Чужой среди своих 3 (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич Маленький Диванный Тигр

— Примите, — коротко бросил врач, указывая на меня, и вышел в коридор.

— Что там у тебя? — поинтересовалась немолодая медсестра, надевая очки, — А, вижу… эко тебя угораздило, милок! Садись вот сюда, на кушетку…

Усевшись на кушетку, обтянутую изрядно потёртой клеёнкой, в пятнах каких-то ожогов и порезов, я неловко пошевелился, пытаясь сесть поудобнее, и рукав пальто качнул щепу.

— Сс… — сдавленно прошипел я, хватаясь за рукав, и тут же, как назло, напомнила о себе отбитая задница. Накатило так, что я аж поплыл, и опомнился, судя по всему, не очень скоро.

— … мамка потом зашьёт, — ласково говорит мне женщина, ловко орудуя ножницами и разрезая рукав пальто, — почти и не видно будет!

Машинально кивая, особо не беспокоясь, зашьёт мама пальто, или нет…

— … вот такую, не поверишь! — слышу из коридора, — Две блесны сорвала, но я её, родимую…

— Аккуратно… — воркует женщина, — привстань-ка… вот и хорошо!

Она как-то ловко стянула с меня пальто и поцокала языком, обозревая свитер.

— Экая красота, даже жалко резать! Мамка вязала?

— Угу, — не сразу отзываюсь я, понимая её с некоторым опозданием.

— Ну тогда и ничего, — успокоилась медсестра, снова берясь за ножницы, — перевяжет! А я подумала было, заграничный!

— А рубашка и вовсе не страшно! — продолжила она, ловко орудуя ножницами, — Во двор одеть, так и нормально, а под свитером и вовсе ничего видно не будет!

— Ну вот и всё! — пропела женщина, — Гитара, да? Эко тебя угораздило… Сиди! Сейчас фельдшера позову!

Фельдшер, немолодой угрюмый мужик, вида несколько отёкшего, я бы даже сказал, запойного, с дрябловатыми обвисшими щеками, поросшими густой, неопрятной рыжеватой щетиной, покосился на меня, скривился и полез в шкаф со стеклянными дверцами, перебирая инструменты.

— Давай сюда… — сказал он, и, не дожидаясь отклика, потянул меня за руку, вытягивая её на себя.

Я сдавленно зашипел, но фельдшер, не обращая на мою реакцию никакого внимания, повертел мою руку туда-сюда, держа меня за запястье.

— Поговори у меня! — негромко буркнул он с ощутимой угрозой, ощутив, по-видимому, мой матерный настрой.

Выдёргивать щепу и ковыряться в ране он начал без всякого обезболивания, что я, помня рассказы поселковых приятелей и собственные больничные воспоминания, принял как должное.

— … терпи, терпи, — приговаривал он, грубо очищая рану и без нужды причиняя лишнюю боль.

— С-сука… — вырвалось у меня разом от боли и от профессионального негодования.

— Поговори у меня! — резко отреагировал тот, — Живо на освидетельствование поедешь в дурку[ii], ясно?

Да куда уж ясней… Не уверен, что вызов психиатрической «Скорой» в компетенции фельдшера, но проверять как-то не тянет. Профессиональная солидарность у медиков, она штука такая… неоднозначная. Сижу…

— Валентин Петрович, на минутку! — о, а врача я и не заметил…

— Сколько раз я… — услышал я разнос в коридоре, не предназначающийся для моих ушей, и дальше, обрывками…

— … в войну и не такое! — отгавкивается фельдшер, апеллируя к военному прошлому, и к тому, что молодёжь сейчас какая-то не такая, и что щенок, то бишь я, может и потерпеть!

— … то-то, что в войну, — рычит врач, и я понимаю, что у них давние контры, — так она, война, давно закончилась! Работаете чёрт те как, я на собрание этот вопрос поднимать буду!

— Да что этот… — и в один неопрятный ком — меня, современную молодёжь, изнеженность, и снова меня, который, вот он точно в этом уверен (!) наркоман и сумасшедший, и нужно вызвать психиатрию…

… в итоге, работу доделывал молодой совсем парнишка студенческого вида, очень старательный, хотя и немного медлительный. Он же, потея, наложил швы… и как по мне, так вполне добротные.

Но — по-прежнему без обезболивающего, потому что ну осталось всего-то ничего… я ж потерплю, верно? Ну и я терпел… под аккомпанемент коридорной свары, вышедшей на уровень партийного стажа, действительных и мнимых заслуг фельдшера, коллектива и каким-то боком — текущей Пятилетки.

— Завтра с самого утра в поликлинику по месту жительства, — скороговоркой говорит медсестра, занося мои данные во все возможные гроссбухи и выписывая справку, согласно которой я был на станции «Скорой помощи».

— Ясно… спасибо, — киваю ей, — Это всё?

— Да, ступай, — отпустила меня женщина. Я, накинув на плечи пальто, вышел во двор, не думая ни о чём и ни о ком. В голове пусто, и хочется только поесть, помыться и лечь спать.

— Отпустили? — поинтересовался тёзка, беседующий во дворе с шоферюгами, — Ладно, сейчас покурю, и поедем, отвезу тебя домой.

Киваю благодарно, не отнекиваясь и не играя в «Ой, вам же неудобно, да я сам…»

В последний момент спохватываюсь, так и не достав сигареты из кармана пальто. Не думаю, что владельца «Москвича» покоробит тот факт, что я курю, но вот что именно я курю, может и царапнуть…

— Ну, где живёшь? — поинтересовался он, щелчком пальцев откидывая бычок, улетевший в сторону урны, и упавший среди множества собратьев. Называю адрес, и тот кивает довольно:

— Считай, рядом! Пять минут, даже меньше!

Меньше не вышло, потому как зимней резины в СССР нет, а дороги хоть и чистятся, но не так чтобы под асфальт. Благо ещё, автомобилей сейчас совсем мало, а общественный транспорт в это время почти не ходит, иначе, думаю, мы бы пару-тройку раз мы бы царапнулись бортами.

— Ну вот, — к самому дому он подъезжать не стал, остановившись метрах в пятидесяти, — дойдёшь?

— Дойду! Спасибо вам большое!

— Да ладно, — отмахнулся он, — что я, не советский человек?

Не без труда отрегулировав воду, которая, как известно, бывает или слишком горячая, или слишком холодная, встал под тугими струями, задрав голову кверху и стоя так с прикрытыми глазами, в надежде, что текущая вода смоет не только грязь и усталость, но и проблемы. А проблем хватает…

Рука изрядное ноет и дёргает, даже если её не тревожить, а стоить только забыться и пошевелить ей, или, что ещё хуже, попытаться как-то использовать вторую конечность, так, сука, аж до слёз пробивает!

— Мудак чёртов… — зло шепчу одними губами, вспоминая фельдшера. Рану он мне почистил добротно, этого не отнять, но и расковырял её без нужды так, что заживать будет существенно дольше, и болит, зараза, прямо сейчас… вот на хера⁈

Целлофановый пакет, одетый на руку и скреплёнными на запястье и у локтя двумя чёрными резинками, шуршит под струями воды, и этот звук, царапающий мой музыкальный слух, донельзя раздражает. Бесит!

Какого-то чёрта полезло в голову давнишнее, забывшееся было воспоминание о моём первом походе в поселковую баню, и сколько там было нестарых ещё мужиков с плохо оформленными культями и ранами, не заживающими толком, гноящимися с самой войны. Медицина, она в Союзе как бы есть…

Не без труда выкинув из головы излишне анатомические, гноящиеся воспоминания, намылился, изворачиваясь временами самым странным образом и шипя то просто, то матерно. Оно и так-то одной рукой непросто, а когда вторая разодрана, расковыряна и зашита, а мышцы на пострадавшем предплечье то и дело непроизвольно напрягаются, то иногда такое ой…

А ещё, чёрт подери, жопа! Это разом и место, которое болит, и определение ситуации в целом!

В общем, помылся с таким трудом, что кажется, аж вспотел, пока мылся… Даже пару раз закрадывались предательские мысли, что надо было принять помощь отца с помывкой.

— Концерт, походу, отменяется, — констатирую я, осторожно вытираясь, и то и дело морщась болезненно. За каким-то чёртом, будто и без этого непонятно, ставлю руки в позицию для игры на воображаемой гитаре и шевелю пальцами.

' — Недели две в лучшем случае, — решаю я, пытаясь приткнуть ветеринарный опыт из прошлого ко мне настоящему, — Хотя нет, недели через две рана подживёт достаточно, чтобы почти не мешалась в повседневной жизни, а гитара, да ещё и полноценный концерт… месяц, не меньше'