Выжженный край - Нгуен Тяу

— Кук по-прежнему командует партизанским отрядом в Чьеуфу? — обернулся Хонг к штабисту.

— Да нет. Опа теперь у них председатель.

— Очень смелая девушка!

— И очень способная.

Они миновали «железку» и подъехали к роще, граничившей с кладбищем. Отсюда Чьеуфу казалось гигантским плугом, врезавшимся в равнинный край и дюны. Рукоятью «плуга» как раз и была Срединная деревня, состоявшая из пяти хуторов, растянувшихся по прямой друг за другом. Над первым из них, вплотную примыкавшим к повой постройке, где разместился волостной комитет, сейчас поднимались вверх клубы дыма. Они словно отпечатывались на раскаленном нвбб. Четыре пятых «рукояти плуга» лежало в полной тишине и запустении.

Хонг и штабист оставили «джип» у опушки рощи и пешком отправились к волосткому. Едва они появились во дворе, как навстречу выбежала Кук.

— Вот повезло, Кук, что ты здесь! — Хонг крепко пожал ей руку и повернулся к штабисту. — Вот она, наша Кук, та самая, что командовала местным партизанским отрядом, та самая, что в начале семьдесят второго на одном из наших танков вместе с бойцами выбивала врага из его логова!

Кук зарделась и постаралась перевести разговор:

— А я вас утром видела, издали только, вы с Вьеном были. К нам, конечно, по делу? И наверняка что-нибудь срочное!

— Значит, ты утром в уезде была? А мы сейчас со стороны шоссе добирались, пришлось крюк сделать — хотели прямиком, через мост, а там, оказывается, дорога перерезана, мины. Вот и задержались немного. А приехали к тебе затем, чтоб услышать, что вы нам про мины скажете. Потом вместо сходим в Срединную деревню, поглядим вашу «белую зону». Возражений пет?

Эм пристально, не отрывая глаз, смотрела на поднимавшиеся клубы дыма. Языки пламени взмывали вверх и исчезали, растворяясь в знойном мареве, отблески напоминали летящее знамя. Пламя пожирало сваленный в груды мусор, бумагу, лохмотья, сгнивший бамбук и тростник. Весь сор, что до сих пор мешался под ногами на деревенских тропах, валялся во дворах или под заборами, наконец сгребли вместе и подожгли. Зи, староста, как всегда заткнув пустой рукав рубахи в карман, бегал от одного костра к другому и уговаривал всех отойти подальше: вместе с мусором в костер могли попасть и патроны, и пули, и мины, и гранаты. И в самом деле, время от времени то тут, то там раздавались уханье и взрывы, и по ним издалека определяли люди, что это Срединная деревня наводит у себя чистоту.

От пылавших костров шел тяжелый, смрадный дух. Такой, что даже крыс выкурил из нор, и они с писком метались прямо под ногами у людей, искали нетронутые уголки и щели.

— Эм, смотри-ка сюда. — Старый Нгиет подцепил палкой из еще не подожженной груды какую-то обгоревшую тряпку и с хохотом сунул ей чуть не под нос. — Знаешь, что это?

С той самой поры, как его внучка подорвалась на мине, никто не видел и тени улыбки на его лице. И вот сегодня он наконец засмеялся, весело и заразительно, почти как прежде, и видно было, что ему хочется побалагурить.

— Ну что там, что, небось просто тряпка какая кухонная? — не подозревая подвоха, отмахнулась Эм.

— Ну, попала пальцем в небо! — захохотал Нгиет. Палкой он начал ворошить мусор, и вдруг наружу вылезло скомканное полотнище с белыми звездами на синем фоне. Нгиет той же палкой расправил его, накрыв им всю груду, швырнул сверху обломок приклада автомата и поднес пламя зажигалки.

— До сих пор помню, как здесь первые американцы появились. На «додже» въехали со стороны шоссе в Кыавьет. Таких простаков из себя корчили, ну прямо сама святая невинность, да и только. Добренькими прикидывались. И меня, старого дурака, удалось провести. Вижу — не насильничают, не грозят, никого вроде не притесняют, значит, не колонизаторы. Ведь прежних-то я крепко помнил. А вышло — обманулся, да еще как! Куда тэям до них! У этих все научно разработано, не страна, а машина! А мы для них не люди, пет. — не то скотина рабочая, не то мотка надоедная. Вот и собрались всех нас на тот свет отправить. А на деле что получилось? Они же в лужу и сели…

Эм, казалось, совсем его не слушала и не глядела, как другие, на огонь, пожиравший мусор. Взгляд ее был неотрывно устремлен на старый деревенский большак, теперь густо заросший травой и кустарником. Там, всего лишь в каких-нибудь десяти метрах от нее, виднелась табличка с предупреждающей надписью: «Остановись сам и убереги скот!» Над этим местом словно летала невидимая смерть. Стояли полуразрушенные дома, сараи, обвалившиеся заборы, заброшенные сады и огороды. Словно гигантский лемех или землетрясение прошлись здесь, переворошив все. На душе кошки заскребли, вспомнился свой собственный старый дом и сад за ним. Вот и он стоит сейчас такой же, как эти, пустой…

Возвращение… Сколько раз случалось за эти годы уходить, бросая все, потом снова возвращаться, потом опять уходить. Может быть, поэтому мысли снова и снова упорно обращались к прошлому. Три года назад, как раз когда уходили отсюда — американцы в ту нору сюда еще не добрались, зато самолеты и корабельные орудия их намного опередили, — урожай риса как назло удался на славу. Стояло вокруг сплошное золото полей, слепило глаза под солнцем. А на поле «Подножие облачков» поднимались клубы дыма. Гигантскими грибами полз он вверх, шапки их раздувались, увеличиваясь в размерах, и начинали соприкасаться друг с другом, постепенно укрывая плотным слоем небо. Это самолеты Б-52 и артобстрел прокладывали дорогу марионеточным подразделениям. Вскоре и поля, и деревни тонули в огне и дыму. Что может быть труднее для крестьянина, чей вырастить добрый урожай? Уже потом, когда они бежали в Виньлинь. Эм узнала, что у многих на севере бытует неверное представление об их крае — считается почему-то, что здешние земли сами родят, мол, здесь и техники полно, и удобрений. американцами да японцами поставленных. Господи, да ведь для того, чтоб их — удобрения эти да машины — получить, денежки надо было выкладывать, и немалые, а много ли у кого они водились? Да что там говорить, стоит только взглянуть на задубевшие от солнца лица местных женщин и на руки их натруженные, как все само собой понятным станет. Что ж, они потом на деле доказали, что все своими руками привыкли делать: стали соревноваться с северянками в Виньлине, кто быстрее да лучше рисовую рассаду на поле высадит — ее на ладонь берут да с силой опускают в вязкую грязь поля, — и победили их в два счета.

Да и когда это работа была легкой? Недаром говорится: на поле и жара, и туман вдвое тяжелее покажутся. Рис здесь всегда с потом доставался, а уж богатыми они никогда не были. А вот тогда, в семьдесят втором, равнодушно смотрели, как погибал на корню рис, и на дома свои, что оставляли, так же равнодушно смотрели, не до того было, такой большой общая беда была. Долго, десятилетия, длились мытарства — лишения, пытки, карательные операции, бомбежки, словом, все, что эти бодрые «ковбои» с собой принесли…

В те дни решение уходить было принято неожиданно — еще за сутки до того собирались отстаивать свои селения. А потом вдруг приказ — собираться и уходить.

Но на сборы времени не оставалось. Младшая дочка Эм, Оу, ей тогда пятнадцать сравнялось, помнится, собирала только что сжатые колосья риса. Это она первая показала пальцем на север — там на горизонте багровело зарево.

— Бросай все, давай скорее уходить, — заторопила ее Эм, но девочка словно окаменела, только тыкала пальцем в ту сторону и повторяла:

— Мама, мама, да посмотри же!

На что она показывала? Что хотела, чтоб увидала мать? Эм так и не поняла, только торопила уходить. А девочка заупрямилась, сложила все колосья в корзину, спрятала в подпол. Уже стало слышно, как бомбят северный край поля. Потом Б-52 улетели и начался артобстрел — с севера подходили наши регулярные части, и он хотел перекрыть им дорогу.

Эм силком потащила за собой дочь, сунула ей в руки коромысло с корзинами, пусть несет, и обе они, сгибаясь под тяжестью этих коромысел, побежали к месту сбора беженцев. Небо, раскинувшееся над окрестными полями, уже полыхало гигантским пожаром.

Наконец все собрались, и раздалась команда идти. Женщины снова подняли коромысла со скудными пожитками, мужчины посадили на плечи детей. Шли, стараясь держаться как можно ближе друг к другу, тесной толпой — в ней смешались и люди и скот, который уводили с собой. Врата в преисподнюю — вот чем была эта дорога, но уходить все равно было нужно. Уходили, выбрав, как станут жить дальше. Уход означал, что выбор сделан окончательно. Уходили, чтобы не потерять себя, сберечь то, что дала им самим революция…

Сегодня, когда начали уборку деревни, как-то особенно явственно вспомнились те дни: и тяжесть коромысла на усталых, изболевшихся плечах, и страх за детей, бегущих следом, постоянное желание пересчитать, все ли они здесь, не отстал ли кто. Вспомнились мотыги и лопаты на плечах даже у семилетних малышей: если кто-то из родных погибал, всей семьей копали могилу, чтобы не мешкая отправиться дальше — на север.