Пьеса для обреченных - Вера Русанова

«Вчера вечером в подъезде дома по улице Николо-ямская были обнаружены сразу два трупа. Убитые — бармен кафе „Лилия“ Болдырев Вячеслав Олегович, 1973 года рождения, и служащий автосервиса Митрошкин Алексей Валерьевич, 1970 года рождения…»

Ноги у меня подкосились, в глазах потемнело. Последнее, о чем я успела подумать, была смешная Лехина фамилия — Митрошкин.

Потом испуганно ахнула тетя Паша. Моя судорожно сжимающаяся рука потащила за собой скатерть, и, стремительно переворачиваясь, надо мной мелькнуло абсолютно белое лицо Каюмовой. Похоже, ей больше не хотелось кричать:

«Идите, убейте нас! Мы вас не боимся!»

Голова тяжелая, как эмалированное ведро с водой. Глаза ломит. Руки и ноги мелко подрагивают, как оторванные лапки паучка-"косиножки". Правую щеку больно колет. Разлепляю веки, слегка поворачиваю голову — осколок тети Пашиной тарелки… Сейчас, конечно, не до стыда, но все равно как-то неловко. Всю жизнь считала, что в обморок падают либо истерички, либо симулянтки. Причем именно последние норовят сделать это как можно эффектнее: рухнуть прямо на руки к мужчине, красиво разметать в падении волосы или на худой конец перебить гору чужой посуды.

— Девочка, тебе лучше? — заботливо спрашивает тетя Паша. Лицо у нее встревоженное, изо рта весьма ощутимо тянет водкой.

Где-то позади тихой чайкой стонет Каюмова.

— Лучше. Спасибо.

Я поднимаюсь, тяжело опираясь о стул. Наталья всхлипывает на кровати, кругом валяются осколки стекла, ошметки квашеной капусты и алые бусинки моченой брусники — следы моего разрушительного падения. Кроме водки, в комнате тревожно пахнет валерьянкой.

— Наташа мне объяснила все… Тетя Паша, вздыхая и горестно покачивая головой, опускается на колени и начинает собирать то, что осталось от посуды.

— Разве ж я знала, что это твой парень? Горе-то какое, а? И молодой ведь совсем! Что творится! Что делается!..

В глаза мне она старается не смотреть. Зловещая газета, смятая, валяется в углу. Полная и немолодая тетя Паша, стоящая посреди комнаты на коленях, похожа на циркового слона, понукаемого кнутом дрессировщика.

— Да… — говорю я тупо и отрешенно. К чему это «да» относится, не понятно никому даже мне самой.

Каюмова, подбирая полы халата, поднимается с кровати.

— Идем, — произносит она. Лицо у нее зареванное, губы дрожат…

Более или менее опомнилась я уже в каюмовской комнате. За окном было совсем темно. Лампочка под потолком светила тускло и безжизненно. Жалкая девятиметровая каморка отчего-то неуловимо напоминала мертвецкую. А на незастланной постели сидели мы — пока еще живые. Пока…

От недавней разудалой лихости не осталось и следа. Ужас цепкими, острыми коготками впивался в мой мозг. Подташнивало и знобило. Наверное, так должен ощущать себя онкологический больной, воочию увидев смерть соседа по палате — соседа с точно таким же, как у него самого, диагнозом.

— Что делать будем? — спросила Наталья бессмысленно и тихо, перебирая ситцевые рюши и глядя в пустоту.

— Не знаю, — отозвалась я.

— Валерьянки еще выпьешь? У меня есть. — И, не дожидаясь ответа:

— А я выпью. Мне надо.

Валерианки мы выпили обе, добавили по таблеточке реланиума и забрались в постель, тесно прижавшись друг к другу. Как назло, за окном начался дождь. И частый стук капель походил на звук неумолимо приближающихся торопливых шагов.

Раз пятнадцать вставала Каюмова — проверить замок, шпингалет на окне, пододвинуть к двери стул с горой тяжелых книжек. Еще раз десять — я. В туалет ходили вместе: одна делала свои дела, а вторая стояла часовым у двери. Заснули, наверное, часа через два — не раньше…

То ли реланиум помог, то ли мои бедные нервы не могли больше переносить постоянный шок и провисли, как оборванные гитарные струны, — во всяком случае, спала я крепко и без сновидений. Как нырнула в холодную черную дыру, так и вынырнула из нее только в десять утра. Точнее, в 10.05. Минутная стрелка моих наручных часиков уже переползала за первое деление. Каюмовой рядом не было. Не было ее и в комнате.

«Осмелела девка», — подумала я с оттенком невольного уважения.

Впрочем, утром выходить из комнаты было не так страшно. С кухни доносился грохот посуды и тянуло подгоревшей гречневой кашей. То ли тетя Паша там хозяйничала, то ли Крыса-меломанка. А возможно, там же отиралась и Каюмова, решившая на скорую руку приготовить нам завтрак.

Стараясь сразу попасть в тапки, я спустила ноги с кровати, сняла со спинки стула лифчик и джинсы. Мельком глянула в овальное зеркало, ужаснулась увиденному. Наталья все не возвращалась.

Я покурила, сидя на подоконнике, прошлась по волосам редкой пластмассовой расческой, от самой макушки заплела «колосок». Каюмовой не было.

Тяжело прошлепала по коридору тетя Паша. На кухне сразу стало тихо. У меломанки в комнате снова бравурно заиграла «Хабанера».

Превозмогая страх и какую-то липкую слабость, я сползла с подоконника, на цыпочках подошла к двери. Кроме рева симфонического оркестра — ни звука.

Вообще-то «Кармен-сюита» мне нравилась, но я чувствовала, что скоро начну испытывать к ней непреодолимое отвращение — такое же сильное, как к овсяным печенюшкам. Еще минут пять попыталась послушать возле косяка — все без толку.

Выдохнув, как перед прыжком в воду, толкнулась в дверь, — видимо, слишком слабо. Толкнулась еще раз и еще… Реланиум, конечно, подарил сон без кошмарных сновидений, но сильно замедлил мои реакции. Только с тупой, ноющей болью в плече пришло осознание: я заперта? Заперта снаружи! И каким-то очень сомнительным показался сразу тот факт, что Наталья заперла меня, решив выскочить в туалет или на кухню.

И все же я не упала в обморок повторно и не забилась в истерике.

Стараясь сохранять жалкие остатки спокойствия, отошла от двери, обежала взглядом комнату — в пределах видимости ключа не было. Не оказалось его ни в тумбочке, ни на полках, ни под кроватью — его не оказалось нигде!

— Тетя Паша! — жалобно позвала я через дверь, потом постучала в стену.

В соседней комнате завозились, что-то зашуршало возле розетки.

— Чего? — Голос долетал невнятно и глухо, как через многометровый слой ваты.

— Наташа у вас?

— С чего бы это? А что, она не с тобой разве?

— Да нет ее здесь… И главное, комната снаружи заперта.

Тетя Паша помолчала. Потом все так же на фоне «Кармен» что-то тяжело упало на пол.

— Жень, может, она в магазин вышла? — Тети Пашин голос послышался уже из-за двери. — Вернется и отопрет… Тебе что, куда выйти надо? Как себя чувствуешь-то вообще?

— Теть Паш, а в квартире ее точно нет?

Снова тяжелые, шаркающие шаги. Скрип дверных петель, дребезжание оторванного шпингалета. Все это слышно благодаря тому, что Крыса приглушила проигрыватель, — наверное, подслушивает.

— Нет. В туалете нет. И в ванной тоже… А она что же, засранка, ключей тебе не оставила?

На фоне вчерашних событий слово «засранка» прозвучало с неуместной игривостью. Тетя Паша это быстро прочувствовала и неловко засопела:

— Я даже не знаю, что и делать. Ну жди ее… Булочная-то у нас рядом. И «Кулинария». Поди, минут через пять прибежит?

Я уже почти готова была поверить в то, что Каюмова, проявляя неуместный героизм, рванула в магазин за свежими плюшками. В принципе от нее всего можно было ожидать. Но тут раздался противный, тусклый голос — из своей комнаты выползла соседка.

— Нет вашей приятельницы, — заметила она вскользь, видимо проходя мимо двери моей каморки на кухню. — Я благодаря вашему вчерашнему шуму полночи не могла заснуть и сегодня встала в шесть утра. Так вот с шести никто в квартиру не входил и никто отсюда не выходил… Я так понимаю, она еще ночью ушла? Вы-то разве не слышали?

В животе у меня противно похолодело. Рот заполнился кислой, вязкой слюной. Я судорожно вцепилась пальцами в косяк и еще плотнее прижалась ухом к двери, царапая щеку об облупившуюся масляную краску:

— Как — ночью? Куда ночью? Откуда вы знаете?

— Куда ночью — это вам виднее. — Крыса гадостно хмыкнула. — И вообще, вы знаете, наша беседа кажется мне смешной!

Мне она смешной отнюдь не казалась, но по всему выходило, что добровольно продолжать разговор меломанка не намерена.

До этого я вышибала дверь лишь однажды — когда сама себя захлопнула в гримерке, еще в Новосибирске. Там было жалкое фанерное изделие, гордо именуемое дверью совершенно не по праву. А эта толстая, добротная доска поддалась с пятого удара массивным стулом. Косяк треснул, замок перекосился, в щели показался стальной язычок.

— Я на вас в РЭУ пожалуюсь! Милицию вызову! — испуганно заверещала Крыса. — Это что такое творится?! Бандитка! Проститутка!

— Да помолчи ты, у нее жениха убили! — горестно заметила тетя Паша, со своей стороны просовывая в щель то ли напильник, то ли стамеску.

Когда я вырвалась на свободу, меломанка испуганно вжималась в стену, из последних сил пытаясь придать себе вид гордый и независимый. Путь к отступлению ей отрезала тетя Паша, выступающая в совершенно другой весовой категории.