Улугбек - Глеб Голубев

Паника постепенно утихала. Эмиры собирали разбежавшиеся войска, наводили в них порядок. Шахрух прислал новый отряд и даже немного денег из своей казны. Как-никак ему вовсе не улыбалось, чтобы Самарканд оказался в руках кочевых узбеков.

Улугбек собрал все эти войска и снова повел их на север. Джуки сказался больным и не захотел вторично испытывать судьбу. Но на сей раз никаких сражений уже не было. Узбеки вполне удовлетворились захваченными обозами, разграбили еще несколько пограничных кишлаков и скрылись в степи. Улугбек со своими отрядами беспрепятственно дошел до Ташкента.

Теперь его мучал уже не страх, а стыд. Мечтать о подвигах, самому начать войну с твердой уверенностью в скорой победе — и оказаться так позорно разбитым в первом же сражении!

Но и страх вскоре вернулся. Вдруг гонцы привезли весть, будто Шахрух с большой армией вышел из Герата и уже приближается к Аму-Дарье. Что ему надо в Самарканде? Что заставило его отправиться в поход, несмотря на недавнюю рану? И почему он захватил с собой Байсункара?

Это больше всего встревожило Улугбека. Было весьма похоже, что его хотят попросту свергнуть, а правителем в Самарканде посадить брата, привыкшего во всем слушаться Гаухар-Шад. И опыт государственных дел у Байсункара есть, недаром же он столько лет был визирем у Шахруха. Это соперник куда более опасный, чем молодой Джуки, который, кстати, сидит сейчас в Самарканде и в любой момент откроет его ворота перед отцом.

Улугбек, бросив войско, с небольшим отрядом самых верных нукеров помчался навстречу отцу. Еще быстрее скакали впереди его гонцы. Они везли письма, в которых он умолял, заклинал отца во что бы то ни стало вернуть Байсункара обратно в Герат. Что ему делать в Самарканде?

Видимо, Шахрух посчитал сына окончательно сломленным и запуганным, потому что, когда Улугбек встретился с ним в Термезе, Байсункара там уже не оказалось: он уехал в Герат.

Улугбек немного успокоился. Но мрачный вид отца не предвещал ничего хорошего. Шахрух говорил с ним, как с рядовым провинившимся эмиром:

— Где твои войска?

— В Ташкенте. Мы потеряли много лошадей, воины не могут быстро передвигаться.

— Тогда распусти их по домам. Зачем кормить бездельников?

— Хорошо, — поспешно ответил Улугбек.

Так же покорно он выслушал длинный и суровый выговор отца, в котором перечислялись не только все его ошибки, действительные и мнимые, якобы допущенные в подготовке похода, но и прежние грехи: пирушки, оскорбление святых отцов, непочтение к родителям. Шахрух потребовал отчета обо всех доходах за последние годы и придирчиво допытывался, куда тратились деньги. Он вел себя так, словно Улугбек уже вовсе не был не только правителем, но даже и простым наместником Самарканда.

Прибыв в Самарканд, Шахрух сам допрашивал всех эмиров и тех, кого посчитал виновниками поражения, приказал наказать палками. Улугбека он заставил присутствовать при этой унизительной расправе с его приближенными.

Унижение было жестоким, но Улугбек, стиснув зубы, терпел. Он понимал, что сила сейчас на стороне отца. И он учился у него лицемерию, припомнив старую рабскую поговорку: «Целуй руку, которую ты не можешь отрубить».

Больше всего на свете он страшился сейчас потерять Самарканд, быть сосланным куда-нибудь в маленький, захудалый городишко или, еще того хуже, прозябать в Герате вместе с завистливыми братьями под надзором недоверчивой и злопамятной матери. Тогда конец всем мечтам о славе и подвигах, конец веселым пирам и беседам, конец всей его жизни. Ради этого фн терпел любые унижения и даже неумело заискивал перед отцом, задабривал его подарками, посещал вместе с ним все мечети, ханаки, мазары святых.

Шахрух не решился отстранить сына от правления. Он видел, что в стране наведен хороший порядок, что в Самарканде уважают и любят Улугбека. Сместить его — значило в какой-то мере поколебать свою собственную власть, ведь Шахрух продолжал считать Мавераннахр неотъемлемой частью своих владений. Урок дан хороший, сын не забудет его, — пусть замаливает грехи и ошибки беспрекословным повиновением.

Дав сыну множество строжайших наказов, Шахрух решил возвращаться домой, в Герат. Как и в прошлый раз, Улугбек проводил его за городские ворота, до холма Афросиаб. Там он простился и, насупившись, смотрел, как оседает на дороге пыль, поднятая свитой Шахруха. Потом Улугбек повернул лошадь и окинул взглядом Самарканд. Город снова достался ему, но какой дорогой ценой оскорблений и унижений!

Со странным и неприятным чувством какой-то робости въезжал на этот раз Улугбек в городские ворота. Весь Самарканд был свидетелем его унижения, все понимают, что он остался правителем лишь из милости.

За воротами его встречала небольшая толпа. Он сразу увидел седую голову Казы-заде, высокую фигуру Мавляны Мухаммеда, окруженного учениками медресе. Впереди всех стоял Гийасаддин-Джемшид. В руках он держал какой-то свиток и с поклоном протянул его Улугбеку.

— Чего ты просишь? — спросил его Улугбек.

— Я ничего не прошу, о повелитель! — с достоинством сказал старик своим грубым, хриплым голосом.— Я не терял времени даром и написал трактат, который следует поистине назвать «Ключ к арифметике». Позволь поднести его тебе, самому просвещенному из султанов земли, покровителю наших скромных трудов.

Улугбек смотрел на старика, и лицо его постепенно светлело. Он взял из рук Джемшида свиток, приложил его к губам, словно какую-то дарственную грамоту, и, выпрямив плечи, высоко подняв голову, медленно поехал по главной улице Самарканда.

Она и в самом деле напоминает чем-то уток из вязи арабских букв, эта страничка из «Звездной книги».

Высоко поднимает к небу свой голубой купол мавзолей Гур-Эмир.

БАШНЯ НА ХОЛМЕ

Бушуют в келиях, мечетях и церквахНадежда в рай войти и перед адом страх.Лишь у того, кто понял тайну мира,Сок этих сорных трав весь высох и зачах.

Тихо стало в садах, и олени спокойно бродили по усыпанным желтой листвою дорожкам. Фазаны клевали упавшие под тяжестью налившихся соков виноградные ягоды, не боясь быть пронзенными свистящей стрелою охотника.