Сластена - Иэн Макьюэн

Я отвернулась. Теперь пришел мой черед смутиться, потому что я хотела бы, чтобы она сказала им, чтобы она передала им мои слова. Но я не могла сказать это Шерли. С минуту мы молча пили джин. Тем временем уже бас-гитарист возился на полу с какой-то соединительной коробкой, которая, наверное, отказывалась работать. Я осмотрелась, но никто в пабе не глядел в нашу сторону.

– Если они знают, что мы друзья, то они должны были догадаться, что ты передашь мне их просьбу.

– Точно, они посылают тебе сигнал, может быть, они тебя предостерегают. Я была с тобой откровенна, теперь скажи ты, почему ты их интересуешь?

Я, разумеется, этого не знала, но она меня рассердила. Я не хотела выглядеть неискушенной. Нет, более того, я хотела, чтобы ей казалось, будто эти вопросы я предпочитаю не обсуждать. И потом, я не была уверена, что могу ей верить.

Вместо этого я спросила:

– Итак, тебя уволили, потому что ты отказалась стучать на подругу?

Она долго вытаскивала свои сигареты, предложила мне, закурила сама. Мы заказали еще выпить. Мне больше не хотелось джина, но мысли мои были в смятении. Изобретательности не хватало, так что мы заказали две порции того же. У меня почти закончились деньги.

– Не хочу об этом больше, – сказала Шерли. – Короче говоря, все, в конторе моя карьера закончилась. Но я и не думала, что она продлится долго. Поживу дома, буду приглядывать за отцом, он в последнее время какой-то рассеянный, буду помогать ему в магазине. Кто знает, может, что-нибудь напишу. Но послушай, может быть, ты объяснишь мне, что происходит?

Затем в приливе нежности, вероятно, вспомнив лучшие дни нашей дружбы, она взялась за лацкан моего жакета и чуть потрясла, будто пытаясь привести меня в чувство.

– Ты во что-то вляпалась. Это безумие, Сирина. Они выглядят и говорят, как дядьки из телевизора, и так оно и есть, но они могут быть подлыми, в этом они преуспели, они – подлые.

– Посмотрим.

Я была страшно встревожена, но мне хотелось ее наказать, заставить ее волноваться за меня. Я почти готова была убедить себя, что у меня есть некий секрет.

– Сирина, ты можешь мне доверять.

– Слишком сложно, да и с какой стати я должна тебе рассказывать? Что ты можешь сделать, ты на дне коробки, как и я, ну, или была.

– Ты что, общаешься с русскими?

Вопрос был шокирующий. В ту безрассудную пьяную минуту мне даже захотелось, чтобы у меня был «центр» в Москве и двойная жизнь, и шпионские тайники на Хемпстед-хит, или, еще лучше, чтобы я была двойным агентом, поставляла врагу ненужную правду и разрушительную ложь. По крайней мере, у меня был Том Хейли. С какой стати им вообще поручать мне это дело, если я под подозрением?

– Шерли, ты сама как русские.

Ее ответ потонул в начальных аккордах «Дрожи в коленках», нашего любимого хита. Но в этот раз мы не стали слушать. Разговор подошел к концу, ситуация была патовая, она не собиралась говорить мне, почему ее уволили, а я – выдавать свою тайну. Спустя минуту она соскользнула с табурета и, не простившись, удалилась. Я бы ей и не ответила. Некоторое время я сидела, пытаясь наслаждаться концертом, успокоиться и обрести ясность мысли. Покончив со своим джином, я выпила остаток из ее стакана. Не знаю, что меня больше огорчило – подруга или работодатели. Предательство Шерли было непростительным, предательство работодателя – пугающим. Если я подпала под подозрение, то, должно быть, это произошло вследствие административной ошибки, но оттого Наттинг и компания не становились менее пугающими. Вряд ли можно было утешаться тем, что люди из службы физического наблюдения, которые пришли обыскивать мою квартиру, так бездарно ошиблись, уронив закладку на пол.

Без паузы группа перешла к следующей песне – «Когда в моей жизни был рок». Если ищейки действительно здесь, среди пьющего народа, то они должны находиться гораздо ближе к динамикам, чем я. Я думала о том, что это совсем не их жанр. Вялые парни из А-4 предпочитают легкую музыку. Им чужд грохот и звон рока. Может быть, в этом для меня было какое-то утешение. Но больше, пожалуй, ни в чем.

Я решила отправиться домой и прочитать еще один рассказ.

Никто не знал, откуда у Нила Кардера деньги и чем он занимается в одиночестве в восьмикомнатном особняке в Хайгейте. Соседи, случайно встречавшие его на улице, даже не знали его имени. Это был заурядной внешности мужчина лет сорока, с узким бледным лицом, очень скромный и необщительный, то есть лишенный всякой склонности к светской беседе, которая могла бы повлечь за собой знакомство с местными жителями. Однако неприятностей он не причинял и содержал свой дом и сад в порядке. Если его имя и всплывало в местных сплетнях, то только в связи с большим белым «Бентли» 1959 года, который он держал припаркованным у крыльца. Для чего серенькому Кардеру такой фешенебельный автомобиль? Пересуды вызывала и его юная, веселая, всегда ярко одетая домработница-нигерийка, приходившая шесть раз в неделю. Абидже покупала продукты, стирала, готовила, она была привлекательна и популярна среди бдительных домохозяек. Но была ли она любовницей господина Кардера? Выглядела эта версия настолько неправдоподобно, что могла оказаться правдой. Бледные, нелюдимые мужчины, ну, сами понимаете… Однако никто и никогда не видел их вместе, ее не видели в его автомобиле, Абидже покидала дом после вечернего чая и неизменно ожидала автобус, увозивший ее обратно в Уиллзден. Если Нил Кардер и состоял с ней в любовной связи, то только внутри своего дома и строго с девяти до пяти.

«Обстоятельства в виде краткого брака, большого и неожиданного наследства и замкнутой, скупой на события жизни способствовали обеднению существования Кардера». Покупать такой большой дом в незнакомой части Лондона было ошибкой, но он не мог заставить себя переехать куда-то еще. Какой смысл? Немногих друзей и коллег по государственной службе оттолкнуло внезапно свалившееся на него огромное богатство. Возможно, они ему завидовали. Так или иначе, люди не становились в очередь, чтобы помочь ему тратить деньги. Если не считать дома и машины, у Кардера не было больших материальных желаний, или страстных интересов, которым он мог бы наконец отдаться, или филантропических порывов. Путешествия его тоже не привлекали. Абидже, конечно, была великолепна, и некоторое время он предавался фантазиям на ее счет, но она была замужем и имела двух малых детей. Ее муж, тоже нигериец, некогда стоял на воротах национальной сборной по футболу. Кардеру хватило мимолетного взгляда на его фотоснимок, чтобы понять, что у него нет шансов, что он не в ее вкусе.

Нил Кардер был человек скучный, и жизнь, которую он вел, делала его только скучнее. По утрам он спал допоздна, проверял состояние своего инвестиционного портфеля и беседовал с брокером, немного читал, смотрел телевизор, прогуливался по Хемпстед-хит и изредка захаживал в бары и клубы, надеясь с кем-нибудь познакомиться. Но по причине его природной робости никаких знакомств не происходило. Он ощущал внутреннее напряжение, ожидал, что скоро у него начнется новая жизнь, но был не в состоянии проявить инициативу. И когда новая жизнь наконец началась, ее течение оказалось в высшей степени необычным. Кардер возвращался от дантиста на Вигмор-стрит и шел по Оксфорд-стрит со стороны Мраморной арки, когда его привлек универсальный магазин с огромной стеклянной витриной – манекены, расположенные за стеклом в различных позах, были облачены в вечерние наряды. Он помедлил у витрины, смутился, заспешил дальше, потом, поколебавшись, вернулся. Манекены – потом он возненавидит это слово – изображали гостей на званой вечеринке. Одна дама подалась вперед, будто собиралась рассказать о секрете, другая протянула руку в жесте радостного недоверия, третья – воплощение томной скуки – обернулась к двери, где, прислонившись к дверному косяку, стоял крепкий мужчина с незажженной сигаретой.

Однако Нила никто из них не интересовал. Он пристально смотрел на молодую женщину, которая стояла, отвернувшись от остальных. Она созерцала гравюру на стене – вид Венеции – или так только казалось. Ввиду ошибки в расположении стоявшего там же комода или, как он внезапно подумал про себя, ввиду «известного упрямства самой женщины, ее взгляд отклонялся от картины на несколько сантиметров и был направлен непосредственно в угол. Она обдумывала нечто, и ей было все равно, какое она произведет впечатление». Ей не хотелось там находиться. На женщине было оранжевое шелковое платье с простыми складками, и, в отличие от остальных, она была босой. Ее туфли – должно быть, ее туфли – лежали чуть поодаль у двери, очевидно, она сбросила их, войдя внутрь. Она любила свободу. «В одной руке она держала маленький оранжево-черный ридикюль со стразами, а другая рука безвольно свисала с раскрытой ладонью, словно женщина находилась в глубочайшей задумчивости. Может быть, ей что-то вспомнилось. Голова ее чуть опустилась на грудь, обнаружив чистую линию шеи. Губы были слегка разомкнуты, но лишь слегка, как если бы она обдумывала нечто, хотела произнести слово, имя… Нил».