Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 11 - Вальтер Скотт

— По правде говоря, милорд, — изрек в ответ его прислужник, — я думаю, что золотые цепи не похожи ни на какие другие. Чем они тяжелее, тем желаннее.

— И, несмотря на это, Варни, — ответил его хозяин, — я почти совсем пришел к мысли, что они не должны больше приковывать меня ко двору. Что может принести мне дальнейшая служба и более высокие почести, кроме высокого положения и огромных владений? А это все у меня уже есть. Что привело моего отца на плаху, как не его неумение ограничивать свои желания правами и разумом? Я уже, знаешь ли, пускался иной раз в рискованные авантюры, из которых потом еле вывернулся. Нет, я уже почти твердо решил больше не искушать судьбу в морских просторах, а сидеть себе спокойненько на берегу.

— И собирать ракушки с помощью господина Купидона? — поинтересовался Варни.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил граф несколько более поспешно, чем можно было ожидать.

— Вот что, милорд, — объявил Варни, — не сердитесь на меня. Если ваша милость счастливы с женщиной столь редкой красоты, что ради того, чтобы безмятежно наслаждаться ее обществом, вы готовы охотно расстаться со всем тем, чему была до того посвящена ваша жизнь, то от этого, может быть, и пострадает кое-кто из ваших ничтожных слуг. Но ваши благодеяния вознесли меня столь высоко, что у меня всегда найдется достаточно средств вести жизнь бедного дворянина, не роняя достоинства, приличествующего тому высокому положению, которое он занимал в семействе вашей милости.

— Ты все-таки, видимо, недоволен, что я собираюсь прекратить опасную игру, которая может закончиться нашей общей гибелью?

— Кто? Я, милорд? — удивился Варни. — Да нет у меня никаких причин сожалеть об уходе вашей светлости от светской жизни. Не Ричард же Варни навлечет на себя гнев ее величества и насмешки придворных, когда изящнейшая ткань, созданная милостями монархини, развеется и растает, как тают утром узоры мороза на стекле. Я хотел бы только, чтобы вы, милорд, все тщательно обдумали, прежде чем предпримете шаг, коего уже назад не вернешь, и не забыли о своей славе и счастье на пути, который вы предполагаете избрать.

— Тогда продолжай, Варни, — предложил граф. — Говорю тебе, ничто еще окончательно не решено и я взвешу все доводы и соображения с обеих сторон.

— Ну что ж, тогда, милорд, мы предположим, что шаг сделан, чело нахмурилось, смех прозвенел и стон прозвучал. Вы удалились, скажем, в один из самых отдаленных ваших замков, так далеко от двора, что уже не слышно там ни рыданий ваших друзей, ни ликования ваших врагов. Предположим также, что ваш счастливый соперник удовлетворится (впрочем, это весьма сомнительно!) тем, что обкорнает и пообрежет ветви могучего дерева, столь долго затмевавшего ему солнце, и не будет настаивать, чтобы его вырвали прочь с корнями. Превосходный финал! Бывший первый вельможа Англии, властвовавший над армией и надзиравший за действиями парламента, превратился теперь в сельского магната. Он охотится с собаками и соколами, распивает густой эль с местными помещиками и собирает своих людей по приказу главного шерифа…

— Варни, воздержись от дальнейшего! — воскликнул граф.

— Нет-с, милорд, вы уж должны позволить мне завершить мою картинку с натуры. Сассекс управляет Англией… Здоровье королевы слабеет… Необходимо установить права престолонаследия… Открываются возможности для честолюбия столь блистательного, что и во сне никому не снилось. А вы слышите обо всем этом, сидя у пылающего огонька, под сенью вашего камина. И тогда вы начинаете соображать, с небес каких надежд вы низверглись на землю и в какое ничтожество впали. И все это только для того, чтобы иметь возможность созерцать глазки своей прелестной супруги чаще, чем раз в две недели.

— Послушай, Варни, — прервал его граф, — довольно об этом. Я не сказал, что шаг, на который меня толкает стремление к свободе и покою, будет предпринят поспешно, без должного внимания к нуждам общества. Будь свидетелем, Варни, что я подавляю свое желание удалиться в частную жизнь не потому, что я влеком честолюбием, а потому, что мне надо сохранить такое положение, в котором я лучше всего в должный час могу быть полезным своей стране. Поскорее отдай приказ седлать лошадей. Я, как и раньше, надену плащ ливрейного лакея и поеду с вещами. А ты будешь на этот день господином, Варни; не упусти из виду ничего, что могло бы усыпить подозрение. Мы будем в седле раньше, чем все в доме проснутся. Я только пойду проститься с миледи и сразу же буду готов тронуться в путь. Я обуздываю желания своего бедного сердца и наношу рану сердцу, еще более для меня дорогому. Но патриот должен победить во мне супруга.

Произнеся эту речь печальным, но твердым тоном, он вышел из комнаты.

«Я рад, что ты удалился, — таков был ход мыслей Варни, — а то еще, хоть я и навидался людских безумств, я расхохотался бы тебе прямо в лицо. Тебе, вероятно, скоро наскучит твоя новая игрушка, лакомый кусочек размалеванной дочери Евы, — тут я тебе не помеха. Но тебе никогда не наскучит твоя старая игрушка — честолюбие. Ведь, карабкаясь на гору, милорд, ты должен волочить за собой Ричарда Варни, и если он способен подхлестывать тебя, чтоб ты лез все выше и выше, что ему должно быть весьма выгодно, то, поверь, он не пощадит ни хлыста, ни шпор. А что до вас, моя красавица, которая так жаждет стать графиней, то лучше вам не преграждать мне путь, иначе при новой схватке я припомню вам и старые счеты. Ты будешь господином, — так, кажется, он сказал? Клянусь, он скоро может обнаружить, что в этих словах больше правды, чем он думает. И вот тот, кто, по мнению стольких умных людей, способен тягаться в политических делах с Берли и Уолсингемом, а в делах военных — с Сассексом, становится учеником своего же собственного слуги, и все это ради карих глаз, из-за бело-розовой плутовки — так рушится в бездну честолюбие! Однако же если чары смертной женщины могут служить оправданием того, что у политического деятеля башка закружилась, то это оправдание сидело по правую руку от милорда в благословенный вчерашний вечер. Ну что ж, пусть события движутся вперед своим ходом — либо он возвеличит меня, либо я сам сделаю себя счастливым. А что до этого нежного создания, то ежели оно не разболтает о своей встрече с Тресилианом, а я так думаю, что она не осмелится, ей тоже придется поладить со мною, чтобы скрыть тайну и действовать сообща, несмотря на все ее презрение ко мне. Однако надобно идти в конюшню. Ну что ж, милорд, сейчас я собираю вашу свиту. Но скоро может наступить время, когда мой шталмейстер будет собирать ее в путь для меня. Кем был Томас Кромвель? Сыном простого кузнеца, а умер лордом, правда на эшафоте, но это было характерно для того времени. А кем был Ралф Сэдлер? Простым писцом Кромвеля, а пережил восемнадцать великих лордов. Via![7] Я могу править рулем не хуже, чем они».