Логово Льва. Забытые рассказы - Василий Аксенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сразу же мы познакомились с хозяином пляжа, тридцатилетним Аполлоном по имени Хосе Луис. Его избушка на курьих ножках была полна разного люда, который все что-то жарил, что-то выпивал, что-то кушал, пользуясь добротой бессребреника Хосе Луиса. Мы тут же перезнакомились и с этими людьми, засели с ними за неизменное асадо, пили вино, весело беседовали на невероятном «воляпюке», потому что среди них были и испанцы, и немцы, и один старик хорват. Хосе Луис сказал:
– Вот это номер, что вы советские. Вы первые советские ребята на Коста-Хермоса. Вот ведь брехуны в наших газетах пишут о вас черт-те что, а вы нормальные ребята.
В этих словах Хосе Луиса тоже сказалась отдаленность Аргентины. В Европе к советским уже давно привыкли, и никто не заглядывает вам под фалды в поисках хвоста и под шляпу в сладком ужасе перед рожками.
Хосе Луис был очень нам рад, в самом деле искренне рад, он вынес нам шезлонги и денег не взял ни за что – ни за вино, ни за кока-колу, ни за асадо, ни за море, ни за солнце, ни за песок.
Подошла, любопытствуя, черноволосая валькирия в синем купальнике. Величие было в ее чертах и формах.
– Вы мисс Мар-дель-Плата, а может быть, мисс Аргентина! – воскликнул я, пораженный монументальностью девушки. – Фотографирен, цузаммен, чик-чик, порфабор. Май френд мейк пикча – ю энд ай, очень хорошо.
Но только лишь «мисс Аргентина» приготовилась к съемке, как мигом налетел ревнивец с такими усами, будто карандаш зажат между губой и носом.
– Габриэлла! – заорал он и увел девушку, шипя как кот.
Мы побежали к прибою, к шумящей, шевелящейся белой стене. На бегу я заметил в отдалении знакомую троицу – Сиракузерс, Бомбардини и Пистолетто-Наганьеро расписывали пульку.
Некоторое время прибой швырял нас с Васей, стукал друг о друга, подбрасывал в воздух, волочил по песку, а под конец просто вышвырнул на пляж.
Эльза, вся в улыбках, ямочках, в доброте и благожелательности, стояла рядом с Доменико.
– Летом, в январе, мы хотим поехать в Европу, – сказала она. – Ведь я никогда не видела Польши.
Я подумал о Польше, о Варшаве, Кракове, об Освенциме. Что будет с этой доброй Эльзой, когда она побывает в Освенциме?
Вот пляж, и океан, и солнце, подумал я, и мы, мокрые и веселые, здесь, на Коста-Хер-моса, люди разных национальностей, и маленький Клавдио кувыркается в песке, и как трудно сейчас здесь, на этом месте, представить себе Освенцим. А люди в Освенциме, тогда, там, не могли поверить, что есть на свете Коста-Хермоса.
Многообразен человеческий мир, но лучше уж был бы он однообразен, как длинная и широкая полоса океанского пляжа.
15. Встреча
– Пойду выкупаюсь, – сказал профессор Бомбардини, бросил карты, игриво задирая ножки, подбежал к океану и нырнул в него.
Он долго плыл на большой глубине, пока не увидел покачивающуюся в зеленоватом сумраке на растопыренных плавниках акулу. Он сразу узнал ее, это была «акула синематотрафико».
– Рад приветствовать коллегу, – сказал он, подхалимски трепеща ручками и ножками.
– Слопаю, – равнодушно сказала акула.
– Много слышал о вас, – любезно улыбнулся Бомбардини, как бы пропуская мимо ушей заявление акулы. – Ваша концепция распада мирового киноискусства мне очень близка, хотя и имеются некоторые основания для полемики, для дружеской полемики, разумеется. К примеру, вы утверждаете…
– Сейчас разгонюсь и слопаю, – сказала акула и действительно стала разгоняться с открытой пастью.
– Ну зачем же так?! – взвизгнул Бомбардини. – Давайте продолжим диалог.
В последний момент он увернулся, и акула проскочила мимо, лишь сорвав шершавым боком кожицу с его ягодицы.
– Глупо! – плюясь и рыдая, закричал Бомбардини. – Разве это аргументы? Мы могли бы стать союзниками!
Акула делала круг, разворачиваясь для второй атаки.
– Я тебя слопаю по двум причинам, – сказала она, тряся бородой. – Во-первых, ты продукт питания, а во-вторых, конкурент.
– Тогда я сам тебя слопаю! – завопил Бомбардини и бросился вперед.
Они мчались навстречу друг другу с распахнутыми челюстями. Счет пошел на мгновения. Ой, пропала! – в последний момент сообразила акула и тут же очутилась в животе Бомбардини.
Профессор поплыл к берегу, ощущая в животе приятную тяжесть и прислушиваясь к бурному процессу пищеварения. Он вылез из воды таким же стройным, как и раньше.
– Бомба, есть идея! – крикнул ему Сиракузерс. – Вечером идем в казино. Надоело по мелочи пробавляться.
16. «Дунай»
Большие плоские камни на берегу. На них выбивают свои имена и даты желающие увековечиться. Ничего особенного, этим занимаются люди повсюду – в Грузии, в Новгороде, в Риме, – но все же я долго стою над этими камнями и читаю: «Светозар + Амалия», «Карлос + Елена», «Хусейн + Ингрид», «Гарри + Лолита = Любовь!» Надписи эти оставили не иностранные туристы, все это имена аргентинцев.
Наша переводчица, двадцатилетняя Лиля Мышковская, познакомила нас со своим женихом, молодым шведом по имени Хуан. Швед довольно бойко разговаривал по-русски, вполне сносно по-шведски, очень хорошо по-английски, а родным его языком был, естественно, испанский.
Однажды мы гуляли по торговым районам Мар-дель-Плата, покупали кое-какую мелочишку. Хозяином первого магазинчика оказался старый поляк, служивший еще в царской армии, хозяином второго магазинчика был экспансивный одессит, в третьем, большом, магазине моментально нашелся приказчик, говорящий по-русски.
Усталые, мы зашли в маленький угловой бар, присели к стойке, взяли кофе. В баре, кроме нас и буфетчика, никого не было. Потом зашел мужчина лет сорока пяти, привалился к стойке, взял из рук буфетчика чашку, лениво заговорил с ним; видно было, что они давно знакомы. Буфетчик глазами показал на нас, шепнул:
– Сеньоры из России.
Мужчина поперхнулся, шально взглянул на нас, отвернулся, опять повернулся, быстро-быстро засуетился, потом взял себя в руки и как бы спокойно спросил:
– В самом деле вы из России, из Союза?
Широкие штаны, тенниска с широкими рукавами, стрижка под полубокс – у него был вид прожженного футбольного болельщика из Лужников.
– Дима, – представился он.
Судьба Димы подобна судьбе того платоновского мужика, который в двадцатом году поехал в соседний уезд за пшеницей, а попал в Аргентину. Помотала судьба Диму по всей Европе, по лагерям перемещенных лиц, а потом забросила в Южную Америку. В Парагвае он женился на кубанской казачке и переехал в Буэнос-Айрес. Работает агентом по продаже холодильников.
– Недавно в Буэносе встретил однокашника. Иду, гляжу – Костя Зыков. Механиком он плавает на советском теплоходе. «А ты как здесь оказался?» – спрашивает. «А я живу здесь». – «Ты что, Димка, власовцем, что ли, был?» А я не был власовцем, честное слово не был, честное слово, ребята милые, не был я власовцем!
Мы выпили с ним едкой «смирновской» водки. Он все расспрашивал о Союзе, о каких-то артистах, с которыми был знаком до войны, потом заплакал.
В один из дней мы, поляки и чехи, были приглашены на банкет славянским землячеством «Дунай». Для банкета был арендован большой спортзал. Произносились торжественные спичи на разных славянских языках, провозглашались тосты за Советский Союз, за Польшу, за Чехословакию, за Аргентину, а когда кончился церемониал, славяне шумною толпой со всех столов устремились к нам, окружили, затормошили, зацеловали. Помню, что я изо всех сил боролся с нахлынувшей сентиментальностью, старался не прослезиться.
– Вот, касатик, беда какая, – жаловалась старушка Мария Никифоровна, – дом у меня в Мар-дель-Плата, никак продать его не могу. Сестра с Тамбовщины зовет приехать, а я дом никак продать не могу.
Как она попала сюда, тамбовская старушка, повязанная платочком в горошек? Она – представитель дореволюционной еще эмиграции искателей счастья.
Нам рассказывали, что в Парагвае в середине двадцатых годов возникли настоящие казачьи станицы. Некий казачий генерал из Европы прибыл в Парагвай, и местность ему показалась похожей на донские степи. Он предложил парагвайскому правительству отдать земли вдоль границ казакам и их семьям, оказавшимся в Европе после разгрома Белого движения. Казаки-де будут обрабатывать эти пустующие земли и нести пограничную службу. Правительство согласилось, и несколько тысяч горемык пересекли Атлантику, и образовалось невероятное «Парагвайское казачье войско». Существовало оно недолго и развалилось из-за экономических причин – некому было продавать пшеницу.
Когда встречаешь заграничного русского, тебя охватывает буря разных чувств, и можно только догадываться о том, какие чувства испытывает он, этот заграничный русский, при встрече с нами, русскими из России.
К четырем часам утра Сиракузерс проиграл все свои тучные стада, все свои бойни, колбасные и консервные заводы, весь свой автопарк. Он совершенно ослеп от вспышек: по меньшей мере сотня фотографов фиксировала каждый момент исторического крушения его империи. В четыре часа в казино наступило молчание.