Сны Шлиссельбургской крепости Повесть об Ипполите Мышкине - Анатолий Гладилин

— С такими взглядами, господин Мышкин, вы не жилец на этом свете. Опомнитесь, на кого руку подымаете? Ужель нельзя договориться по-умному? Ведь вы умный человек… Нам тоже свойственны нравственные страдания…

— После сытного обеда вольготно рассуждать о нравственных проблемах, вздыхать о мятущейся противоречивой душе русского интеллигента… А ведь все ясно: со времен Ивана Грозного Россией правила опричнина. Попадаются, правда, и либеральные опричники, но мечтают они только о том, чтобы на их азиатский порядок приличный европейский глянец навести, чтоб властвовать было сподручнее. От власти еще никто не отказывался и не откажется. С вами договариваться — значит в вашу банду вступать, по законам опричнины жить, от сладкого пирога куски урывать.

…Мышкин проснулся, чувствуя лихорадочный озноб. Голова кружилась, во рту пересохло, как будто действительно долго спорил с якутским губернатором. Встал. Выпил воды. Лег. Накрылся бушлатом. Некоторое время смотрел, как на потолке вздрагивает желтый круг от керосиновой лампы. Послышался шорох задвижки. Мышкин выждал еще минуту и повернулся на бок. «Шляется всякая нечисть, — подумал он, засыпая. — Хоть бы Фрузя появилась или Николай Гаврилович!»

9

Если бы в Женеве цыганка или гадалка, раскинув карты, предсказала Мышкину дорогу дальнюю и казенный дом, все равно выбрал бы дорогу дальнюю — в Россию.

А дорога действительно выпала дальняя. Он проехал тысячи верст. Он полгода в пути. Мышкин-Титов, скучающий путешественник, командированный в Иркутскую управу, лжечиновник по особым поручениям, самозванный ревизор.

В Иркутске он снимает комнату у родителей жены пана Вацлава. Часто устраивает веселые пирушки со старшим писарем жандармского управления Непейцыным.

Легкая, привольная жизнь!

И никто не подозревает, как трудно рядиться в благополучную личину господина Титова. Ежеминутно ждешь разоблачения, ареста, провала. Не с кем посоветоваться, неоткуда ждать помощи, все время один…

Приходится проделывать странные вещи. Например, поступить в Иркутскую телеграфную школу и проучиться… всего пять дней. Зато похищены бланки официальных телеграмм.

В сундуке у господина Титова хранится мундир жандармского поручика со шпорами и аксельбантами.

Господин Михаил Петрович Титов досконально изучил делопроизводство жандармской канцелярии, может сам составить бумаги для обыска заключенного и перевозки его в другое место. Теперь он запросто подделывает подписи генерал-губернатора Восточной Сибири барона Фредерикса, начальника управления подполковника Янковского. Спасибо писарю Непейцыну! Бог дал такую фамилию горькому пьянице.

В сундуке у господина Титова под жандармским мундиром спрятаны документы:

1. Удостоверение личности поручика корпуса жандармов Мещеринова А. И.

2. Телеграмма из Благовещенска: «Иркутское жандармское управление, вилюйскому исправнику. Предписываю оказать необходимое содействие поручику корпуса жандармов Мещеринову, командированному сопровождать Чернышевского в Благовещенск».

За подписью барона Фредерикса.

3. Сопроводительная бумага: «Препровождая при сем телеграмму, полученную в управлении на ваше имя от генерал-губернатора Восточной Сибири, управление со своей стороны покорнейше просит вас не отказать в содействии поручику Мещеринову по исполнению возложенного на него поручения».

За подписью исполняющего дела начальника управления капитана Соколова и адъютанта управления поручика Бурлея.

4. Предписание унтер-офицеру Аггею Фомину: «Предписываю исполнить в точности и без малейшего замедления все приказы поручика корпуса жандармов Мещеринова, относящиеся до перевода посаженного в г. Вилюйске Николая Чернышевского во вновь назначенное местожительство».

Подписи соответствующие.

Даты проставит Мышкин, он же Титов, он же поручик Мещеринов, когда отправится в путь.

Вацлав Рехневский и Феликс Ржешотарский подробно рассказали о трудностях маршрута. До Витима Мышкина довезет барка Думбровского (и письмо к поляку заготовлено), а потом… как в сказке: чем дальше, тем страшнее. Как добраться до Олекминска? Таежная река, на сотни верст кругом ни одного человеческого жилища. От Олекминска до Сунтара — темный лес. В буквальном смысле этого слова. Глухие тропы, которые знают лишь местные провод-пики. И в Вилюйске чем встретят поручика Мещеринова? Праздничным салютом в его честь или ружейным залпом по самозванцу?

Полгода ушло на подготовку. Впереди самый ответственный, решающий этап. Но в любой момент может случиться осечка, и тогда пиши пропало.

Итак, ждет Мышкина дорога дальняя.

…Или?

Вспоминая позднее свое иркутское житье-бытье, он удивляется одному обстоятельству: ведь, кажется, весь город облазил, присутствия навещал, в жандармскую управу к Непейцыну наведывался, трактиры с писарем обходил, и в купеческий клуб, и в публичную библиотеку заглядывал, а вот единственным зданием не поинтересовался — хотя бы так, из чистого любопытства, — иркутским казенным домом.

Но вскоре пришлось и в нем побывать. Три раза водили по этапу через иркутскую тюрьму.

А зачем заранее острогом «любоваться»? Неужто бы передумал? Да нет, тут суть в психологии: потом сквозь решетку смотрел бы на площадь, где когда-то вольным, свободным человеком стоял, и веселее было бы в камере.

Резвая тройка довезла его до Качуги, а потом барка понеслась вниз по Лене, мимо красных скал и высоких лесистых берегов. Легко и стремительно началось его путешествие, по уже от Жигалова, когда река разлилась вширь и течение как бы притормозило, пошли пустые, бездеятельные дни.

Паузок был доверху набит товарами и людьми.

К Мышкину приставали с назойливыми расспросами, приходилось отвечать, выдумывать, он все более замыкался в себе. Разнообразие природы перестало волновать. Раз за разом он повторял варианты своего появления в Вилюйске. Он жил предстоящей схваткой, и это изматывало нервы.

Когда еще придется наблюдать такую красоту?

Но мимо, мимо. Промелькнул Киренск, деревянный город на острове, а там Мышкин и не заметил, как показалось Витимское.

— Сколько от Киренска до Витима?

— Да говорят, четыреста двадцать верст.

Витимское — обособленная республика в центре Российской империи. Здесь не подчинялись ни царю, ни исправнику, ни богу, ни черту. Здесь не сеяли и не пахали, не промышляли охотой.

…Худой мужик в рваной, истлевшей рубахе, всклокоченный, с лихорадочным блеском в глазах, ввалился в кабак.

— Хозяин, я нынче «барин». Гуляю. Гони шантрапу в шею! — и бросил на стойку тугой тяжелый мешочек.

Хозяин бойко кликнул Ваньку и Ваську. «Шантрапа» (темные личности за столиками) поспешила к выходу, почтительно кланяясь худому мужику. Ему повезло, он сегодня «король», гуляет.

«Демократия, — усмехнулся про себя Мышкин. — Капитализм в миниатюре. Неужели такое будущее ждет Россию?»

…В Витимском люди часто исчезали при весьма загадочных обстоятельствах. Что с ними случилось — это никого не интересовало. Интересовало только золото.

Мышкин купил лодку, запасся провиантом, благополучно отбыл вниз по реке. И ни одна живая душа не спросила его куда, зачем.

Пристальное внимание к своей особе он заметил, прибыв в Олекминск. Далее, всю дорогу до Вилюйска, он жил с ощущением, что его рассматривают. Чьи-то глаза неотступно следили за ним.

Солнце часа на два скрывалось за высокий берег, а потом медленно плыло по кругу. И так изо дня в день — почти семьсот верст от Витимского до Олекминска. Расплавленный свет, льющийся с неба, дурманил голову. Мерцающие блики реки ослепляли, резали глаза. Задыхаясь, Мышкин стягивал холщовый мешок, и тогда звенящее облако комарья и гнуса устраивало свое кровавое пиршество. Комары ели поедом, гнус забивался в рот, нос, уши. Не выдерживая этой пытки, Мышкин снова надевал холщовый мешок на голову (в холстину квадратом была врезана частая сетка из конского волоса — решетка. «Карманная камера» на одного человека!). Его охватывал приступ ярости, он налегал на весла, исступленно греб, пока не выбивался из сил… Он ложился на дно лодки, закрывал глаза. Странное забытье. Впрочем, ненадолго: он боялся потерять сознание и заставлял себя подниматься. И опять на несколько верст вокруг блестящая гладь реки, и не поймешь: сдвинулась ли лодка, или ее тихо кружит на месте?

Черная туча, глухо грохоча, закрывала полнеба. Крупные волны раскачивали лодку, хлестал косой ливень, а солнце откуда-то сбоку зажигало водяные брызги, расцвечивало горизонт радугой.

Однажды он видел, как горела тайга. Дым застилал правый берег, вспыхивали далекие блеклые языки огня — и все это в колдовском безмолвии реки.