От заката до обеда - Екатерина Великина

Но огородов Любовь не страшилась и мою лазейку обнаружила довольно быстро. Если вы думаете, что такое презрительное мое поведение пробудило в нем хоть какую-то злость, глубоко заблуждаетесь.

– Хитрый Зяйка, – засюсюкал Паша. – А я тебя нашел.

– Эх, лучше бы ты кого-нибудь еще нашел, – проскрежетала зубами я.

– Чего?

– Паш, может, нам расстаться? Мне кажется, мы не совсем друг другу подходим, – начала было путь к отступлению я и даже засунула задницу назад в забор.

– Конечно, я так и думал, что ты не захочешь встречаться с калекой, – вздохнул Ромео и сделал шаг назад.

Слово «калека» повисло в воздухе, и мне стало дурно.

– А чё с тобой, Паш? – спросила я, тем самым совершая Вторую Критическую ошибку.

Истории, поведанной мне Дрищуком, мог бы обзавидоваться весь индийский синематограф, а может быть, и Голливуд. Поздно ночью, когда геройский Дрищук с приятелем возвращались домой, на них напали бандиты. Бандиты были злы, голодны, одноглазы и все, вплоть до последнего, жаждали кровного дрищуковского капитала. И пока подлый дрищуковский приятель бежал с поля брани. Смелый Дрищук впалой своей грудью защищал накопленное, и четверым мало не показалось. Пятый же бандит, самый злой и матерый, вытащил из кармана огромную монтировку и изо всех сил опустил ее на спину героя. Падая ниц, поверженный, но не сдавшийся Дрищук успел-таки наказать обидчика, вырвав ему правую ногу и левую руку, но геройская спина уже была сломана.

– Перелом позвоночника? – ужаснулась я и всхлипнула. – Что ж ты раньше не сказал?

– Не хотел тебя расстраивать, – вздохнул Дрищук и потупился.

В этот самый миг, где-то там, на небесах, проступила моя катечкинская совесть. Совесть была маленькая и сухонькая, а в ее руках болтался черно-белый рентгеновский снимок, на котором отчетливо виднелся дрищуковский позвоночник с зияющей трещиной. «Доколе?» – спросила у меня совесть и погрозила пальцем.

– Прости, – прошептала я и всхлипнула еще раз.

Начавшаяся по новой пытка стала еще более изощренной.

Ибо теперь при каждом удобном случае Дрищук охал, хватался за тощее свое тело и грозился потерять сознание. Все остальное время он старательно рассказывал жуткие истории «из жизни» со слезой в голосе и затравленностью во взгляде.

Самым популярным дрищуковским рассказом была поучительная история о глазике.

Согласно повествованию, у Дрищука имелся друг-каратист, у которого на соревновании выбили глаз.

– Гриша встал, а глаз болтается, – страшным голосом вещал Дрищук. – Прямо на уровне щеки повис… Девушка евойная в шоке, прямо в шоке… Визжит вся…

Дальше Дрищук делал драматическую паузу для плача, после чего неизменно спрашивал у меня «и вот как ты думаешь, что дальше было?».

– Помер, наверное, – каждый раз ужасалась я.

– А вот и нет, – торжествовал Дрищук. – Тренер ему глаз на место вкрутил. Даже скорую вызывать не пришлось…

– Таки помер? – вновь ужасалась я.

– Да нет, не помер он. Домой пошел. С девушкой конечно же.

– А потом помер, да? – продолжала упорствовать я.

– Да нет же, – морщился Дрищук. – Он даже соревнование выиграл, и только потом домой.

– И уж дома-то, понятное дело, пом…

– Живы все! – взвизгивал Дрищук и хватался за позвоночник.

Вообще, надо сказать, что «эффектная смерть друзей» в Дрищуковом эпосе занимала отдельное место. То, понимаешь ли, на дружбана каток наедет, то вдруг груз какой сорвется, а то в цинковом гробу домой из Афгана делегируют. Правда, за каким хером пятилетних дрищуковских друзей в Афган направляли, я до сих пор не пойму… Ну да это и не важно.

К концу второго месяца любви у меня начались видения. Выбитые глаза, размазанные по асфальту мозги и укоризненный дрищуковский позвоночник снились мне изо дня в день, лишая покоя и сил.

Свет в конце туннеля забрезжил, только когда у Дрищука началась практика и он должен был свалить в город.

Свой отъезд в Москву Дрищук обсуждал целую неделю, и в день разлуки долго выл у меня на плече, сетовал на злую судьбу, предлагая пожениться сразу же по приезде. Наобещав Дрищуку золотые горы, я закрыла за ним дверь и посмотрела на небо.

Небо было темным, звездным, и в этом прекрасном небе моя катечкинская совесть выглядела бледной и незначительной, а рентгеновский снимок в ее руках отчего-то напоминал журнал «Мурзилка».

– А пошла ты, – сказала я совести и ровно на следующий вечер собралась на прогулку.

И вот представьте себе – август, яблоки падают, до школы еще далеко, а главное – Дрищук черт знает где, и в обозримом будущем его не предвидится. Я даже не сразу к друзьям поперлась, захотела немножко погулять по улице, чтобы сполна насладиться одиночеством и свободой. Часа полтора шарилась и, когда стало скучно, пошла к своим. В компании моей тоже ничего не изменилось, разве что зараза Вобла начала подкатывать к моему экс-бойфренду, но, судя по его печальной роже, Вобле не светило. Тем временем на улице стало холодать, и, приняв водки, я решила отправиться домой за кофтой, дабы не пугать бабулю пьяным визитом за полночь. Дойдя до собственного дома и пожевав мяты для маскировки, я поднялась на крыльцо и открыла дверь.

На столе стояла тарелка с мясом и салат, а за столом сидел Дрищук с вилкой в руках.

– Сюрприз, Зайка!!! – радостно завопил Дрищук и кинулся мне навстречу.

– У-у-у тебя же практика, – промямлила я, вцепившись в край стола.

– Да я тут выяснил, что из Москвы на электричке туда-обратно всего каких-то три с половиной часа! Я теперь к тебе каждый день приезжать буду. Ты рада?

– Безумно, – процедила я и выскочила в коридор.

В коридоре стояла бабушка. Она заваривала чай и как-то по-идиотски улыбалась.

– Какого хрена?! – обрушилась я на бабушку. – Какого хрена ты его принимаешь, когда меня нет дома?!

– Во-первых, человек издалека приехал, а во-вторых, у него позвоночник сломан, – сложив губы куриной жопкой, прошептала бабуля. – Ты не переживай, я ему не сказала, что ты гуляешь. Он думает, что ты у Наташки сидишь. Так, глядишь, и женится.

Я взвыла, и ноги сами понесли меня к Вобле.

– Танька, ты только меня не убивай, пожалуйста, – заплакала я, когда Вобла выползла в сад. – Я твоего Дрищука вообще никогда не любила… А теперь не то что не люблю, а даже смотреть в его сторону не могу.

– Да я знала, – ответила мне Вобла, – ты только не плачь.

– Миленькая, я не могу с ним больше, я, кажется, помираю, сделай хоть что-нибудь.

– Так, а в чем проблема? Ты пошли его на хрен, хоть сегодня же.

– Он же этим летом спину ломал. Как его пошлю? Вон и бабушке про позвоночник нажаловался. Теперь сидит у меня дома, картошку жрет и чаем запивает.

– К-какой позвоночник? – уставилась на меня Вобла.

– Ну, который ему в мае бандиты перешибли.

– Какие бандиты?! – еще больше удивилась Вобла.

– Злые, наверное, – всхлипнула я.

– И давно это с ним? – продолжала любопытствовать Вобла.

– Ну что же ты за дура, я говорю, с мая!

– Сама ты дура, Катя. Никакого перелома у него нет.

– А что тогда есть?

И тут Вобла поведала мне правду. От дрищуковского эпоса правда отличалась разительно, поэтому была еще более вопиющей, чем я могла себе представить. Темные подворотни со злыми бандитами оказались происками дрищуковской фантазии. А роль треклятой монтировки исполнял велосипед торговой марки «Взрослик».

– Да он нажрался вхлам. И кататься поехал, – рассказывала мне Вобла. – У церкви горку знаешь? Ну вот, он на этой своей дряни разогнался во всю дурь, а в самом низу обнаружил, что руль у него в руках остался.

– И что, спину поломал? – съежилась я.

– Да нет, ни хрена он не сломал. Штаны на жопе порвал, сотрясение легкое заработал и звездюлей от родителей получил. Его мать потом на всю улицу про разодранные портки орала. Ты что, не слышала?

– К сожалению, нет, – сказала ей я и зачем-то опять посмотрела на небо.

На небе была моя катечкинская совесть, и в ее тощих ручках болтался ржавый велосипедный руль. Руль выглядел сиротливо и совсем-совсем не внушительно.

– Ты прости меня, Танька, – еще раз сказала я, показала небу кукиш и пошла в противоположную от дома сторону.

Про прическу

Все-таки самое главное в человеке – это ни фига не прическа.

А жаль. Потому что с нынешней прической я могу по жизни маршем топать и на мелочи не отвлекаться.

Парикмахерский шедевр приключился предсказуемо, по тысячелетиями отрабатываемой женской схеме:

В девять утра мне подумалось, что жизнь прожита впустую.

К двенадцати я выяснила, кто в этом виноват.

В тринадцать я сняла с виноватого 300 долларов.

И уже к 15:00 стояла у дверей парикмахерского салона с целью стать королевой мира посредством химии вертикальной.

Развитие сюжета тоже прошло без неожиданностей. По приходе в цирюльню выяснилось следующее: