Жаворонок Теклы (СИ) - Семенова Людмила

Не дожидаясь ответа, он поцеловал ее и быстро через коридор пошел к веранде, где все еще сидели Надежда Павловна и Оля. Куда за это время вышел Андрей Петрович, Нерина не сообразила.

Когда Айвар неловко извинился перед матерью Нерины, Оля сказала:

— Я сейчас Митьке позвонила, Айвар, он обещал подъехать. Он как раз тоже был за городом, отец ему разрешил взять машину и отвезти нас в Питер. Подождем у автобусной остановки, я с тобой поеду. По дороге и поговорим насчет работы.

— Да зачем, Оля? — смутился парень. — И ему в город мотаться, и тебе-то с чего вдруг уезжать? Я бы и своим ходом добрался, а ты лучше оставайся с Нери.

— Только меня им сейчас не хватает для полного счастья, — отмахнулась девушка, надевая джинсовую куртку. — И нечего тебе вечером одному ехать в электричке, мало ли...

Когда они пошли к остановке, Айвар робко улыбнулся:

— Спасибо! Извини, что все так получилось, Оленька, я не хотел портить вечер. Сам не понимаю, что на меня накатило.

— Да уж, Айвар, нашел ты время напоминать им о прежней работе. Хотя я во многом с тобой согласна, — сказала Оля, ободряюще похлопав его по плечу. — Но если честно, своей мечтой ты меня все-таки удивил. Неужели тебе вправду хочется заниматься уходом за тяжелобольными?

— Ну да. А что, ты тоже считаешь, что это «не мужская стихия»?

— Раньше считала: во-первых, в России такой труд относится к «низким», и по престижу, и по зарплате, а мужчины на такое идут неохотно. А во-вторых, это просто не в наших традициях. Увы, все, что как-то связано с гуманизмом, считается бабским уделом.

Тут она с печальной улыбкой развела руками.

— Так рассуждать могут только те, кто никогда не слышал ни о Госпитальерах, ни о Милосердных братьях Ордена Иоанна Божьего, ни о петербургском институте братьев милосердия, — строго сказал Айвар. — А вот мой отец, пока был студентом, прочитал все о них, что удалось найти в библиотеках. Конечно, и там не обходилось без невежд и приспособленцев, но основу составляли уважаемые, образованные мужчины. Они не только спасали людей на войне, но и занимались наукой, и продвигали медицину по всему миру, в том числе и в Африке. Если бы не они, неизвестно, в каком количестве и состоянии сейчас пребывала бы человеческая популяция. Делить труд на «низкий» и «высокий» — это вообще дело сомнительное, Оля, а уж сохранение жизни и благополучия человека, забота о его физическом и душевном здоровье в нормальном государстве должны быть в приоритете. Страна, в которой мужчины брезгуют такими вещами, считая, что болезни и грязь должны как-нибудь сами рассасываться, идет по очень нехорошему пути.

— Да, Айвар, ты прав, особенно насчет последнего. Ладно еще Митькина семья, но я видела и тех, кто умудрялся спихнуть своих парализованных родителей бывшим женам, которых давно бросили ради счастливой новой жизни, — усмехнулась Оля. — А что, у вас в семье эта профессия передается по мужской линии?

— Нет, папа был первым, по крайней мере из тех, кто пошел по-настоящему учиться. Дед, правда, знахарствовал, но в Африке это дело поровну лечит и калечит, и то в лучшем случае. А вот бабка со стороны мамы была сельской повитухой, но не только принимала роды, а и промышляла абортами. И сколько там было жертв, никто и не подсчитывал, — мрачно сказал Айвар, — так что в семье у меня не все так однозначно. Но родители были медиками по призванию, и если бы не ушли так рано, то оставили бы после себя в Эфиопии целую школу, это я точно говорю.

— Но ведь остался ты, — тепло сказала Оля и дотронулась до его плеча, что почему-то особеннно его обрадовало. — Я думаю, ты обязательно найдешь тех, кто тебя понимает, и сделаешь еще собственную школу. А дядю Андрея ты не слушай, мудрость, конечно, приходит с годами, но не всегда...

Остаток пути она занимала его разговором про предстоящие события в клубе и прочие отвлеченные предметы, и на душе у Айвара стало более-менее спокойно.

12.Болевые сигналы

Андрей Петрович все же проявил восточное терпение и не препятствовал дальнейшим приготовлениям к свадьбе, хотя отношения с Айваром у него стали совсем натянутыми и никакого нового разговора так и не состоялось. Зато с работой в семье Мити Амелина легко удалось договориться. И с этого времени Айвар открыл еще один мир, показавшийся гораздо более теплым и уютным, чем дом Андрея Петровича Ли. Квартира старика в пестревшем разноцветными балконами панельном здании на одном из «отшибов» города, среди зеленых насаждений, выглядела обителью старины, порой живущей на последнем издыхании. И все же в этой обстановке просматривалась душа — замкнутая, грубая, простоватая, но добрая, как и сам хозяин. Ветхие салфетки и скатерки на советских комодах, скрипучий зеркальный трельяж, матерчатый абажур, толстый ковер на стене и другие осколки прежнего уюта теперь только напоминали об ушедшей хозяйке дома и канувшей в небытие эпохе.

Родители Мити оказались очень приветливыми людьми, оба были заметно моложе Андрея Петровича и попросили называть их просто Юрой и Таней. И мать, и отец были безмерно рады, что удалось найти санитара-мужчину, так как для ухода за дедом нужны были силы, а кроме того, пациенту в силу самолюбия претила беспомощность перед женщиной. Из-за этого он срывался на невестку, и нередко она приезжала домой в слезах.

Они рассказали Айвару, что дедушка Гриша, как его звали в семье, прежде был футболистом, а потом тренером небольшого клуба, всегда вел очень активный образ жизни, не доверял врачам и вынужденная неподвижность стала для него настоящей трагедией. У него всегда был непростой характер и склонность к суровой крестьянской прямоте, граничащей с грубостью, и все же родные его любили. С Олей и Нериной он тоже был в давней дружбе, учил их полезным физкультурным упражнениям, помогал исправить детский сколиоз.

Уяснив все это, Айвар предвидел, что в первый день от деда Гриши не придется ждать терпимости и благодарности, но это его не смущало. Его попросили приезжать по будням, с половины восьмого утра до шести вечера, а потом, в нерабочее время, Митя или его мать готовы были подменить.

В связи с этим Айвару, конечно, пришлось снять с себя часть работы в клубе, что немного расстроило Даниэля. Но главным образом тот не одобрял сам характер новых обязанностей друга, совсем не разделяя его радости от скорого трудоустройства.

— Иви, ничего, если я щекотливый вопрос задам? — осторожно сказал он. — Тебе не кажется, что для негра такая работа выглядит двусмысленно?

— Это и есть щекотливый вопрос? — усмехнулся Айвар. — Ты что, про генную память о рабстве собрался потолковать? А я-то к ней какое имею отношение? Русские же не комплексуют из-за крепостного прошлого, и никто им таких вопросов не задает.

И оказалось, что в разговоре на даче Айвар был прав: выдержка его не подвела и он быстро нашел контакт с дедом Гришей. Пару дней тот постоянно норовил нагрубить ему, не гнушаясь и расовыми подколами, но пронять парня ни разу не удалось. В конце концов старик впал в апатичное и плаксивое настроение и выложил Айвару откровенно все горькие мысли о том, как он почувствовал себя обузой для семьи. Тот, терпеливо все выслушав, попросил научить его играть в шахматы, и за этим занятием их и застал Митя. Тогда он сказал Айвару, что впервые после перелома увидел своего деда снова улыбающимся.

И понемногу Айвар приучил старика к послушанию, необходимому в деликатных процедурах, которые прежде были мучением и для него, и для невестки, — присыпание опрелостей, обертывание ног противоварикозными бинтами, дыхательные упражнения вроде надувания воздушных шаров. Несоблюдение таких реабилитационных мер, как прекрасно знал Айвар, могло свести на нет все ресурсы даже в изначально здоровом организме. Все остальные обязанности, вроде перестилания и стирки простыней, покупки диетических продуктов и контроля за приемом лекарств, были не такими уж и сложными для молодого юноши.

Когда у них завязалась дружба, дед Гриша рассказал парню и о своей спортивной юности, и о веселых буднях на тренировках, и о памятных победах и поражениях, и о покойной жене, Митиной бабушке, по которой он все еще тосковал, и о том, как сын не оправдал его надежд, отказавшись от спорта и, разумеется, неправильно женившись, и о том, что внук тоже с детства рос хилым, уткнувшись в книжки вместо того, чтобы гонять мяч, как все нормальные пацаны (хотя Айвар видел, что эти колкости старик говорил по привычке, установленному ритуалу, а на самом деле он давно уже все простил и понял).