшее насекомое осторожно пробуя усиками воздух весны. Первым признаком его пробуждения было письмо из тысячи трехсот слов в «Аргоси», в котором он назвал себя «эксцентричным занудой времен королевы Анны». Письмо осуждало произведения популярного автора Фреда Джексона. Грех этого человека состоял в том, что он писал любовные романы: «Хоть я и не желаю быть чрезмерно придирчивым к каждому автору, должен признаться, что джексоновский стиль повествования вызвал у меня гораздо больше неприязни, нежели интереса, и я должен выразить изумление той исключительной благосклонности, которую издатели „Аргоси“ и „Кавалиер“ оказывают era создателю…
Существует многочисленный круг людей, чей главный литературный источник наслаждения заключается в следовании за вымышленными нимфами и пастушками через лабиринты любовных приключений и которые полагают, что повествование о завоеванной или утраченной любви так же захватывающе и занимательно, как и рассказ о спасенном или уничтоженном королевстве.
Таких произведения Джексона всецело удовлетворяют, но они, как я полагаю, не являются типичными читателями „Аргоси“. Последние предпочитают, я уверен в этом, более живой тип рассказов, где больше отважных деяний, нежели любовных историй. Что касается меня, я всегда предпочитал „Энеиду“ Вергилия „Науке любви“ Овидия.
Не говоря о самом выборе темы, я осмелюсь описать джексоновскую манеру как ограниченную, женоподобную и местами непристойную.
Автор отмечает мельчайшие подробности одеяний своих героинь с пристрастием портного и описывает меблировку и убранство их покоев, словно домохозяйка или горничная»[129].
И так далее на протяжении двух колонок. Что касается «непристойности» «эротической литературы» Джексона, по сравнению с сегодняшней все произведения в журнале были мягкими, словно молочные тосты. Но Лавкрафт был закомплексован в сексуальном плане до такой степени, что его стесняло любое обращение к этому фундаментальному разделению рода человеческого.
Письмо вызвало поток откликов. То, что Лавкрафт выражал недовольство использованием Джексоном «заморских слов», предоставило его критикам благоприятную возможность: «Ему бы использовать поменьше прилагательных и побольше слов, с которыми знакома широкая публика, нежели „labyrinthine“ („запутанный“), „laureled“ („увенчанный лаврами“), „luminary“ („светило“), „lucubration“ („загруженность деталями“) и многие другие…»
«Меня раздражают люди вроде Говарда Филлипса Лавкрафта. Я буду ежемесячно выплачивать ему пятьдесят центов, если он перестанет читать „Аргоси“. Джексон — великий писатель… Я — ковбой, и, несомненно, с удовольствием разрядил бы свой шестизарядный револьвер сорок четвертого калибра в этого Лавкрафта. На веки ваш. Извините за карандаш, с чернилами на ранчо Бижо туго»[130].
Несломленный Лавкрафт ответил поэмой в сорок шесть строк под названием «Ad Criticos»:
Что за протесты взор терзают мой?То Джексона льстецы встают стеной!Они, в любовных россказней плену,Верны кумиру честно своему;Слащавые интриги защищают,Проклятьями покой мой нарушают.…Строчить, пресладкий Джексон, продолжайИ публику дурную ублажай.Покрыли во Второго Карла времяУичерли и Драйден срамом сцену;И задает эротика вновь тон,Звучит лишь твердых духом громкий стон…[131]
Война слов продолжалась весь 1914 год. Вдохновленные «Ad Criticos», некоторые читатели предлагали свои комментарии в стихах. Джон Рассел, шотландец, проживавший в Тампе, штат Флорида, написал:[132]
Лавкрафт на прозу стих сменял,Сказав: он знает то, что знал.Я должен мысль упомянуть,Что знал-то он совсем чуть-чуть.
…
Он говорит, создаст роман,Страстей чтоб осветить обман.Читатель, поищи товар —Последний изданный словарь[133].
В октябрьском выпуске 1914 года редактор обособил рубрику «Вахтенного журнала» под заголовком «Фред Джексон, За и Против», опубликовав в ней письма за и против Джексона и Лавкрафта. Между тем Лавкрафт, нашедший рифмованное возражение Рассела забавным, написал ему и завязал с ним дружбу. Они представили два совместных стихотворения. Рассел написал «Конец джексоновской войны»:
О сэр, достанет дюйма для изданьяОт критиков совместного прощанья.Давно свою мы ссору развязали,Клянут уж нас, что ваш «Журнал» украли!Простите падших, что посметь моглиВ сокровищницу с ядом слать стихи.
…
Кончаются всё ж распри иногда,Встречаются враги вновь как друзья:Вот так и мы — мир прочный заключим,Отложим перья, ругань прекратим.Но что за шум? Звучит то ликованьеОт тысяч благодарных за прощанье.
Лавкрафт сочинил «Наши извинения Э. М. В.»:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});