Хомотрофы - Александр Соловьёв

Ладно. Завтра опять надо встретиться с Жорой Цуманом.

– Хочу тебе помочь, – хрипло сказал Андриан. – И помогу… Чего бы это ни стоило.

– Можешь на меня положиться, – голос его стал твердым. – Глубоко внутри многие хотят свободы, но боятся признаться. Мы соберем людей. Не я один тебя поддерживаю. Поговорю с Николаем, с Васей, с Оливейрой. Мы поднимем шатунов, мы поднимем всех, кому нечего терять. Только знаешь, ты людоедам не сильно доверяй. Они коварные. Я долго уже среди них.

Он приподнялся на локте, глаза его расширились.

– Ты знаешь, парень, как дело было? Я тебе скажу. Меня жена бросила. Ушла с дочкой. Жена молодая, дочка маленькая. А я старый. Ушли и стали жить по соседству с моим знакомым. А я не мог так. Я ведь видел их каждый день, своих родных с другим человеком. Ну, а потом меня сюда позвали. Дружки мои бывшие. Вот я уехал.

На глазах Андриана выступила влага.

– Так что я тоже из тех, кому нечего терять. Вот так, парень.

18

Утром меня послали отнести бумаги для Вырловой.

Я вошел в приемную и в открытую дверь увидел Елену. Она сидела за столом, листая документы. На носу поблескивали очки в золотой оправе.

Секретарши на месте не оказалось.

– Елена!.. – шепотом позвал я.

Она взглянула поверх очков.

– А, это вы… – сказала рассеянно. – Проходите.

Я вошел, радуясь неожиданной возможности увидеться с ней.

– Принес вам на подпись решение, два приказа и еще что-то.

Мне захотелось ее поцеловать, но она продолжала задумчиво перелистывать свои документы.

– Положите в приемной. Света зарегистрирует.

Я просто застыл на месте.

– А ты не хочешь со мной поговорить?

Она по-прежнему переворачивала страницы. Вид у нее был усталый, лицо бледное.

– Что-нибудь надумали? – не поднимая головы, спросила она.

– Мне предложили редактировать газету, – сказал я.

– Кто же теперь будет разносить бумаги?

– Ты устроила для меня это место?

– Я занята, господин Лемешев. Если желаете поговорить, выйдите и запишитесь ко мне на прием.

– Елена! Я хочу поговорить об Улитке!

Но и упоминание об Улитке не произвело на нее никакого впечатления. Она только сняла очки, положила их на стол. Холодно на меня посмотрела. Мол, что еще?

А чего она ожидала? Неужели думала, что немедленно брошусь целовать ей руки и кричать: «Jawohl, mein Führer!» Самый тщеславный человек на моем месте вряд ли поверил бы ей. Я всего лишь попросил немного времени для принятия решения.

– Закон Ширмана, – сказал я. – Мне надо изучить его досконально.

По ее губам скользнула вялая улыбка.

– Два дня. Потом вы должны вернуть. И не пытайтесь его размножить. Все копировальные аппараты находятся под контролем службы безопасности. Не вздумайте наделать глупостей.

Она открыла ящик стола, достала потрепанную распечатку, протянула мне.

– А теперь уходите. Мне надо работать. Жду вас у себя дома в субботу.

Я не стал спорить. Убрал распечатку в свою картонную папку, поблагодарил и вышел. Елена ничем не проявила, что между нами что-то произошло. Что это значит? В ее кабинете установили камеры наблюдения? Но тогда бы она не дала мне так просто закон Ширмана. Не назначила бы встречу…

Я спустился по лестнице в отдел кадров. Уныло скрипнула тяжелая дверь. Я вошел и внутренне сжался, предвкушая знакомый могильный ужас. Нет, кажется, сегодня пронесло. Не слышно ни стонов, ни жуткого гула. Только давят низкие потолки и бетонные стены. Вызывают уныние бесчисленные провода сигнализации. Видимо, в этом отделе очень серьезно заботятся о сохранности документов. Все двери изготовлены из толстой стали. В холле нет привычного офисного интерьера.

Первый раз, когда я побывал здесь, мне подумалось, что это военный завод или что-то в этом роде.

На дверях нет никаких названий, только номера.

Вот № 17. Вот № 17/1. Рядом № 8. Следующая дверь большего размера, чем остальные. На ней выведено Г№ 1 ст. д. Что бы могло обозначать это Г№ 1 ст. д.?

Затем дверь с надписью № 18. Дверь полуоткрыта, из кабинета доносится тихая монотонная речь, как будто кто-то кому-то диктует. Вот, наконец, кабинет начальника отдела кадров. На двери написано Г№ 2 ст. Раньше я не обращал внимания на эту странную аббревиатуру.

Стучусь, вхожу. Курин, как обычно, сидел за своим столом и пил чай. Он медленно поднял голову, при этом блики переместились с лысой макушки на лоб. Некоторое время он смотрел на меня бессмысленным взглядом, как будто не узнавал.

– Здравствуйте, – нарушил я тишину.

– Лемешев? – спросил он так, словно в последний раз видел меня не вчера, а лет десять назад.

– Я, Михаил Леонтьевич.

– Ты чего пришел? Я сегодня бумаг не подписываю. Занят.

Перепил он, что ли?

– Вчера вы мне должность предложили. Забыли?

– Что?!

– Должность редактора газеты. Вы предложили мне подумать до утра.

Курин вздохнул и успокоился. Стал рыться в документах. Бумаги на его столе были разбросаны в беспорядке. Я сел. Курин никак не мог найти то, что искал, и я, чтобы не буравить его взглядом, стал смотреть по сторонам. Взглянул на картины на стене.

Определенно это Миро! Жуткие формы. Много черной краски. Когда-то я готовил об этом испанском сюрреалисте небольшой биографический очерк и даже брал интервью у знатоков живописи.

На глянце журнала «And» женщина в шляпе-восьмерке, некая миссис Миллс, смотрелась неплохо. Эти картины были мне неизвестны, но в их авторстве я не сомневался. Кто-то знающий толк в живописи подобрал эту коллекцию репродукций.

Одна из картин была странно смещена, словно была дверцей. Я подумал, что она могла бы маскировать спрятанный за ней сейф. Сегодня Курин рассеян, забыл, наверное, прикрыть. Что он там хранит, в этом сейфе? Досье на таких, как я?

Наконец, Курин положил передо мной лист бумаги и образец.

– Пишите заявление, Лемешев.

Что с ними происходит? И Елена, и Курин, и Бирюкин, и другое начальство, которое я встречал в этот день, – все выглядят обессиленными, выжатыми. Сегодня в них особенная опустошенность. Так выглядит моя коллега-деловод после того, как Тутанхамон высасывает из нее свою ежедневную порцию.

На ум пришла «Война миров» Уэллса, где пришельцы подхватили земную заразу и стали дохнуть один за другим. Если бы так. Но в том, что Елена не пришелец, я не сомневался.

В чем же причина их усталости? Может, они всю ночь решали, как им спасать от меня Улитку? Взвешивали все «за» и «против». Убивать меня или нет?

Убить! – кричал Бирюкинг, – порвать его!

Нет, говорила Елена, убить мы его всегда успеем. Если мы его победим морально, нашу идеологию признают враги, и Улитка получит полное право на существование.

Мы его купим, осторожно предлагал Курин. Дадим должность, и он попадет в зависимость.

Зачем его убивать или покупать? – пожимал плечами Грязин-Повар. – Мы отправим к нему наших людей, и они вытрясут из него всю душу. Он сделает все, что ему прикажут.

Строя планы и споря, они провели всю ночь без сна…

А может, у них сегодня просто постный день и они страдают от вынужденного голода? Прочищают каналы? Накапливают страх?

Как бы там ни было, но сегодня, в четверг, я зарегистрировал общий упадок настроения и духа среди всего руководства поролоновой корпорации.

В обеденный перерыв я встретился с Жорой и пригласил его подышать воздухом, прогуляться до беседки. Каждый раз, когда она оказывалась перед моими глазами, возникало смутное чувство, что мне нужно туда пойти. Эта идея стала такой навязчивой, что внутренний зуд можно было унять, только воплотив ее в жизнь.

Я ступил на серый деревянный пол, затертый множеством ног. Сучки пупырышками торчали из досок, в щелях проглядывали десятки окурков. Ничего не произошло.

– Я не люблю сюда приходить, – неожиданно признался Жора, что топтался позади меня. – Это место гибели моего друга.

– Как-то раз, я впал в состояние, похожее на сон, и встретился с ним.

Я по-прежнему стоял к Жоре спиной и не видел выражения его лица.

– Скажи мне, ты веришь, что я избавитель? – Мне вдруг показалось, что от его ответа будет многое зависеть. Я обернулся.

Жора выглядел бледным, но в глазах светилась решимость.

– Верю, – твердо сказал он.

В этот момент и я вдруг поверил. Не знаю, что это было: минутное помутнения рассудка или прозрение. Я неожиданно для себя самого протянул Жоре обе руки. Он растерялся и вопросительно посмотрел на меня. Я молча ждал и чем больше проникался важностью момента, вряд ли понимая суть происходящего, тем яснее видел, как Жору окутывает белесая дымка. Догадаться, что я увижу через мгновение, было не трудно. Полупрозрачный призрак окутал Жору, и теперь он стоял внутри него, внутри своего погибшего друга. Еще немного и я осознаю суть этого знамения, явившегося мне в образе матрешки.

Жора протянул мне руки. И Андрей, о присутствии которого Цуман не догадывался, а я помалкивал, тоже. Я стиснул его запястья, и едва сам не закричал вслед за беднягой Жорой. В первый раз я потерял сознание. Нас обоих трясло, как при турбулентности, потоки энергии пронизывали тела, уподобившиеся единому организму.