Откровения немецкого истребителя танков. Танковый стрелок - Клаус Штикельмайер

Весь остаток лета в Восточной Пруссии мы не делали ничего, кроме занятий физкультурой и докладов унтер-офицеру Штенгеру.

Soldatenklau на время испортили нам жизнь осенью 1944 года — еще один опыт к уже многочисленным воспоминаниям об этой местности.

К западу от Восточной Пруссии лежала Западная Пруссия, где некоторые из нас, к тому времени вновь получившие танки, после 12 января 1945 года снова будут втянуты в стычки с Советами.

Однажды в конце 1944 года в Восточной Пруссии я и еще один парень сидели в саду, где стояло множество ульев. Одна чертова пчела ужалила меня в нижнее веко. Я пошел к врачу, который взял пипетку, полную жидкости цвета крови у кузнечиков, — помню, что средство называлось «Таргезан», — и, сжав пузырек пипетки, уронил коричневую каплю мне на правую щеку и на сравнительно новую зеленую полевую форму, оставив несмываемое пятно. Это было небольшое происшествие, но оно показывало, что наш врач не заботился о людях, которым должен был помогать. Об этом человеке можно рассказать и кое-что похуже.

В Восточной Пруссии наши ребята закрутили знакомство с беженками, что привело к повальному ночному прелюбодейству. Наутро всем устроили проверку членов, которую проводил наш врач. Любая краснота головки, или кожи, или всего члена считалась показателем того, что парень недавно имел половое сношение. Были назначены жестокие наказания за членовредительство, в том числе за заражение венерическими заболеваниями. Наш врач был готов заявить на каждом осмотре половых органов, что практически каждый солдат был сексуально активен всего несколько минут назад.

Лишь однажды я слышал, что парень из нашей роты протестовал против того, что его назвали трахальщиком, потому что его Genusswurzel («корешок удовольствий» или «бугор удовольствий») оказался на осмотре слегка красным. Его фамилия была Квак, и, кажется, он был родом из Трира на реке Мозель. У Квака нашлось мужество заявить оберштабсфельдфебелю перед строем в вестибюле казармы, что унтер-офицеры и офицеры части такие же развратники, что и рядовые, и что вышестоящие лица тоже нашли себе подруг среди беженок.

Я знал, что Квак был прав насчет унтер-офицеров и даже командира роты. Оберштабсунтерофицер Фетткётер как-то поручил мне проводить до ближайшей железнодорожной станции двух 20-летних красоток, с которыми он и его босс развлекались предыдущей ночью.

Час или около того я ехал с двумя девицами в товарном поезде. Одна спросила меня: «Ты влюблялся когда-нибудь?» Может быть, она имела в виду, что она влюбилась либо в оберштабсунтерофицера, либо в командира роты после той ночи. Могу сказать, что почти любой парень в части, сопровождай он двух девиц, изо всех сил попытался бы уломать их по-быстрому заняться с ним любовью — прямо там, в трясущемся товарном вагоне.

Квак был правильным парнем, который получил очень хорошее для своего возраста образование перед тем, как попал в танкисты. Он был полной противоположностью врачу, который был самым поганым подхалимом во всей роте, какого я когда-либо видел.

Не только неуклюжесть с «Таргезаном» при обработке пчелиного укуса или нечестность в качестве определителя потертости члена делали нашего врача столь непопулярным. Он отдалился от солдат еще больше, когда осенью 1944 года Soldatenklau заставили нас таскать бревна на строительстве бункеров в Восточной Пруссии.

Любой лесник из Восточной Пруссии заплакал бы при виде своих стройных, высоких сосен — каждая не менее 40 см в диаметре у основания ствола, — поваленных и лишенных веток, но он не мог бы плакать больше, чем мы, солдаты 24251Е, выполняя ту работу. Конечно, таскать бревна в Восточной Пруссии было тяжелейшим физическим трудом из всего, чем я занимался. Мне тогда было 19 лет. Хорошо, что до того, как Soldatenklau наложили на нас лапы, старый Штенгер позаботился о том, чтобы мы были в сравнительно хорошей физической форме.

Как это рабство относилось к врачу? Он не притронулся ни к одному бревну. Он болтался рядом, давая каждому узнать, что он медик и, на случай, если ему придется заняться своим трудом, его руки должны остаться чистыми. Ну, у него не нашлось бы никакого лечения для сильно поврежденных спин. А именно это некоторые из солдат и унтер-офицеров заработали бы на этом геркулесовом труде.

Я бы лучше увидел на его месте капеллана, смотрящего на рабский труд. И что самое странное, управлявшие своими рабами офицеры-Soldatenklau дали врачу уйти с этим.

Не было в роте человека, который после этого помог бы врачу выбраться из любой передряги, связанной с Советами. Он стал дерьмом для всех.

Похожее на ГУЛАГ таскание бревен в Soldatenklau проходило не ближе 35 км к северо-западу от города Лик в юго-восточной части Восточной Пруссии. За полтора года до того, в начале 1943 года, мне выпало там несколько месяцев занятий по вождению танков в армейской танковой школе. Мирные заснеженные поля и почти неезженые лесные дороги делали время вождения незабываемым, несмотря на то что наш школьный танк со снятой башней был открыт сверху. В 1943 году были и другие приятные аспекты местности вокруг Лика.

В одной деревне — водителям пришло время смениться — мы проехали напрямик, мимо белого забора из штакетника. Солдат за рычагами переволновался и, желая дать задний ход, въехал в забор передним правым углом стального ящика.

Владелец чистого участка, который обегал тот забор, был добрым, великодушным стариком, который пригласил нас — инструктора и четырех курсантов — поболтать и выпить чаю. Он угостил нас огромной буханкой белого хлеба и в придачу к ней — много масла. Он знал, что могли съесть молодые парни, особенно когда они занимаются зимой на открытом воздухе.

Сказав, что его семья многие поколения живет в Восточной Пруссии, он с печалью рассказал, что его сын, служивший тогда в Вермахте, официально сменил фамилию. «Она недостаточно хороша для него». Он имел в виду свою фамилию Йидицки. Возможно, младшему Йидицки не нравилось, как звучат первые три буквы (: в английском языке оно созвучно, например, слову «Идиш» — Yiddish), а может быть, гораздо сильнее — последних трех.

Чтобы заслужить уважение братства механиков-водителей, солдату нужно было практиковаться в водительском пердеже. Где бы водители ни собирались, они рано или поздно устраивали особое состязание — состязание пердунов.

Подготовка к доброму пуку требовала еды и питья, провоцирующих пускание ветров. Хорошо подготовившись, каждый конкурсант должен был сесть на табурет — в танковой школе это был стандартный четырехногий табурет — и вытянуть ноги, опустив пятки на пол далеко перед собой.

Когда наступала его очередь, каждый солдат делал вид, что нажимает левой ногой педаль сцепления, и, издав короткий пук, двигал правой рукой, имитируя переход с нейтральной передачи на первую, освободив педаль сцепления. Без паузы — и это было одним из обязательных условий — он, пустив в ход правую ногу, чтобы нажать на педаль газа воображаемого Pzla, повторял цикл — снять со сцепления — пукнуть — перейти на другую передачу — включить сцепление, переходя с первой передачи на вторую, и так далее, с целью дойти до пятой передачи, не пропустив — и это тоже входило в условие — ни пука, ни движения.

Традиционный танковый пердеж требовал точной визуализации шести передних передач, как на старом добром Pz-IV, который, кстати, имел одну заднюю передачу. «Панцер-V» («пантера») имел уже семь передних передач и четыре задние. Знатоки назначали дополнительные очки конкурсантам, чьи движения руками повторяли ход переключения передних передач Pz-IV в форме двойного Н.

Обычно танковый пердеж происходил скорее спонтанно, чем в связи с состязанием. Импульсивный участник, стоя на правой ноге, поднимает левую и, делая вид, что выключает сцепление левой ногой, издает короткий пук и пускает в ход правую руку, повышая передачу. Затем он поднимает левую ногу, делая вид, что включает сцепление. Конечно, он не мог пустить в ход правую ногу на воображаемой педали газа, чтобы ехать быстрее; так что ему приходилось пропускать повышение скорости до предела, допускаемого данной передачей, перед тем как переключиться на более высокую, — важное требование в реальном вождении тяжелого транспорта, особенно танков.

Механики-водители, способные допердеть до шестой передачи, демонстрировали адекватность принятой пищи — и, наверное, даже лучше — и что они не очень голодали. Солдатская мудрость «Нечего пожрать — нечего посрать» могла, относительно пердежа, быть перефразирована как: «Много пожрать — много посрать».

Правильное исполнение водительского пердежа требовало значительных умственных и физических усилий. То, что могло бы стать одним долгим пердежом на всю комнату, было разделено на шесть мини-пердежей, каждый из которых — еще одно условие — был четко слышен.