Тонкий лед - Эльмира Нетесова

—   Переводят в распоряжение области. А куда имен­но, нам никто не станет отчитываться. Может, в госбез­опасность или внедрят куда-нибудь «уткой», а может, в налоговую или фискалом на фирму. Без дела не оста­нется,— глянул на Егора в упор и продолжил, иронич­но усмехаясь,— помнишь, последнюю проверку ваше­го отдела. Она была внезапной, область провела. Каж­дую бумажку проверили, все записи. Никто не знал о предстоящем. И не успели ничего спрятать. Так-то вот и нашли у него в столе тетрадку с компроматами на всех. На каждого. Долго проверяли, но ничего серь­езного не нашли. Иначе выводы давно бы сделали. А получилось, что он сам себе под хвост нагадил. Вот и убирают, потому что явно засветился.

До вечера оставалось много времени. Егор вернул­ся в кабинет, к своим делам. Вскоре приметил осведо­мительницу из зэчек. Женщина отчаянно жестикулиро­вала, просила немедленно принять ее.

—   Засветила меня охрана, и опера подставили. Ра­зорвут бабы вечером, как только вернутся из цеха,— тряслась женщина.

—   Что случилось? Расскажи спокойно!

—  Я вам про наркоту сказала. Накол дала, где шмон провести. Но просила проверить всех, поголов­но, чтоб без подозрений. А опера прицельно искали и нашли. Только у нас с Дуськой не шарили. Та в боль­ничке уже неделю канает, а на мне всем бараком оторвутся. В клочья разнесут по углам и пикнуть не успею.

—   Наркоту опера забрали?

—   И шприцы изъяли. Теперь не знаю, как мне быть?

—   Кто видел шмон помимо тебя?

—   Двое! Одна и другая дневальные.

—   Их проверили на наркоту?

—   Нет, да и смешно. Одной — восемь десятков, вто­рой — семьдесят. Они раньше чем опера ушли, в цех слиняли, баб упредить. Я доперла и смылась, пока не достали.

—   Вернись в барак, еще не поздно. Охрана будет поблизости. Чуть шум, вмешаются тут же! — отправил женщину, предупредил охрану.

Все было тихо. Бабы вернулись с работы, строем сходили на ужин в столовую. Ни шума, ни ссоры не донеслось из барака во двор, и охрана отошла, успо­коилась.

А в это время к Касьянову приехал Соколов. Они тихо разговаривали. И не случись Егору необходимость подписать некоторые бумаги, может, и не узнал бы, что случилось с Ефремовым.

—   Мне отлучиться нужно было в милицию. Я уехал в середине дня, но на зоне остались оба моих замести­теля, да и все другие. День складывался спокойно. Такое не часто случается. Ефремов, и что мужику в голову стебануло, вздумал заглянуть на оружейный склад. Сам знаешь, он хоть и не рядом, но неподалеку от нас на всякий случай. Ключи у него свои имеются. Не только от складов, от каждого кабинета. Короче, откинул крыш­ку ящика, хотел патронов взять. И только нагнулся, боль почувствовал. Крикнуть уже не мог. Заклинило. Он и не понял, что в него нож засадили. Подумал, будто сердце само по себе сдало. А рядом, ну, как назло, никого. Сунулся башкой в ящик, сам на коленях перед ним так и остался. Сколько так простоял, хрен его маму знает? Только охрана с вышки приметила неладное: склад долго открыт, а шевеления нет, людей не видно. Реши­ли проверить и увидели Ефремова. Тот уже без созна­ния, а нож торчит со спины. Это «перо» приметное. Его с другими не спутать. Медведь такие имел. Руко­ять с паханским знаком. Другие не должны были брать его в руки. Но Медведя нет. Значит, кто-то насмелился воспользоваться его «пером», решили мы и заподоз­рили всех фартовых барака и их пахана.

—   А сам Ефремов ничего не говорил?

—   Утром врачи вернули сознание. Ну, а толку? Он так и сказал, вокруг склада никого, а сам склад под замком стоял. Кроме Ефремова, куда никто не входил целых две недели.

—   Его могли выследить и пойти следом. Фартовые умеют ходить очень тихо,— напомнил Касьянов.

—   Федь, знаю, но не забывай, это случилось в зоне, где всякий шаг человека не только на виду, на слуху, но и под прицелом охраны. Как зэк мог идти следом за Ефремовым на виду не только охраны, но и десятков псов, да еще средь бела дня? Это уж слишком! Само­го себя поставить под перекрестный огонь пулеметов? Я таких не видел и среди паханов.

—   Сань, ну, кто тогда?

—  А хрен его знает? Сам не допру. Собаки все вокруг обошли. След не взяли.

—   Ефремов на кого думает?

—   Одно твердит: «Медведь».

—   Ну, как он мертвый станет метать нож в живого? Да еще успевает тебя за душу трясти?

—   Прикалываешься? А ведь я не темню!—оби­делся Соколов.

—   Не о тебе речь! Но твой Ефремов явно что-то недосмотрел!

—   Я все сказал...

—   С его слов?

—   Добавить нечего. Все одно и то же говорят. Ви­дели, как их начальник зашел на склад. Один. Никого с ним не было. Но дверь склада долго оставалась от­крытой. Когда решились заглянуть, увидели то, о чем я говорил.

—   Ну, и что решили?

—   Ефремова хотят обследовать на вменяемость. Врачи предлагают, мол, он боится оставаться в палате один и говорит о каком-то Медведе. Ночью орет на всю больницу. Медики предполагают, у него подавле­ние психики человеком незаурядным, который помимо своей воли, даже будучи мертвым, остался в памяти угрозой для жизни. Возможно, он был врагом, кото­рый, будучи живым, мог спокойно осуществить угрозу. Но тогда возникает вопрос: откуда взялся нож? Он не придуманный, реальный. Не мог же Ефремов сам себе вогнать его со спины и придумать эту легенду.

—   Почему твой Ефремов говорит о Медведе?

—   Иль ты посеял? Когда Медведь сорвался в бега, и мы почти накрыли пахана, именно Ефремов стрелял по ногам Медведя и ранил. Тот больше не мог бежать и утонул, своей тяжестью проломив лед.

—   Это давно прошло,— отмахнулся Касьянов.

—  Да еще года не минуло. А пахан извел нас обо­их. Меня даже дома достает, и его измучил. Теперь и я не знаю, чего ждать? — вздохнул Соколов.

—   Отдохнуть тебе надо, и Ефремову тоже. Устали оба, вымотались, вот и мерещится чертовщина!

—   Федь, нож не примерещился. Его видели и в ру­ках держали. Ефремов чуть не откинулся. Теперь за меня возьмется пахан,— дрогнул голос Соколова.

—  А мог кто-нибудь из охраны, один за всех свести счеты с Ефремовым? — спросил Федор Дмитриевич.

—   У него со своими прекрасный контакт. Если та­кое действительно предположить, зачем охране нужно было раньше времени шухер поднимать? Дождались бы, пока Ефремов умрет, а уж потом сообщили бы, злился Соколов.

—   Он, кроме врачей и тебя, кому-нибудь рассказы­вал о Медведе? — спросил Егор.

—   Откуда мне знать? — отмахнулся Александр Ива­нович.

—   А нужно спросить.

—   Зачем?

—   Не исключено, что у вас с ним один на двоих враг имеется, но не из преисподней, а реальный, жи­вой. Только очень опытный и коварный. Тем более, что у вас половина зэков — киллеры, профессиональ­ные мокрушники.

—   Эти без навара не бзднут! А за нас с Ефремо­вым кто отслюнит?

—   Не скажи! С другим начальником зоны по-теплому договориться можно. Тем более, если из ментов пришлют. Они голодные, жалованье копеечное. Уло­мать их можно легко. Вот и подумай, откуда брызги летят? — советовал Платонов.

—   Нереально. Нас спихнуть, убрать, других поста­вить... Где гарантия, что они не круче. Да и кто стол­куется с зэками на побег? Ведь за такое самому на шконку подзалететь можно! — качал головой Соколов.

—   Это вы так думаете, а другие — иначе! — не со­глашался Егор.

—   Иного не представишь. Если из зоны оборвался зэк, хоть сдохни, но найди его! Иначе — за ротозей­ство, а его еще считают пособничеством, под военный трибунал ставят,— взялось красными пятнами лицо Со­колова.

—   Теперь многое иначе. И за поимку преступника даже ментам награды и премии дают. Притом, если тот козел у них из камеры слинял.

—  До нас такое покуда не дошло! Скорее без зар­платы на год оставят. И дыши как хочешь, а ты на премии губы развесил. Наша жизнь собачья! Прови­нился — враз на цепь. Да так приморят, что баланда подарком покажется,— отмахнулся Касьянов.

—  А вашего предшественника осудили? — спросил Егор Соколова.

—   Нет. Выкинули с работы под жопу. Я так слыхал. Что с ним на самом деле случилось, не знаю. Мы не общались. Он много старше. Хотя, правду сказать, кого там было наказывать? Человеку за семь десятков лет. Пять раз рапорты подавал. Все некем заменить было. А когда приперло, враз откопали. Старик, как говори­ли, мигом в больницу свалил. От радости или с горя у него инсульт случился. Уж не знаю, выкарабкался он или нет? О нем и теперь молчат.