События и люди. 1878-1918 - Вильгельм II Гогенцоллерн

В это же время бросил свою зловещую тень на события и случай с «Лузитанией». Италия разорвала союз. Не удивительно, что записка об избирательном праве отошла у меня на задний план.

Зима и лето 1916 года с их боями на всех фронтах, кровавым летним сражением и блестящей осенней и зимней румынской кампанией требовали моего присутствия во всех пунктах западного и восточного фронтов до Орсовы и Ниша, где произошло первое знаменательное свидание с болгарским царем, и я, понятно, не мог заняться внутренней реформой так детально, как это диктовалось важностью вопроса.

Весной 1917 года я обратился к канцлеру с предложением составить к Пасхе проект обращения к народу относительно реформы, имея, конечно, в виду, что кабинет министров уже давно обсудил записку фон Лебеля. Канцлер сговорился в Гамбурге с главой министерства и со мной насчет текста указа, в котором он предложил оставить открытым вопрос о формах избирательного права, так как вопрос этот им еще не совсем выяснен.

На Пасху и появился указ, в основу которого, как и предвиделось раньше, была положена мысль, что реформа должна быть проведена только после заключения мира, так как большая часть избирателей находилась на фронте.

Партии и пресса своими спорами и раздорами, требованиями введения в Пруссии общеимперской избирательной системы и внесения соответствующего законопроекта еще во время войны, со своей стороны, сделали все возможное, чтобы отсрочить осуществление моих первоначальных намерений. Таким образом, вопрос вступил в малоутешительную медленную фазу своего развития, особенно затянувшуюся из-за бесконечных переговоров в ландтаге. Лишь после ухода фон Бетмана я узнал через фон Лебеля, что его записка 1916 года вовсе не была представлена кабинету министров, а без движения пролежала полтора года под сукном. По рассказам Лебеля, канцлер под давлением страны отказался от всех новых предложенных избирательных систем, так как был убежден в неизбежности введения и в Пруссии общего избирательного права, уже существовавшего при выборах в рейхстаг.

Во всяком случае первоначальное мое желание из-за медлительной политики Бетмана и партийных раздоров было, таким образом, основательно искажено. Я хотел по собственной инициативе, без всяких влияний извне встретить почетным даром свою армию, победоносно возвращающуюся домой, свой «вооруженный народ», своих храбрых пруссаков, с которыми я сообща стоял перед лицом врага.

Постоянное стремление канцлера всячески проявлять свое превосходство приводило к тому, что при нем статс-секретарь по иностранным делам не играл самостоятельной роли, и ведомство иностранных дел было как бы филиалом управления канцлера, что особенно чувствовалось в отношении отдела прессы. Бетман претендовал также на полную самостоятельность и по отношению ко мне. Опираясь на то, что, согласно конституции, канцлер один несет ответственность за внешнюю политику, он повсюду распоряжался совершенно свободно и действовал по своему усмотрению. Ведомство иностранных дел могло сообщать мне лишь то, что было удобно канцлеру; поэтому я часто не был информирован о самых важных вопросах. Вина за то, что подобное явление вообще могло иметь место, лежит в имперской конституции. Здесь вообще уместно прибавить несколько слов о взаимоотношениях между кайзером и канцлером, как они определяются имперской конституцией. Я говорю, следовательно, не о моем отношении к господину фон Бетману. Совершенно не касаясь личностей, я имею в виду ненормальность отношений между кайзером и рейхсканцлером, порождаемую имперской конституцией.

Обращаю внимание на следующие пункты.

Согласно имперской конституции, канцлер является руководителем и представителем внешней политики всего государства. Он несет полную ответственность за эту политику и осуществляет ее после докладов кайзеру через подчиненное ему ведомство иностранных дел.

Кайзер имеет влияние на внешнюю политику лишь постольку, поскольку канцлер разрешает ему это влияние.

Кайзер может проявить свое влияние лишь путем обсуждения информации, возбуждения тех или иных вопросов, внесения разных предложений, докладов о вынесенных им из своих заграничных поездок впечатлениях, дополняющих политические донесения послов.

Канцлер может допустить подобное влияние кайзера, руководствуясь им в своих решениях, если он согласен со взглядами кайзера на тот или иной вопрос, В противном случае он остается при своей точке зрения и проводит ее. (Пример   телеграмма президенту Крюгеру.)

Согласно конституции, у кайзера нет никаких средств заставить канцлера и ведомство иностранных дел принять его точку зрения на вопросы внешней политики. Он не может заставить канцлера вести такую политику, за которую тот не считает возможным нести ответственность. Если кайзер все же настаивает на своем, то канцлер может потребовать отставки.

С другой стороны, у кайзера нет никаких конституционных средств помешать канцлеру и ведомству иностранных дел вести ту политику, которую кайзер считает опасной или неправильной. Если канцлер настаивает на своей точке зрения, кайзер может только сменить канцлера, но каждая такая смена   тяжелая процедура, глубоко задевающая жизнь нации. Поэтому во времена политических затруднений и острых моментов она чрезвычайно опасна, являясь «ultima ratio» (последним доводом), тем более рискованным, что число лиц, пригодных для этого ненормально выросшего по своему значению поста, очень ограниченно.

Роль рейхсканцлера была скроена по масштабу выдающейся личности Бисмарка. Из-за все более расширявшихся имперских ведомств, начальником и ответственным руководителем которых был канцлер, эта роль приобрела опасный характер, так как при этом власть чрезмерно сосредоточилась в руках одного канцлера. Если принять во внимание этот факт, то никак нельзя взваливать всю ответственность на одного кайзера, как это делали еще раньше, но особенно к концу войны и после нее, Антанта, критики-всезнайки и брюзжащие сторонники переворота внутри страны. Отметая все субъективное, надо все же сказать, что это является доказательством полного незнания прежней германской имперской конституции.

Потсдамское свидание с русским царем в ноябре 1910 года, вполне удовлетворившее всех его участников, было использовано канцлером и господином фон Кидерленом для того, чтобы войти в сношения с вновь вступившим в должность господином Сазоновым, которого царь для этой цели и привез с собой. Русский государь, по-видимому, чувствовал себя у нас хорошо и принял живое участие в устроенной в его честь охоте, в которой он показал себя страстным охотником.