Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

«Без тебя знаю, что мыть. Это твоя-то чистая? Ха-ха! Тоже мне, указометр нашёлся! Стоило от мамочки со всеми удобствами сбегать, чтобы мне тут всякие старухи Изергиль указывали, что делать!.. Так, Полина Романова! Душите в себе Коляна!»

– Разумеется, помою! – улыбнулась Полина. Улыбкой ехидны. Хулиган Колян Романов не желал рассасываться из генома. А и пожелал бы – не смог.

– Туалет с пяти до шести утра не занимать! Это моё время!

– Хорошо, Неля Васильевна. Шесть утра меня вполне устраивает. Ну, слишком приспичит, встану в четыре. С четырёх утра до пяти свободно?

«А-а-а!!! Полина, прекрати! Ну чего вдруг такой упоительный пыл? Эта старуха тебе никто! Ровнее! Вежливее!! Рав-но-душ-ней!!!» – кричало эго в альтер-эго.

– Неля Васильевна, – Полина сделала над собой усилие и заговорила вежливо, без малейшего намёка на ехидство. – А где здесь горячая вода?

– Может, тебе ещё и ананасов в шампанском?! – издевательски заскрипела старуха и поволоклась вон.

– Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! – в кухню из коридора вдруг влетел дворник Владимир, весь мокрый, включая трусы и майку сомнительных качества и свежести. Затрусил головой, как собака, прикрыл глаза и поднял вверх руку, мол, не сбивай с драйва! И продолжил голосить чётко, с выражением, распространяя вокруг себя вполне такой стойкий привычный перегар:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!Удивительно вкусно, искристо и остро!Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!

В группе девушек нервных, в остром обществе дамскомЯ трагедию жизни претворю в грёзофарс…Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс![19]

– Доброе утро, Полина Романова! Как спалось на новом месте? Приснился жених невесте? – возопил он, закончив экстатическую декламацию.

– Доброе утро, Владимир Козецкий! – Полина кивнула. – Скажите, дядь Вова, а как вам с перепою удаётся выговорить весь этот эгофутуризм типа «ветропросвиста» или, там, скажем, «грёзофарса»?

– Годы и годы тренировок, деточка! – похвастался всё ещё хмельной дворник Владимир. – Чтобы не сойти с ума и ни о чём не думать, я твержу и твержу про себя километры стихотворений и поэм, заранее предусмотрительно выученных. Сейчас-то я всё пропил! Вообще ничего не осталось! Да ты имела удовольствие лицезреть мои пенаты! – он махнул рукой в сторону распахнутой в дыру с потёками и матрасом двери. – Так что благодаря мне и наша многоуважаемая ответственная квартиросъёмщица тоже, некоторым образом, приобщается к прекрасному. Хотя бы на слух! Читать ничего, кроме передовиц советских газет, она не способна, хотя именно она!.. – Он развернулся лицом в коридор, сложил руки рупором и проорал в пространство: – Да-да, именно она скупила у меня за бесценок бесценную библиотеку моих родителей, собранную их родителями, с подаренным, например, лично моему деду самим лично Игорем Северяниным сборником «Громокипящий кубок», тысяча девятьсот тринадцатого года издания, с автографом, разумеется, автора! Сколько отвалили, баб Неля? Трёшник, поди, как за раритет? Я ж, понимаете, когда выпить хочу, невменяем. Могу почку за рубль продать! Если она кому-то нужна ещё, моя насквозь пропитая почка, – последнее он произнёс уже более спокойно, развернувшись к Полине. – Но стихотворения «Ананасы в шампанском» из одноимённого сборника нет в «Громокипящем кубке». Потому что опубликовано было позже – в тысяча девятьсот пятнадцатом. И прохладно принято публикой! – совершенно уже вразумительно, как будто обсуждая тему за столиком в литературном кафе, завершил дворник Владимир, так и стоя весь мокрый, в трусах и майке.

«Я попала в сумасшедший дом. С пяти до шести утра бабка восседает на постаменте. Как прямая кишка не вывалится? Мокрые, босые, голые ханыги с утра пораньше цитируют Северянина с последующим семинарским разбором этапов творческого пути…»

– Ты чего мокрый, пьянь?! – мимо них, через всю кухню, слегка расплёскивая содержимое полного до краёв мочи и говна горшка без крышки, пронеслась вчерашняя Антонина Марченко. За ней трусил верный щенок-переросток, дружелюбно помахивая хвостом.

– У вас, Антонина, есть своя собственная ванная комната, вот туда и сливайте нечистоты вашего младенца! – весело завопил дворник Владимир.

– Пошёл вон! – добродушно крякнула Антонина под звук выплёскивания субстанций. Слить она и не подумала. Тут же вынеслась обратно и, игнорируя Полину, уставилась на дворника.

– До белки допился? Чего мокрый, спрашиваю?

– Тонь, вот её дед – гениальный старикан! В восемьдесят лет жену сменил! В прорубь нырял и холодной водой зимой обливался. Вот и я решил начать. Из дворового шланга. С осени, так сказать. Чтобы привыкать.

– Не в прорубь, а в сплав. И не нырял, а свалился. Что-то я забыла сделать… А! Вот. Доброе утро, Антонина! – сказала Полина.

Но Антонина ничего ей не ответила. Даже взглядом не удостоила.

– Доброе утро, Таис! – сказала тогда Полина догу.

Дог приветливо увеличил частоту и амплитуду хвостомахания.

Антонина Марченко достала из кармана халата пятёрку и сунула дворнику Владимиру за резинку трусов.

– Не пропей сразу. Пожрать себе чего-нибудь купи! – И унеслась со своими горшком и собакой.

– Царица! – проорал ей вслед поэтически грамотный дворник. – Ну-с, мадемуазель Романова, я, пожалуй, пойду, разотрусь махро… Чем-нибудь разотрусь – и за метлу! Обеспечивать чистоту вверенных мне участков улиц нашего города! А вам, девушка, – приятного дня! – И он скрылся в своей комнате.

Кое-как отмыв многострадальный чайник и набрав в него воды, кое-как почистив зубы и умыв лицо, Полина вернулась в свою комнату к Тигру.

– Что-то я забыла? – спросила она у него.

– Хм! – ответил ей Тигр.

– Ну да!

Она схватила фотографический лоток и направилась в туалет.

Что это был за туалет!!! Иные московские кухни куда меньше. Перед подиумом, на котором высился монументальный в своей засранности унитаз, расстилалась пара квадратных метров давным-давно немытого пола. На стенах, уходящих в недосягаемую высь, висели стульчаки числом шесть. Некоторые, что правда, производили впечатление вросших в стену, потому что были покрыты всё той же пылью, паутиной, дохлыми мухами и ещё чем-то неопределённым. Видимо, квинтэссенцией иссохшего остатка круговорота материального бытия. От унитаза вверх уходила чугунная труба, покрытая на сей раз не только пылью, но ещё и мхом с колониями дрожащих кусочков слизи. Венчал трубу чугунный же бачок, слева от которого свисала ржавая цепь, завершавшаяся внизу желтоватым костяным отполированным набалдашником.

Всё это было великолепно настолько, что Полину передёрнуло от смешанных в равных пропорциях омерзения и восхищения. Мечта Дали. Оригинал для подражания в той эпохе, что наступит через пару десятилетий. Интересно, производители итальянской сантехники уже научились производить идентичные натуральным колонии подрагивающей слизи и искусственно ржавить золотые цепи? Изобрели уже сусальную ржавчину?

С минуту Полина не могла даже шевельнуться. Но затем – вдох-выдох – дела-то делать надо! Она вылила лоток, сама – не без экзистенциального ужаса – помочилась, зависнув над унитазом в позе богомола перед атакой (у неё-то тут собственного стульчака ещё не было!), сполоснула лоток под тем же краном (другого не наблюдалось!) над сколотой, некогда эмалированной, раковиной. И вернулась к себе в комнату. Без особых приключений вскипятила воду в чайнике (хватило и на кофе, и на кое-какие гигиенические процедуры), налила Тигру воду в блюдце, пообещав вернуться с молоком. Оделась, взяла сумку с книгами-конспектами, без приключений миновала безлюдные пока коридор и подъезд, выскочила в палисадничек, вдохнула полной грудью утренний воздух и отправилась в институт. Пешком. Было семь часов утра. А первая пара начинается в девять. В восемь пятнадцать Вадя её будет ждать за Художественным музеем, у парапета Комсомольского бульвара, с видом на порт. Такая у них на двоих привычка – курить по утрам с видом на порт, благо пока занятия в главном корпусе, анатомке или поблизости. Он с собой всегда приносит термос с кофе в своей бездонной спортивной сумке. Иногда жутко зевает во весь рот. Она даже не сердится. Во-первых, за почти полтора года – ну, ладно-ладно, чуть больше года – Полина повзрослела и знает, что если мужчина помимо учёбы ещё и работает, то он может позволить себе и зевнуть. Во-вторых, ну кто они друг другу, а? В-третьих, кем бы они друг другу ни были, у неё рыльце перед Вадей в пушку. Вероятно, и у него перед ней, ну да ей об этом ничего не известно. А о себе – известно. Знание о себе всегда печальнее знаний прочих. В-четвёртых и в каких угодно – это всё не важно. Важно только что? Правильно! Важно на самом деле только то, что почти каждое утро они сидят на парапете бульвара, смотрят на порт, курят, пьют кофе и молчат. Семьи нет, а семейный ритуал есть. Забавно всё это…