Зима любви - Франсуаза Саган

— Что случилось? — спросила Люсиль.

— Я разговаривал с Сире, — ответил Антуан. Люсиль, ничего не понимая, смотрела на него. — Ну, с главным редактором «Ревей». Он нашел для тебя место в архиве.

— В архиве?

— Да. Это интересно и работы немного… Для начала он будет платить тебе сто тысяч в месяц.

Люсиль испуганно смотрела на него. Теперь-то она вспомнила, о чем они говорили ночью. Невероятно, но они пришли к выводу, что жить так, как живет Люсиль, нельзя. Она должна чем-то заняться. Люсиль с энтузиазмом восприняла эту мысль и даже набросала идиллическую картину — она найдет место в газете и, постепенно взбираясь по служебной лестнице, станет известной журналисткой, о которой будет говорить весь Париж. Конечно, ей придется много работать, у нее появятся тысячи забот, но она чувствовала, что сможет все преодолеть. Они будут жить в шикарной квартире, которую будет оплачивать газета (ничего не поделаешь, ведь они будут вынуждены принимать нужных людей), раз в год отправляться в круиз по Средиземному морю. Сначала Антуан слушал ее с неприкрытым скептицизмом, а потом уже сам поверил в то, что она говорила. Никто никогда не мог устоять перед Люсиль, когда она строила безумные планы. Господи, сколько же она вчера выпила и что перед этим читала, чтобы влипнуть в такую историю. Работать ей хотелось примерно так же, как и умереть.

— Знаешь, это неплохая зарплата для такой газеты.

Он был очень доволен собой. Она с грустью смотрела на него. Должно быть, он все еще находился под впечатлением ее ночных монологов. Наверное, он поднял на ноги весь Париж, чтобы отыскать ей это место. Ведь это было не так уж просто. По столице слонялось немало скучающих светских дам, впавших в депрессию от безделья и готовых еще и приплатить за право мыть полы в каком-нибудь издательстве, редакции или доме моделей. А этот сумасшедший Сире готов был ей платить. Ей, которая больше всего любила бездельничать. Глупая штука жизнь. Люсиль выдавила из себя улыбку.

— У тебя нерадостный вид, — заметил Антуан.

— Слишком здорово, чтобы поверить, — ответила она мрачно.

Он весело смотрел на нее. Он прекрасно знал, что сейчас она сожалеет о своих вчерашних словах. Но искренне верил, что Люсиль не может не скучать, живя таким образом. И еще, эти сто тысяч франков плюс к его зарплате должны были материально облегчить ее существование.

— Когда начинать? — спросила она.

Теперь она улыбалась искренне. Когда-то в юности она работала. Конечно, будет немного скучно, но Антуану совсем необязательно знать обо всем.

— Первого декабря. Через пять-шесть дней. Ты довольна?

Она подозрительно посмотрела на него. Неужели он на самом деле думает, что она может быть довольна? Похоже у него имелись садистские наклонности. Она давно подметила это. Но у него был такой невинный вид… Она с серьезным видом кивнула.

— Я довольна. Ты был прав: это не могло долго продолжаться.

Он перегнулся через столик и поцеловал ее. Это произошло так неожиданно, поцелуй был таким нежным, что она подумала: конечно, он все понимает. Она прижалась щекой к его щеке и засмеялась. Потом они вместе снисходительно посмеялись над ней. Да, она почувствовала облегчение, что он все понимал. Она не любила, когда люди обманывались на ее счет. Тем не менее Люсиль решила оставить ему смутную иллюзию, будто он сумел ее разыграть.

Вечером дома Антуан с карандашом в руках принялся радостно подсчитывать и рассчитывать. Квартплата, телефон и прочие скучные вещи — это раз. На свою зарплату Люсиль сможет покупать себе платья, оплачивать транспорт и обед, — это два. Кстати, добавил он, в издательстве неплохая столовая. Он будет приходить к ней, чтобы пообедать вместе. Она с ужасом слушала. Ей хотелось сказать ему, что одно платье у Диора стоит триста тысяч франков, что она ненавидит метро, пусть ей даже придется ездить без пересадок, а от одного слова «столовая» ее просто тошнит. Что ж, она безнадежно больна снобизмом… Но когда он закончил и повернулся к ней, она улыбнулась в ответ. Пусть ее жизнь управляется всеми этими расчетами. Ведь эти расчеты сделал он — любимый.

20

Она работала в газете всего пятнадцать дней, а ей казалось, что минули годы. Архив был большой серой комнатой, загроможденной письменными столами и полками. Единственное его окно выходило на узкую улочку. Люсиль работала в паре с молодой, очень любезной и деловой женщиной по имени Марианна. Марианна была на третьем месяце беременности и с одинаковой нежностью говорила о своем будущем ребенке и еженедельнике. Почему-то она была уверена, что родится мальчик и поэтому все время повторяла: «У него будет большое будущее», а Люсиль никак не могла понять, идет речь о ребенке или их издании. Они вместе делали вырезки из газет, собирали подборки по Индии, пенициллину, Гарри Куперу и бог знает еще чему. Выдавали досье сотрудникам, потом получали их назад в таком жутком виде, что приходилось все подшивать заново. Но больше всего Люсиль раздражало, что все нужно было делать срочно, немедленно, незамедлительно… этот ненавистный ей дух деловитости.

На восьмой день состоялось собрание сотрудников. Это было настоящим совещанием в улье, где пчелы пережевывали надоевшие всем прописные истины. В течение двух часов Люсиль ошалело наблюдала человеческую комедию подхалимства, самодовольства, лживой серьезности. Вечером она нарисовала Антуану эпическую картину этого собрания. Антуан долго смеялся, а потом сказал, что она все преувеличивает и видит в черном цвете. Люсиль таяла на глазах. Ей было так тоскливо, что во время обеда у нее даже не хватало сил доесть свой сандвич. В столовой она появилась лишь один раз: с нее хватило. Поэтому обедала она в соседнем кафе. За столом она обычно читала какой-нибудь роман. В полседьмого, а иногда и в восемь (милая Люсиль, мне очень жаль, но послезавтра у нас выпуск) она делала безнадежную попытку поймать такси и в конце концов понуро спускалась в метро. Ехала она обычно стоя, потому что считала ниже своего достоинства бороться за сидячее место. Она смотрела на усталые лица озабоченных людей, и в ней поднималось чувство протеста, причем не столько за себя, сколько за них. Ей казалось, что она живет в кошмарном сне и вот-вот проснется. Но дома, дома ее ждал Антуан. Он заключал ее в свои объятия, и тогда она оживала.

В тот день она просто не выдержала. Она пришла в час дня в кафе и заказала к изумлению официанта коктейль, потом второй. За две недели она ни разу не заказала спиртного. Полистав взятую с собой папку, она зевнула и закрыла ее. Ей дали понять, что она может написать пару строчек на эту тему, и, если заметка окажется удачной, то ее напечатают. Но не было и речи, чтобы сделать это сегодня. Не было и речи, чтобы вернуться в серый и пыльный архив и играть там роль деловой женщины перед остальными дрянными актерами. Дрянные роли в дрянной пьесе. Но если Антуан был прав, и пьеса эта была нужной и полезной, то плохой оказалась отведенная ей роль. А может быть, роль просто написана не для нее. Но Антуан все равно неправ. Она это знала теперь точно. Иногда алкоголь прочищает мозги, и начинаешь все понимать. Сколько раз она придумывала тысячи мелких обманов, чтобы убедить себя, что счастлива. Но нет, она несчастна, и это так грустно. Ей стало так жалко себя, что она заказала еще один коктейль. Официант озабоченно спросил ее: «Что-нибудь не так?» «Все», — ответила она мрачно. Тогда он посоветовал ей съесть хоть сегодня свой сандвич до конца. А то она кончит туберкулезом, как его кузен. Вот уже полгода тот не вылезал из туберкулезного санатория в горах. Он заметил, что она не ест, значит, он волновался за нее, беспокоился. Значит, кто-то еще любит ее. Алкоголь не только прояснил мозги, но и сделал ее сентиментальной. На глазах навернулись слезы. Люсиль открыла книгу Фолкнера, которую с утра взяла у Антуана, и сразу же попала на монолог Гарри.