Падшая женщина - Эмма Донохью

Мэри презрительно фыркнула:

— И чем вам это поможет? Вы думаете, сюда кинутся сыщики с Боу-стрит? В Трущобы?

— У меня есть парень, который научит тебя хорошим манерам, — взвизгнула домовладелица.

Мэри приблизила свое лицо почти вплотную к одутловатой физиономии миссис Фаррел.

— Прочь с дороги, старая сука, — свистящим шепотом сказала она.

На мгновение ей показалось, что она победила. Миссис Фаррел отшатнулась, но тут же кинулась к окну.

— Цезарь! — завопила она так пронзительно, что было слышно и на Севен-Дайлз.

Нет! Только не он.

— Цезарь!

Не может быть, судорожно подумала Мэри. Есть же и другие люди с такими именами. Тот Цезарь сам себе хозяин, разве нет? Не будет же он служить цепным псом у миссис Фаррел? Даже если она самая богатая женщина в округе и предложит ему королевское жалованье?

— Иди сюда немедленно! — завизжала миссис Фаррел.

Но он же работал на мамашу Гриффитс, давным-давно?

В те дни, когда он пришел за Куколкой со своим длинным ножом.

— Здесь одна девка хочет, чтобы ее порезали!

Матерь Божья. Это он.

Мэри подскочила к окну и пихнула миссис Фаррел так сильно, что та стукнулась головой об оконную раму. Обе уставились друг на друга, словно не веря в то, что это происходит на самом деле. По щеке домовладелицы зазмеилась тонкая струйка крови.

— Я велю ему отрезать тебе губы, — выдохнула она.

Мэри подхватила сумку и бросилась к двери.

— Цезарь! — провыла миссис Фаррел у нее за спиной.

Мэри успела добежать до второго этажа, когда услышала, как хлопнула входная дверь. Она замерла, не зная, куда податься. Тяжелая сумка с одеждой оттягивала руку; она чувствовала, что ее жизнь висит на волоске и вот-вот оборвется. Она уже развернулась, чтобы бежать обратно в свою каморку, но ее взгляд вдруг упал на дверь Мерси Тофт. Дурында никогда ее не запирает, мелькнула в голове спасительная мысль.

Комната Мерси была пуста. Трясущимися руками Мэри закрыла дверь, привалилась к ней спиной и перестала дышать.

На лестнице раздались торопливые шаги Цезаря. Африканец двигался быстро, как ртуть. Мэри начала считать про себя. Раз, два, три, четыре… Теперь он должен быть на третьем этаже. Она сорвала с ног туфли и выскользнула за дверь. На лестнице никого не было; в воздухе висел сладкий запах помады Цезаря.

Мэри босиком неслась по безымянным переулкам и дворикам Трущоб, прижимая к груди сумку, как будто это был младенец. Только через несколько улиц она осознала, что все еще сдерживает дыхание. Она резко свернула налево и устремилась к Севен-Дайлз, надеясь затеряться в толпе. Когда она пробегала по Монмут-стрит, мимо лавочек с одеждой, в голове вдруг возникли слова матери. В Монмуте отродясь не было такой беготни и суеты.

Мэри свернула еще раз, снова миновала Мерсер-стрит и оказалась у церкви Святого Эгидия. Вокруг разливался звон колоколов; дома здесь стояли совсем близко друг к другу. Она ничего не соображала: в голове было пусто и гулко, сердце сжималось от страха. Поднялся небольшой ветерок. Золотая птица на шпиле медленно повернулась вокруг своей оси. Вырезанные на воротах грешники с грязными каменными лицами в ужасе карабкались друг на друга, пытаясь скрыться от всевидящего ока Господа.

К полудню Мэри сидела в «Чеширском сыре» с чашкой крепкого чая. Сердцебиение немного унялось; на некоторое время она просто запретила себе думать о Цезаре. Она будто наяву услышала смех Куколки. Девочка моя, если кто-то хочет твоей смерти, это еще не значит, что ты должна отказываться от чая. Но думать о Куколке тоже было нельзя.

В сумке лежала запасная пара туфель. В одну из них Мэри нарочито небрежно засунула шитый золотом чулок. Второй она потеряла сто лет назад, на вечеринке с джином на Боу-стрит. Сейчас она аккуратно раскатала его, высыпала содержимое к себе на колени и пересчитала деньги. Один фунт, шесть шиллингов и пенни — и это за два месяца шитья. Вот сколько стоят плоды, выращенные на честной почве. Мэри собрала мелкие монетки в горсть и пересыпала их между пальцами, словно песок.

Кто-то окликнул ее, и она торопливо сунула деньги обратно в чулок. (Со шлюхами, птичка моя, надо быть поосторожнее, сказала Куколка у нее в голове.) Это была Бидди Доэрти, ирландка из Корка, которая работала в Сент-Джеймсском парке. От Бидди вовсю несло миндальной ратафией, и Мэри пришлось повторять все по нескольку раз. Да, ее не было здесь пару месяцев, и нет, она не видела Куколку в последнее время. Какой-то ком в горле мешал ей рассказать все как есть.

Она выставила Бидди кварту эля, за новости и в память о старых временах. В Ричмонде замерзла река, и целая компания мисс отправилась туда кататься на коньках и жечь костры. Торговля всю зиму шла из рук вон плохо. Бидди считала, что виной всему «курочки».

— Да точно, они делают это за бесплатно, грязная шваль! Ну половина-то наверняка.

К тому же стоят такие холода, что клиенты боятся расстегивать штаны на улице — опасаются отморозить хозяйство. Да и война тоже добавляет неприятностей. По мнению Бидди, виноваты были проклятые французы. А, и еще вот что: Нэн Пуллен арестовали!

— Но я видела ее прошлой ночью на Севен-Дайлз! — удивилась Мэри.

— Ну конечно. Ее схватили только сегодня утром.

— За проституцию?

— Вовсе нет, — фыркнула Бидди. — За то, что она брала платья своей хозяйки. Теперь ее обвиняют в воровстве. Когда ее взяли, на ней было то чудесное дорогое платье из тафты. Так что теперь ее вздернут, это как пить дать.

У Мэри загудело в голове. Она представила себе черное тайбернское дерево, дергающиеся, словно мухи в паутине, тела и содрогнулась.

— Помоги ей Бог.

— Ну, надо было ей быть поумнее, бедняге. Единственное, что они не прощают, — так это воровство.

Мэри откинулась назад, на засаленную спинку дубовой скамьи. Бидди продолжала болтать. Она знала, что нужно делать. Как бы поступила Куколка на ее месте? Бидди, дорогуша, позволь мне переночевать у тебя разок-другой... Но мысль о том, что придется лежать рядом с этим тощим, проспиртованным тельцем, вызывала в ней отвращение. Может быть, пару ночей она сможет обойтись и без постели. В своем фиолетовом платье-полонез она будет утюжить улицы от рассвета и до заката, пока не заработает немного денег. Достаточно, чтобы похоронить Куколку. Мэри была уверена, что сумеет привлечь клиентов несмотря на мороз; нужно только предложить им хорошую цену, шесть пенсов за раз. (Куколка покачала головой. Милая, никогда не опускай цену ниже девяти пенсов. Не оскорбляй ремесло.) Надо работать день и ночь, стоять у стены, пока не подогнутся колени, пока не онемеет все внутри, пока мертвая замерзшая рука Куколки не сотрется из памяти вместе со всем остальным.

Но Цезарь! Ее сердце снова заколотилось, как будто она увидела его воочию, почувствовала запах его напомаженного парика и крепкого мускулистого тела. Если бы только это был кто-то другой! Кто угодно, но не он! Мэри невольно прикрыла рот рукой, словно защищаясь от ножа. Как будет выглядеть ее лицо, если Цезарь отрежет ей губы?

Она попыталась рассуждать здраво. Сколько возьмет миссис Фаррел за то, чтобы отозвать Цезаря обратно? Но теперь дело осложнилось. Жертва сумела обмануть его и ускользнуть от расправы. Задета его честь, и он непременно захочет с ней поквитаться.

Она не могла сидеть спокойно. Цезарь мог войти в таверну в любую минуту, спокойный и подтянутый, в своих белоснежных одеждах и с длинным ножом в руках. Найдется ли здесь хоть один человек, который вступится за нее? Никто и никогда не вставал на пути у Цезаря — во всяком случае, никто из ныне живущих. Не выдержав, Мэри вскочила на ноги и выбежала из «Чеширского сыра». Бидди Доэрти, ничего не заметив, продолжала что-то бормотать над кружкой с элем.

Она шла по Стрэнду и старалась не встречаться ни с кем глазами. В конце концов Мэри низко опустила голову и перешла на бег. Снег крошился под ногами, словно перемерзшее сало; туфли тут же намокли. Каждый раз, сворачивая за угол, Мэри искала глазами Цезаря. Один раз ей показалось, что он идет навстречу, и она метнулась в ближайший переулок, так быстро, что упала и промочила платье до самой верхней юбки. Но это был не Цезарь, а какой-то другой черный мужчина, лакей в раззолоченной ливрее.

Если бы на ее месте оказалась Куколка, она бы только посмеялась в лицо опасности. Она как ни в чем не бывало расхаживала бы по улицам, весело приветствуя старых клиентов, подзывая новых. Если бы Мэри была Долл Хиггинс, она вывернула бы старую жизнь наизнанку, словно грязную юбку, и надела ее снова. Но она была всего лишь Мэри Сондерс, и кто-то охотился за ней на этих грязных скользких улицах, и все, о чем она могла думать, — это бежать. Бежать, бежать, бежать.