Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий

Рядом с Хомяком надоедливо выли и скрипели колеса; если одно из них наезжало на кочку, бахрома серой пыли, повисшая на днище, испускала из себя облачко, запорашивающее нетопырю его выпуклые глазки. Сзади, ближе к задку повозки, болталось на особом крючке кожаное ведро, впереди свисали с облучка человеческие ноги в стоптанных сапогах, впереди и сзади топали лошадиные копыта, внизу по примятой траве проселка ползали съедобные насекомые, однако их невозможно было достать, не отцепившись от кузова телеги. Тогда он начал прислушиваться к голосам своих бывших товарищей, звучавшим сверху, будто с неба, и поразился, установив, что смысл сказанного доходит до него не сразу. Писклявый Каша

бахвалился, что еще и не так обманет Лесного хозяина, и понять, о чем казак талдычит, было совершенно невозможно. Однако уже и то неплохо, что отряд уходил все дальше и дальше от хутора, где так здорово они набезобразничали. Чем дальше от того страшного места, тем лучше. А чем больше утечет времени после проделки, тем легче будет убедить себя, что ничего и не было. Вообще же Хомяк догадывался, что его посмертные превращения произошли именно из-за отвратительных злодейств, совершенных им на сожженном хуторе, однако не желал останавливаться на этом объяснении. Ведь тогда превращения становились карой за преступления, а это было бы обидным, и вдвойне обидным от того, что его товарищи, не чувствовавшие, по-видимому, никаких угрызений совести, наказания избежали.

В рассуждениях своих Хомяк не принял во внимание судьбу казака Тычки, смирно висевшего себе на дубе, однако следует учесть, что приходившие ему тогда в голову мысли были скорее ощущениями или не получившими четкого словесного воплощения догадками.

Тут Хомяк-нетопырь отвлекся. В противном скрежете и вое колес прорезался новый звук. Это гудели слепни, крепко досаждающие грязно-белой кобыле, запряженной в повозку. Напившись лошадиной, а при удаче и человечьей кровушки, малые кровососы прилетали на днище телеги, чтобы спрятаться здесь и переварить без помех пищу. Скосив свои выпуклые, похожие на гнилые виноградины глазки, Хомяк увидел слепня, высматривающего для себя на пыльных досках местечко поудобнее, — и тотчас же неведомо как измерил расстояние до добычи, уже понимая, что нужно сделать, чтобы большая муха оказалась у него во рту. В следующее мгновение, неуловимым движением повернув и вытянув ушастую голову, ухватил ртом насекомое. Слепень возмущенно жужжал у него внутри, пока ошеломленный собственной ловкостью Хомяк не догадался пустить в ход свои новые мелкие, зато в три ряда, зубы. Жужжание смолкло, гибкие крылья и твердый панцирь мгновенно перетерлись, он глотнул — и неминуемо бы закашлялся, если бы рот его не оросила капля-другая сладкой свежей крови. Слишком уж сладкой, к сожалению: оказалась та кровь лошадиной, не человечьей.

Хомяк продолжал охотиться, пока слепни не перестали прилетать в ставшее опасным для них укрытие. Утолив голод, решился вздремнуть, тем более что и раскачивание убаюкивало. Наполовину уже засыпая, постановил он доказать себе, что превратился в упыря только потому, что так водится в их семье. Пришедшие к нему полусны-полувоспоминания были такими ясными, такими человеческими, что даже растрогали Хомяка: ведь стал он теперь жалким ушастым зверьком и — подумать только! — отчаянно жаждал излить свое семя в лоханку первой попавшейся летучей мыши, вонючей и острозубой.

И вспомнилось Хомяку, как в последний раз довелось ему свидеться с дедушкой Ильком. Было ему тогда только шесть лет, и звали его ласково — Хомячком. Невинный хлопчик был, безгрешный, если не считать котенка. Ну замучил Муркиного котеночка — есть ли о чем вспоминать? Все едино покойная мамуся утопила бы в ведре. В тот день остался он дома один, играл со своей деревянной лошадкой на кухне, лупил ее игрушечной плеткой. Вдруг послышался шум в светлице. Побежал туда, думал, что мамуся вернулась с базара раньше времени. А там дедушка сидит на скамье у окна, на своем любимом месте, набивает в свою знаменитую трубку, положенную ему в гроб, табак из папиного кисета. Тогда в Самборе среди мещан очень модно было трубку курить.

— Дедушка Илько, родненький! Дай мне, пока мамка не пришла, из трубочки твоей потянуть, — начал канючить Хомячок, поздоровавшись.

Тут дедушка поднял от кисета голову, и увидел внучек, что усы, рот и подбородок у дедушки вымазаны вроде бы алой блестящей краской. Должно быть, удивление нарисовалось у Хомячка на личике, потому что тотчас же утерся дедушка краем скатерти.

— А кстати мы с тобою свиделись, — промолвил, сморщив в улыбку свое багровое до синевы лицо. — Сыну, отцу твоему Гниде, никогда не скажу, а вот тебе, внучек, настоящая моя кровиночка, открою одну тайну. Знаешь, я теперь больше в ящике своем лежу себе, отдыхаю, трубочку покуриваю, а ночью табак, как на грех, кончился… Вот и пришел за табачком, а шел огородами больше, чтобы соседи не увидели. Перекусил, правда, по дороге…

— Про какую тайну ты говорил, дедушка Илько?

— Ага, я как раз вспомнил, внучек, — тут дедушка отрыгнул, и светлица наполнилась запахом, который стоит на кухне, когда мама Хомячка набивает кровяные колбасы. — Я ночью себе лежу, и если на земле снаружи тихо, то многое слышно мне из того, что делается под землей. Как черви почву прогрызают, как кроты свои ходы роют, как корни деревьев и травы растут, как каменная часовня на польском кладбище проседает. А когда совсем уж тихой ночь выдастся, тогда слышно становится мне, как клады плачут и жалуются: «Не хочу я, золото, дольше лежать в земле» или «Возьми меня, возьми!» Про все клады в нашем конце не скажу, а вот один я уж точно вычислил. Слушай меня внимательно, внучек.

— А что такое клад, дедушка?

— Не знаешь еще? А с виду так сметлив… Это сокровище, в землю закопанное. Так просто, конечно, никакой дурень свои сокровища в землю не закопает. Но когда люди прознают, что идут на них татары, то все ценное в доме: золото, серебро, драгоценные каменья — кладут в горшок какой-нибудь и в землю зарывают, чтобы враги не отобрали. Ну, закопают они. А татары наскочат, людей убьют или в полон заберут к себе в Крым, а то и в Туретчину. Хозяева кладов не вернутся, а сокровищам скучно становится в земле лежать, вот они… Эй, да что там такое?

А в сенях раздался топот. Закричали чужие люди. Дедушка быстро убрал трубку, для которой и огня не успел высечь, за пазуху, туда же сунул и папашин кисет, встал на ноги, подозвал к себе Хомячка и зашептал на ухо:

— На пустыре напротив старой хаты Яковчиков, от кривой березы две сажени…

Тут дверь, что из сеней, распахнулась, в светлицу ввалились татары, о которых только что услышал Хомячок, — кто с топором, кто с вилами, а кто и с голой саблей. И до того были незваные гости озлоблены и взъерошены, что не сразу узнал в них мальчик давно ему знакомых соседей, мирных мещан его родной Замковой улицы.

— День добрый, дядьку Сом! — попробовал Хомячок поздороваться. — А что ты забыл в нашей светлице?

Однако дядька Сом не обратил на мальчонку никакого внимания. Вместе с толстым Лешком, соседом справа, он уже крепко держал дедушку за руки. А по лицу Лешка почему-то текли слезы. Со всех сторон кричали на дедушку, и только одно и понял тогда Хомячок, что все они дедушку очень не любят. Тогда обхватил он дедушкину ногу (холодная нога оказалась у дедушки!) и, совсем потерявшись, заревел в голос.

Соседи оторвали дедушку от Хомячка, вывели из дома, а потом и со двора. На улице народу прибавилось, и кричали теперь больше о том, где лучше развести костер, и хватит ли на него тернового хвороста.

И хотя толпа на улице разрослась, дедушке удалось вырваться и убежать. Потом говорили, что он сумел отвести глаза Сому и Лешку, прочие же просто растерялись. А Хомячок тогда разинул рот и только смотрел, как дедушка, прижав локти к бокам, с неимоверной скоростью перебирает ногами и вот уж скрылся за углом.

Ошарашенные мещане начали переглядываться и пожимать плечами. Потом пролетел над толпой радостный крик:

— Так он же, упырь, побежал прятаться на кладбище, в свою могилу! Ничего, мы тебя и там достанем!

— Хитер упырь, а все дурак!

А парубок в синем кунтуше, с пищалью в руке (фитиль дымился, и Хомячок, о дедушке почти позабыв, не мог уже оторвать глаз от хитроумного замка), подмигнул малому и отчеканил:

Раз, два, три, четыре, пять -

Я иду искать.

Кто не заховался -

Я не виноват.

И вся толпа двинулась на кладбище. Но тут прибежала с базара мамка, схватила Хомячка за руку и оттащила домой. Поэтому того, что происходило на кладбище, он уже не видел своими глазами. Из всего, рассказанного впоследствии мамкой, лучше всего запомнились Хомяку ее слова, что, если бы дедушке не отрубили голову злые люди и не пробили сердце осиновым колом, он мог бы прожить в своем гробу, иногда развлекаясь на поверхности земли, до самого Страшного суда.