Спасти Москву! Мы грянем громкое Ура! - Герман Романов

Фомин посмотрел на Краузе с улыбкой вурдалака, и тот сразу закрыл рот, хотя до того собирался высказать все, что он думает об этой идиотской выходке. Но долгое общение с русскими офицерами давно приучило немца к сдержанности, особенно тогда, когда затронут поиск вечно непонятной для этого народа истины. Молчать дальше было нельзя, и потому Людвиг Карлович согласился с результатами столь шокировавшего его опыта.

— Да, это так! Но нельзя же…

— Зато доходчиво, доктор, — холодно произнес Фомин. — Данные заклинания несут в себе вековой заряд, что позволяет нашему народу перетерпеть все невзгоды. И более того — многие другие национальности прибегают к столь испытанному временем средству…

— Еще как прибегают, — понимающе изрек князь, а «сибиряк» поперхнулся неуместным сейчас смешком.

— В бою мы все много раз видели, как солдаты, даже получив тяжелое ранение, продолжали выполнять свой долг, прибегая как раз к помощи заклинаний. И думали они в первую очередь о своих товарищах, что шли на смерть. А если взять Фрейда, на мнение которого сослался Людвиг Карлович, то в ту минуту они должны были представлять вторичные женские половые признаки и погибать не за монарха и страну, а исключительно за ягодичные «мускулис» прекрасной половины человечества.

— Чушь собачья! Этого бы профессора в окопы, он тогда бы свою теорию не выдумал. От бездельников и похотливых развратников она, коих к настоящей работе ни разу не подпускали.

— На каторгу шельмеца, да к тачке приковать. Он бы тогда не о бабах думал, а о куске хлеба!

— Совершенно верно, ваше сиятельство!

Фомин пожал плечами — диспут удался на славу. Офицеры разгорячились, доктор взбледнул, все собравшиеся, в которых продолжал говорить коньяк, как-то подзабыли и о генерале Арчегове, и о Машеньке. Именно ее голос подбросил на месте собравшихся в палате мужчин.

— Доктор, вы просто много не знаете! Слова, что сейчас ругательными именуют, нужно произносить в строгом порядке, тогда и эффект будет. У отца в батарее ездовым в шестой упряжке казак один служил. Так он в бою лошадей этими словами так приободрял, что самая слабая упряжка, без кнута все обгоняла, хотя там коней стегали нещадно. И батюшка мой слово тайное знает — лошадь нервничает, а он ей пошепчет, и она сразу успокаивается, даже выстрелы не страшат…

— Мария Александровна, простите ради бога, а вы меня с отцом своим познакомите? — С аристократа словно слетела маска высокомерия. — Это же для нас кавалеристов самое нужное…

— Это вы у батюшки спросите, — улыбнулась жена, и Семен Федотович заметил в ее глазах знакомые искорки — вне всякого сомнения та видела проведенный им «эксперимент».

— И заговоры, унимающие боль есть, я сама такие знаю, и пробовала не раз. Это вере православной не мешает, ибо жизнь тому же христианину облегчают. Какое тут колдовство?! Да что далеко ходить — вы на это посмотрите, господа.

Мужчины буквально впились глазами в женскую ладошку, на внутренней поверхности которой багровело большое пятно.

— Это же ожог, — удивился Краузе, — но откуда он у вас?! Вы над свечой руку держали?

— Нет здесь свечей, — чуть поморщилась девушка и достала из-под одеяла знакомый Фомину зеленый камень. — Я оберег прижала к ране на голове генерала. Посмотрите на него, но в руки не дам!

Семену Федотовичу показалось, что нефрит немного поплыл по краям, словно оплавился. Но как такое могло случиться — на этот вопрос он просто не знал ответа.

Но когда жена повернула камень другой стороной, он испытал жгучее желание протереть глаза. Действительно, не просто деформировался, в него оказался буквально вплавлен темный кусочек металла знакомой формы.

— Пуля от «браунинга», калибр 7,65, — князь опытным взглядом первым определил, что это такое, и тут же посерел лицом, даже голос осип. — Она что, из головы сама вышла?

— Держала ладонь сколько могла, ее жгло, но я крепче прижимала оберег. Не помню, как потеряла сознание…

Семен Федотович только разевал рот, не в силах осознать произошедшее. Краузе кинулся к Арчегову, стал осматривать повязку на голове и отшатнулся — по лицу потекли большие капли холодного пота.

— Пуля сама вышла или ее извлекли — но как?! Без трепанации черепа?! Бинты обуглены, но следов ожога нет… И рана сама зарубцевалась… Мистика, господа, поверьте мне!

Офицеры только молча смотрели на генерала — перемена произошла с ним просто разительная. Теперь никто не сомневался, что военный министр обманул старуху с косою и поправится.

Первым опомнился князь, он подошел к кровати, опустился на колени и прижал ладонь Маши к своим губам.

— Вы совершили чудо, Мария Александровна. Генерал обязан своим чудесным спасением только вам, вы словно его вторая мать…

— А может бабушка? — со странной улыбкой, которую понял только Фомин, произнесла девушка.

— Все может быть, я уже ничему не удивлюсь, — чрезвычайно серьезно произнес флигель-адъютант. — Но вы совершили чудо! Я искренне завидую и уважаю вашего мужа, иначе бы предложил свою руку и сердце.

— Да полноте вам, князь…

— Господа, — Фомин решил направить разговор в нужное русло. — Надеюсь, вы понимаете, что все увиденное вы должны сохранить в тайне. Генерала Арчегова излечил доктор Краузе, и никто другой. И не было никакой мистики! Только лекарское мастерство нашего Людвига Карловича, который получит заслуженную награду. Я думаю, шейный крест святой Анны. Его величество благоволит генералу и считает, что он один стоит трех дивизий! Примите мои самые искренние поздравления, доктор!

— Но… Позвольте! Наука должна знать…

— Ничего она знать не должна! — отрезал Фомин. — То, что здесь произошло, называется чудом, а это явление наукой не изучается. Есть еще одно обстоятельство, господа. Злоумышленники могут посягнуть и на его величество, кто знает, остановятся ли они. Но если узнают, что рядом с императором есть человек, способный исцелить даже смертельно раненного, то понимаете, что может ожидать мою жену?

— Даю честное слово молчать, Семен Федотович, — пылко произнес молодой офицер. — Ради Марии Александровны на смерть шагну!

— Я буду нем, как катафалк, клянусь честью! — мрачно произнес князь и взглянул на доктора так, что тот съежился. В ледяных глазах его сиятельства прямо читалось — «А не отправить ли вас в расход, милый эскулап, пока вы никому не разболтали?», и никакой ненависти во взоре, лишь холодный расчет битого жизнью полковника.

— Я не скажу никому даже слова!

Краузе действительно испугался, его пальцы задрожали, ибо медик был умен и понял, что есть такие тайны, которые опасны в первую очередь для самого носителя.

— Напротив, доктор! Совсем наоборот, — усмехнулся Фомин. — Вы всем расскажите о своем методе лечения, и пусть считают, что генерал-адъютант Арчегов ходит с пулей в голове. Хм, простите, господа, несколько двусмысленно звучит. И еще одно — пока государь не приехал, прошу нести службу здесь. А мы с женой останемся рядом с раненым — наша помощь ему еще потребуется…

Гуляйполе

— За гроши купывы, за гроши!

Никогда еще Нестор Махно не попадался в такую смертельную ловушку, как в эти злосчастные для него октябрьские дни. Сейчас «батька» больше напоминал смертельно раненного тигра в крепкой клетке.

Хотя куда уж крепче — находиться на две сажени под землею в тайном схроне, больше похожем на гробницу. Тут можно было только сидеть или лежать, ибо встать в полный рост, который у Махно и так ниже среднего, не представлялось возможным.

Еду и питье опускали раз в день по деревянной трубе, что служила вентиляцией. Из всех удобств тюфяк, набитый слежавшимся сеном, керосиновая лампа, от которой несло копотью, да вонючее ведро, которое на каторге все называли парашей.

Темнота и зловоние, которое он стоически переносил два дня, уже вызывали лютую злобу. Лучше уж вылезти на белый свет, расстрелять в золотопогонных сволочей обойму надежного «маузера», вдохнуть в легкие, где поселился полученный в тюрьме туберкулез, свежего воздуха, а там можно и смерть достойно принять от раскаленного свинца, как настоящему революционеру и положено.

— С усих сторон скрали, яко волчину…

Махно повернулся на бок — простреленное бедро горело, хотя проверенный годами фельдшер, спустившийся сегодня в лаз, наложил тугую повязку и заверил, что опасности воспаления нет. Только глаза у него были странные, поддернутые собачьей печалью. Словно прощался верный Грицук со своим батькой навсегда.

— У-у, сволочи!

Бедро отозвалось острым приступом боли, Нестор заскрипел стиснутыми зубами, кляня себя за ошибки и беспечность. Он, как и все повстанцы, ожидал, что белогвардейцы будут действовать так же, как прежде, или вроде красных — проводить реквизиции, брать заложников, устраивать облавы. А его «армия» начнет партизанские действия, терзать тылы и громить обозы да разлагать агитацией вражеские войска.