Мир позавчера. Чему нас могут научить люди, до сих пор живущие в каменном веке - Джаред Даймонд

Я не хочу переоценить посредничество и не утверждаю, что оно — панацея. Посредничество сталкивается со многими собственными проблемами. Его результат может сохраняться в тайне и, таким образом, не становится прецедентом и поучительным примером. Стороны конфликта знают, что, если достичь соглашения с помощью посредника не удастся, дело будет рассматриваться в соответствии с обычными юридическими критериями: кто прав, кто виноват, кто несет ответственность; поэтому посредники не чувствуют себя вправе использовать другие критерии. К тому же многие участники подобных процессов сами желают быть выслушанными в суде, они не ищут посредничества и возмущаются, если их принуждают к нему прибегнуть.

Например, стал широко известен инцидент, случившийся в Нью-Йорке 22 декабря 1984 года: к человеку по имени Бернард Гетц подошли четверо подростков, которых он принял за грабителей. Он вытащил револьвер, и начал стрелять, и впоследствии был признан присяжными виновным в попытке убийства. Дело Гетца вызвало яростную дискуссию в обществе: кто-то превозносил его за решительность при самозащите, другие осуждали за чрезмерную реакцию. Только позже стала известна предыстория: за четыре года до того Гетца ограбили и жестоко избили трое подростков. Когда один из них был пойман, он стал утверждать, что Гетц напал на него первым, после чего суд пригласил потерпевшего на встречу с преступником ради примирения. Гетц отклонил это предложение; ему даже не сообщили, что его противник впоследствии был осужден за другое ограбление. Гетц решил приобрести револьвер, поскольку потерял веру в систему правосудия, которая только и способна предложить потерпевшему примирение с грабителем.

Хотя дело Гетца необычно, печальная истина заключается в том, что наши суды настолько перегружены, что часто предлагают принудительное посредничество сторонам, которые категорически против этого. Однако эти факты не должны скрывать от нас потенциальную ценность посредничества во многих случаях и недостаточность наших усилий в этом направлении.

Я завершу это обсуждение посредничества и способов эмоционального оздоровления, процитировав доводы “за” и “против”, высказанные моим коллегой, профессором Марком Грэди из Школы юриспруденции Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе:

Многие утверждают, что государству не следует беспокоиться об ухудшившихся личных отношениях и чувствах. Эти люди считают, что так поступает только “государство-нянька” и что даже подобные попытки со стороны государства следует считать угрозой свободе. Они также утверждают, что принуждать людей улаживать разногласия с их противниками — значит ограничивать их свободу. Вместо этого жертвы должны иметь право искать государственного правосудия и, добившись решения суда, просто отвернуться от тех, кто причинил им зло.

На это можно возразить, что государства располагают дорогостоящими системами правосудия, которые способны удовлетворить весьма сложные и очевидные потребности больших обществ, в которых невозможно разбирательство “лицом к лицу”. Тем не менее мы можем научиться чему-то полезному у новогвинейцев, не отказываясь от очевидных преимуществ нашей системы правосудия. Как только государство берет конфликт под свою юрисдикцию, оно несет расходы по его улаживанию. Почему бы не предоставить сторонам возможность разрешить разногласия не только юридически, но и на личном уровне? Ведь никто не обязывает противоборствующие стороны обязательно воспользоваться системой посредничества, которую им может предложить государство, и эта система вовсе не призвана заменить судебный процесс (если только стороны не согласятся на это). Посредничество могло бы стать просто более удобной альтернативой формальной юридической системе, которая также останется доступной. Предложить людям такую возможность можно без всякой опасности, и от этого можно было бы ожидать много добра. Существует опасность, хорошо видная на примере Новой Гвинеи: люди могут принуждаться к использованию посредника под угрозой для их свободы и достоинства, и это может приводить к несправедливости и отказу от возмещения причиненного вреда. Реформированная система должна иметь защиту от подобных нарушений, но возможность нарушений — не основание для того, чтобы полностью пренебречь возможностью разрешить человеческие противоречия на человеческом уровне.

Государственное уголовное судопроизводство 

Сравнив государственную и негосударственную системы разрешения конфликтов в гражданском судопроизводстве, обратимся теперь к судопроизводству уголовному. Тут мы немедленно обнаружим два основополагающих различия. Первое: государственное уголовное правосудие видит цель в наказании за преступления против законов, установленных государством. Цель назначаемых государством наказаний — укрепить законопослушность и поддержать мир в обществе. Тюремный срок преступнику не компенсирует жертве понесенный урон и не предназначен для этого. Второе: гражданское и уголовное правосудие — это две отдельные системы, в то время как в традиционных сообществах, в первую очередь стремящихся к компенсации за причиненный ущерб — независимо от того, считался бы этот ущерб в государстве насильственным преступлением, гражданским правонарушением или нарушением контракта, — эти системы нераздельны.

В государственном суде как гражданский иск, так и уголовное дело проходят две стадии рассмотрения. На первой стадии суд решает, виновен или не виновен обвиняемый по тому или иному пункту обвинения. Казалось бы, тут не может быть оттенков, лишь черное или белое, лишь “да” или “нет”. На практике же решение оказывается не таким однозначным, потому что обвинения могут различаться по степени тяжести: речь может идти, с одной стороны, об умышленном убийстве, убийстве полицейского при исполнении обязанностей или убийстве при попытке похищения, а с другой — о превышении пределов необходимой обороны, убийстве в состоянии аффекта или при других обстоятельствах, смягчающих ответственность. Наказания за каждую из этих разновидностей убийства различаются.

В действительности многие уголовные дела разрешаются до суда путем признания обвиняемым вины и заключения сделки с правосудием. Однако если дело все же доходит до суда, для осуждения требуется вердикт “Виновен”. Элли Неслер была признана виновной в убийстве Дэниела Драйвера, хотя ее мотив — месть за сексуальное насилие над сыном — вызвал симпатию у большей части публики. По контрасту с этим в традиционных сообществах любой ущерб рассматривается как нечто неоднозначное: да, я убил его, но у меня есть оправдание — он использовал колдовство против моего ребенка, или его родич убил моего дядю, или его свинья разорила мой огород, а он отказался оплатить урон, — так что я не должен его родственникам никакой компенсации (хорошо, должен, но небольшую). Нужно отметить, что подобные смягчающие обстоятельства играют большую роль и при вынесении приговора западным уголовным судом.

Если обвиняемый признается виновным в преступлении, государство переходит ко второй стадии — назначению наказания, такого, например, как тюремное заключение. Наказание служит трем целям, относительная значимость которых различается в системах правосудия разных государств: устрашению, возмездию и перевоспитанию. Эти цели отличаются от главного назначения разрешения конфликта в традиционных сообществах, а именно получения компенсации. Даже если бы Дэниел Драйвер был осужден на тюремное заключение, это не послужило бы компенсацией Элли Неслер и ее сыну за ту травму, которую нанесло мальчику сексуальное насилие.

Одной из главных целей наказания служит устрашение: оно должно удержать других граждан от нарушения законов и тем самым предотвратить появление новых жертв. Желания пострадавшего и его близких (а также преступника и его близких) в целом считаются несущественными: задача наказания — достижение целей государства как представителя всех граждан в целом. Максимум, на что могут рассчитывать жертва, преступник и их родственники и друзья, — это разрешение обратиться к суду во время вынесения приговора и высказать дополнительные пожелания; однако судья вправе их проигнорировать.

Это несовпадение интересов государства и жертвы ярко проявилось в широко известном деле Романа Полански. В 1977 году режиссер был обвинен в том, что с помощью наркотика и алкоголя одурманил тринадцатилетнюю Саманту Геймер, а затем вступил с ней в сексуальные отношения. В 1978-м он пошел на сделку со следствием, однако накануне приговора бежал в Европу. Впоследствии жертва Полански, будучи уже в возрасте сорока с лишним лет, заявила, что забыла об инциденте, не хочет преследования насильника или заключения его в тюрьму. Она даже обратилась к суду с ходатайством о прекращении дела. Может показаться парадоксальным, что штат Калифорния по-прежнему стремится покарать преступника вопреки ясно выраженной воле жертвы, однако основания для этого были убедительно изложены в редакционной статье Los Angeles Times: