Стоход - Андрей Дугинец

— Не слыхал такого, — ответил Александр Федорович, криво улыбнувшись.

— Вот и мы проведем такой опыт, — глядя прямо в глаза, сказал Крысолов. — Спрячем вас под самым носом ясного пана, у меня в доме.

Моцак развел руками:

— Зачем вам ставить себя в такое положение?

— Зачем? — переспросил Крысолов и тяжело вздохнул. — Ведь я волжанин, пан учитель. Тело мое здесь, а душа на матушке Волге. Но когда-нибудь я весь туда переберусь… Теперь вы кое-что поняли?

— Кое-что да… Но все же…

— Остальное потом поймете. Идемте. А ты, Антон, отправляйся домой. И конечно, молчи. Впрочем, тебя предупреждать не надо.

— Как быть, Антон? — спросил учитель.

— Оно и так не плохо. Можно и так, — ответил Антон, досадуя на Крысолова, что тот отнял у него возможность помочь учителю.

Когда Антон ушел, Крысолов сказал:

— Ведь я понимаю, товарищ учитель, дело, за которое вы боретесь, рано или поздно восторжествует. Так пусть и моя капля труда будет в этом деле… Ну а если придется вам бежать в СССР, я с радостью пойду с вами. Даже буду вам полезен: сумею достать прекрасные карты. Тайно устроив учителя в маленькой комнатке, заполненной охотничьими принадлежностями, Крысолов дал отпуск женщине, работавшей у него прислугой.

— Зачем ты взял этого человека? — испугалась жена.

— Смотри вперед! — ответил Иван Петрович своей любимой поговоркой и строго приказал молчать.

В темной комнате раздраженный комендант зло выговаривал Савке Сюсько:

— Болван! Показаться на улице в таком виде!

— Бардзо проше! — держась за перевязанную голову, чуть не стонал Сюсько. — Проше бардзо пана коменданта! Что ж я тут мог поделать? Ей-бо! Куда ж мне было девать мою разбитую голову, раз я должен прийти к вам, проше пана?

— Какая глупость! Как лошадь: может делать только то, что прикажет кнут. А чтоб мозгами пошевелить…

— Проше пана коменданта! Меня как оглушили тем камнем, то я ни руками, ни ногами не мог шевелить, а вы говорите, мозгами шевели…

— Надо же додуматься выйти на улицу с забинтованной головой! Ведь этим ты каждому дураку сказал: вот он я, что подслушивал!

— О-о! Пусть пан комендант про то не беспокоится. Я целый день сидел дома, а сюда пошел, когда уже совсем стемнело. Ей-боженьки! Низенько так себе пригнулся. И все время огородами, огородами, трюх-трюх…

— Довольно! Рассказывай, что нового.

— Ну так вот же, — с готовностью начал Сюсько. — Гришка этот…

— Опять: этот, тот! — перебил Красовский. — Ты что, с кумом о рыбалке растабариваешь? Мне нужны фамилии, имена! Без всяких «этих» и «тех»…

— Проше пана коменданта! Григорий Крук, внук того самого деда Сибиряка, который и вам сапоги…

— К делу!

— Ну так вот же ж… Этот Григорий позавчера опять рассказывал хлопцам про того разбойника, красного большевика, что всех бунтовал. Про Спартака, проше пана.

— Ты идиот, Сюсько! Я тебя выгоню! — процедил Красовский.

— Смилуйтесь, пане комендант. Бардзо проше пана коменданта. Я ж говорю чистую правду. Ей-бо!

— Продолжай!

— Ну так вот же ж… Этот Спартак, проше пана, собрал вокруг себя шестьдесят тысяч. И задумал пригласить к себе Катерину.

— Какую Катерину? — заорал Красовский, вставая.

— Э-э… — замялся Сюсько. — По-моему, она была русская царица. А Спартак, видно, задумал на ней жениться…

— Бредишь! Или сошел с ума!

— Так этот же… то есть Григорий Крук часто говорил это слово… Ей-боженьки! Я хорошо слышал. Еще мне хотелось его поправить, он все время ошибался и говорил не Катерина, а Каталина.

— А может, там так и написано «Каталина», а не Екатерина. Ну!

— Так вот же ж… Кончил он про Спартака. Все молчат. А один и говорит: «Вот если б и мы были такими же храбрыми, чтоб за народ стоять».

— Кто это сказал? Фамилия!

— Я, проше пана коменданта, этого не понял. Как раз тут я не удержался, чихнул маленько… Совсем немножечко чихнул. А они услышали и камнями в кусты запустили… Да прямо меня по голове… Так я насилу домой добрался. Сперва, признаюсь, проше пана, даже на карачках полз.

— Кто слушает эту агитацию?

— Ну вот же, я сказал вам, что узнал пока только двоих… Там же темнота, пане коменданте. Месяц же теперь не светит. Хоть в глаз коли, кругом темнота.

Комендант, еле сдерживая бешенство, прошипел:

— Пошел! Вызову… Если потребуешься.

— Проше пана коменданта, я и сам понимаю, что не стою такой дорогой платы. Ей-бо, понимаю! Ну, то вы мне хоть половину, чтоб на хуторок стянуться. Бардзо проше ласкового пана коменданта.

Санько обслуживал то отделение конюшни, где стояли девять рабочих лошадей и двухгодовалый жеребчик. Вначале работа казалась ему постылой. Приходилось от зари до полуночи убирать в конюшнях, носить сено, поднимать журавлем воду из колодца, чистить лошадей. И не было в его жизни ни одной светлой минуты. Но, когда начали читать книгу про Спартака, жизнь повернулась к нему другой стороной. Незаметно для себя Санько привязался к вороному белокопытому жеребчику. Стал ухаживать за ним лучше, чем за другими лошадьми, говорить с ним и даже назвал его Везувием. Теперь самым близким другом Санька стал этот молодой, норовистый и сообразительный конь. Санько старался работать быстрее и лучше, чтоб сберечь время для чтения. А начитавшись, чувствовал неутолимую потребность с кем-нибудь поговорить, помечтать. С хлопцами на разговоры времени не оставалось, и он говорил с быстроглазым, беспокойным Везувием. Санько холил коня, как собственного, и надеялся, что он ему еще пригодится…

В мечтах Санько видел себя на черном горячем скакуне, вооруженным двумя пистолетами и шашкой. Скачет он от поместья к поместью. А за ним отряд бесшабашных рубак на таких же быстроногих горячих скакунах. Вот, словно стог соломы, вспыхнул дом помещика Скирмунта и горит вместе со всей сворой пузатых владельцев. А отряд Санька Козолупа уже окружил имение самого графа Жестовского.

А там Гришка отдал приказ поймать и живьем привести лесопромышленника Рабинюка, купца Мейзеля и других спекулянтов-буржуев. Санько пришпоривает своего Везувия. Конь взвивается на дыбы.

— Вперед, на Пинск! — чуть не вслух командует размечтавшийся конюх.

А спохватившись, робко озирается по сторонам. К счастью, кругом ни души. Единственный свидетель его дум тихо водит ушами да похлестывает себя ровно обрезанным хвостом. Он любит, чтобы Санько мечтал, особенно когда чистит спину, тогда это удовольствие длится намного дольше обычного…

Сегодня, очень поздно возвратившись с тока, где молотили овес, Санько все же забежал к своему Везувию. Жеребчик заржал от радости, заплясал, готовый сорваться с привязи. Санько нежно обнял его за шею.

— Тебя тут никто не чистил. Голодом морили, — приговаривал он, разглаживая свалявшуюся на боках шерсть.

Почему горе и беда никогда не готовят человека к своему приходу? Чаще всего бывает наоборот: несчастье врывается в жизнь человека в такое время, когда он настроен только на хорошее, когда он беспечно грезит о чем-то прекрасном, далеком от всего окружающего…

Олеся убирала в горнице хозяев и беспечно пела свою любимую: «У поли дубочек». На душе у нее было светло и радостно. Сегодня окончательно рассеялся страх, под которым жила она последние дни. Прошло три дня после ее ночной поездки в Морочну, а ни в полицию ее не вызывали, ни даже хозяин ничего не сказал. Значит, ничего они не знают. Первый день после ночного происшествия Антон все время слонялся по двору, прислушиваясь, не позовет ли его Олеся на помощь, если хозяин начнет нападать или позвонит коменданту. А сегодня Антон смело уехал из дому: повез хозяйку в город за покупками ко дню рождения хозяина.

И как только закрылись ворота за черной коляской, Рындин позвал Олесю к себе.

«Опять начнет приставать…» — со страхом подумала девушка, входя в кабинет.

— Убери на моем столе, — буркнул хозяин, глядя в окно с видом серьезно задумавшегося человека.

— Игорь Вячеславович, я ж убирала. Только сейчас все перетерла, — ответила Олеся. Но вспомнив, как ей однажды влетело, когда забыла до блеска начистить пепельницу, подошла к столу и начала заново перетирать ветвистые рога оленей, везущих на саночках чернильницу и ручки.

А хозяин тем временем закрыл дверь на замок, неслышно подошел к ней сзади и, взяв ее за руки, вдруг поцеловал.

Олесе показалось, что в губы ей ткнули куском сырой свинины. Она присела и, верткая, как вьюн, выскользнула из рук хозяина.

Но дверь заперта! Пока откроешь, он схватит опять. Поняв это, девушка перебежала в столовую. Остановилась за огромным овальным столом на середине комнаты. Рындин сейчас же появился в столовой и бросил на стол отрез ярко-голубого шелка.

— Это тебе! Спрячь, пока не видела жена! Олеся, я еще тебе подарю. Только… только будь умницей…