Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Признаюсь, что как я ни мало сроден к завидованию другим людям в счастии и страсть сия меня никогда не мучивала и не мучит, — но в сей раз чувствительно и больно было мне услышать о нем от самого князя, прикрывагощего уже стыд свой извинением себя предо мною, что он никак не ожидал, чтоб произвели его в коллежские асессоры, а не инако думал, что дадут ему только чин титулярного советника что он и о производстве его для того только представил, что Верещагин дал ему обещание выйтить тотчас из нашей службы и перейтить куда–нибудь в иное место, чего и самому ему хотелось. Но легко можно заключить, что для меня извинение таковое не весьма было утешительно, и я не мог, чтоб на князя, за забытие меня и предпочтение мне сего негодяя, внутренне не подосадовать.

 И о сем–то я, конечно, размышлял, едучи назад в Богородицк, и смеялся тому, что сей новоиспеченный господин майор продолжал до прежнему быть у меня, имевшего только каинтанскмй чин, под командою.

 Чрез неделю, до возвращении моем, приехал к нам и князь, в сей раз уже один и без своей княгини, а только с г. Стрекаловым и со свитою, далеко уже не столь многочисленною, как прежде; почему и не захотел стать во дворце, а расположился во флигеле, в самых тех покойцах, где жил до того судья г. Арсеньев. И удивился нашед дом мой совсем уже достроенным, равно как и парадное в доме крыльцо уже отделанным, чем он был так доволен, что изъявлял мне за то отменное свое благоволение,

 Впрочем, как при нем в сей раз не было уже столь многих прихлебателей, как в прежний раз, то во все время тогдашнего его пребывания не произошло, у нас ничего важного и замечательного, а все было у нас тихо, смирно, хорошо и ладно. Он, по обыкновению своему, опять–таки всякой день езжал на поле, гонял и травил зайцев, возвращался к нам уже в темные ночи, а я оставался дома и занимался своими делами или угощениями у себя г. Стрекалова, которой редко езжал с ним на поле.

 Одно только случилось происшествие особое, да и то произвело мне не досаду и огорчение, а особенное удовольствие и состояло в следующем. Как князь, ездивши да охоту, ехал однажды с поля верхом с товарищами в одно село отдыхать, то случилось ему наехать на одного крестьянского мальчишку, ехавшего также с поля домой в телеге. И как приметил он, что мальчишка сей никак не узнал, а счел его простым охотником, то, до скаредной своей прежней привычке, восхотелось ему сим случаем воспользоваться, и в своих с ним разговорах выпытывать и расспрашивать у него все, что он обо мне и о правлении моем знает. Но, по особливому для меня счастию, случилось быть сему мальчишке очень умному, и хотя меня никогда не видавшему, но довольно обо мне и всех моих делах с хорошей стороны от стариков наслышавшемуся. А потому как князь ни старался его выводить из ума, но тот превозносил меня по своему, одними только похвалами, и расхвалил ему меня так, что князь, по возвращении своем к нам, торжественно при всех, за столом мне сказал: «Ну, Андрей Тимофеевич, как мы сегодня наехали мальчишку, так хотя б и брат родной тебе он был, так бы не насказал мне столько о тебе доброго; и ему уже я более всех поверю, потому что он ни тебя, ни меня не знал, а говорил от чистого сердца, и что от роду помнит».

 Легко можно заключить, что таковое его приветствие было для меня не противно, а самое сие подало повод и к другому происшествию и к побуждению меня к такому делу, к которому приступил я почти нехотя, а именно:

 Как скоро происшествие сие и хорошее расположение князя ко мне сделалось всем известно, то как родные мои, так и все моя друзья и приятели стали мне советывать, чтоб я воспользовался благоприятным для себя случаем и попросил князя, чтоб он и обо мне таким же образом в сенат представил, как о Верещагине. Долго я на сие никак не соглашался, ибо с одной стороны за правило себе издавна поставил не добиваться сам каких–нибудь себе чинов, а с другой — не хотелось мне я князя о сем, как о милости какой, просить. Но наконец убедили меня к тому наиболее тем, чтоб я исполнял сие, хоть стыда ради пред Верещагиным. Итак, пред самым уже отъездом князя я приступил к нему с сего просьбою. И князь не только мне в том не отказал, но, отзываясь, что он сие считает себе уже и долгом, обещал тотчас, по возвращении своем в Москву, исполнить, что действительно и учинил. Но, спасибо посланное, его обо мне в сенат представление осталось без малейшего успеха, и ему в том, и слова не сказав, отказали, поелику у меня там не было никакого г. Бакунина ходатаем.

 Князь пробыл у нас в сей раз не долго и только до половины сентября месяца, и 15–го числа поехал от нас в Бобрик. А на другой день проводил я его и оттуда, нимало не воображая себе, что сей приезд его был к нам в волость уже последний.

 По отъезде его, всю последующую за сим осень и первые зимние месяцы, провели мы по прежнему в разных своих упражнениях. И во все сие время случилось только то, что вначале октября месяца лишились мы меньшой своей дочери Варвары, бывшей еще на руках у кормилицы. Бедненькая с самого рождения своего все что–то чахла и была нездорова, а во время пожара ее сильно простудили, и отчего наиболее начала она чахнуть, покуда наконец родимец кончил ее кратковременную жизнь и сей ребенок был у меня уже последний.

 Вскоре после сего происшествия отправились мы в дальние гостя, в Кранивенский уезд, к родственнику нашему Петру Алексеевичу Кирееву. А на возвратном пути заезжали и к прочим нашим кранивенским знакомцам, где, будучи в доме у друга моего г. Шушерина, встретил я и свой 45 год от рождения. Имянинны же свои праздновал уже, по обыкновению, возвратясь в Богородицк, при котором случае, для угощения всех своих городских знакомых, в первый раз столовую и гостиную свою в новом доме превращал в залу.

 По наступлении зимы писал я опять в Петербург к старинному своему другу г. Малиновскому, но и в сей раз не мог получить от него никакого ответа. Почему с того временя и перестал к нему писать, и тем паче, что стороною слышал, что ему было не до того, чтоб помнить о своих прежних друзьях, а он занимался излишнею приверженностью своею к бахусовым продуктам. Я искренно пожалел о сем человеке, учившемся так хорошо в Кённгсберге и штудировавшем вместе со мною крузианскую философию и бывшем уже на хорошем пути к почестям, но — проклятый порок сей погубил сего человека.

 Кроме сего, достопамятно, что я в сие зимнее время, кроме обыкновенного сочинения своего «Экономического Магазина», занимался еще переводом немецкого романа под заглавием «Герфорт и Клара», который мне и слогом, и содержанием своим полюбился. И трудился над ним с толиким прилежанием, что, несмотря на всю величину его, весь оной недель в шесть кончил переводом. Мне хотелось и его также напечатать, но как–то не удалось. Господин Новиков как–то долго не собрался за напечатание его приняться, и я лишился даже своего и манускрипта.