Год активного солнца - Мария Глушко

Кира Сергеевна вспомнила просторные, высокие комнаты областного архива — для библиотеки лучшего и не надо!

— И что же? — спросила она.

— Ну, если три тысячи читателей… Надо проводить конференции, выставки — так?

Она боялась поверить. Боялась показать, как обрадовалась. Мысленно планировала: будет большой читальный зал, свободный доступ к книгам, хорошее книгохранилище…

— Что ж вы молчите, Кира Сергеевна?

Она опустила глаза, сказала сдержанно и холодно:

— Надо посмотреть.

27

В конце ноября задули бешеные северо-восточные ветры, две недели свирепо качали деревья, со старых домов летела черепица, срывались с бетонных опор провода. В комнатах гуляли ледяные сквозняки, занавески отлетали от окон, стыли ноги — не помогали ни огненно горячие батареи, ни электрические обогреватели. К утру ветер затихал, от обледенелой земли подымался холодный белый туман, оседал на деревьях и крышах. Лед становился пористым, мягким, проседал под каблуками, но таять не успевал — к полудню опять поднимался колющий ледяной ветер, сбивал с деревьев тонкий игольчатый пней.

Ленка в садик не ходила, у нее опухли железки, и она, толсто одетая, с завязанным горлом, слонялась по комнатам, капризничала, ничего не ела. Ирина сидела с ней на справке и нервничала, потому что на заводе, как всегда в конце месяца, — аврал, а заменить ее было некем. Целые дни не слезала с телефона — то ей звонили, то сама звонила — и лишь после обеда, когда Александр Степанович приходил и сменял ее возле Ленки, бежала на завод, допоздна пропадала там. Возвращалась усталая, продрогшая, лезла в горячую ванну, отогревалась и чуть не засыпала в ней.

Кира Сергеевна подавала ей теплый халат, укладывала в нагретую грелкой постель и потом всю ночь, просыпаясь, бегала к ним в комнату, укрывала Ленку и Ирину, включала камин. Вставал Александр Степанович и тоже шел в «детскую», получалось, ни он, ни она не спали по-настоящему.

Договаривались в эти «ледяные» ночи дежурить по очереди, но Кире Сергеевне во сне все время слышался детский плач, она вскакивала, бежала к Ленке, Александр Степанович просыпался и тоже бежал.

Измучившись, они шли на кухню — здесь ветер не чувствовался — зажигали газ, грелись горячим чаем. Александр Степанович, как обычно, говорил:

— Иди-ка спать, все утрясется, вот увидишь.

Она теряла ощущение времени, не могла понять, что сейчас: ночь или все еще тянется длинный вечер. Сидела, грела пальцы горячим стаканом, и ей начинало казаться, что все это уже когда-то было, вот так же они сидели на кухне, он говорил те же слова и отсылал ее спать. Словно годы откатились назад, дали ей вернуться в прошлое. И опять вроде там, в детской, спит маленькая Ирина, а сама она — молодая мать, и рядом — человек, который главнее и сильнее ее.

— Как они будут без нас, ума не приложу, — сказала она. И вздохнула. Все еще не верилось, что это произойдет, молодежь отселится, и в доме не будет звенеть голосок Ленки. И тогда, неделю назад, не верилось. Хотя Ирина позвонила ей на работу и сказала, как о деле решенном: их завод к новому году сдает кооперативный дом, кто-то из пайщиков выбыл, Ирине предложили двухкомнатную квартиру, срочно нужен первый взнос. На другой же день Александр Степанович взял в сберкассе деньги, которые сообща копили на машину. На машине настаивал Юрий, Кира Сергеевна не возражала, хотя про себя думала: зачем нам машина — чтоб не отстать от моды? Александр Степанович вообще считал, что скоро пешком ходить станет быстрее, чем ездить на машине. Деньги копили вместе, складывали на сберкнижку Александра Степановича, и Ирина смеялась: «Копим пополам — один рябчик, один конь!»

Денежный пай внесен, а Кире Сергеевне все равно не верится, что они уйдут и дом опустеет. Может ведь что-нибудь случиться. Старые пайщики передумают и вернутся. Или еще что.

— Почему «без нас»? — Александр Степанович долил в ее стакан горячего чаю. — Разве мы собираемся умереть? Мы всегда будем рядом с ними.

Кира Сергеевна посмотрела на мужа. Он прав. В конце концов, все дети когда-то начинают жить отдельной жизнью. Одни раньше, другие позже.

Кухню протянуло быстрым сквозняком, сухо скрипнул паркет под легкими неуверенными ногами. Заглянула Ирина. Кутаясь в халат, сказала низким голосом:

— Пить до смерти… — И облизала губы.

Александр Степанович усадил ее, кинулся наливать чай.

Потом побежал за кофточкой, накинул на плечи Ирины. Она поджала ноги, жадно глотала горячий чай, обхватив стакан пальцами.

— Как здесь тепло…

Посмотрела на отца и на мать.

— Вы очень огорчены, что машины не будет?

Александр Степанович поцеловал ее в голову:

— Ты, оказывается, дурочка.

Кира Сергеевна улыбнулась.

— По машине умирали вы. Мы-то переживем.

Ирина допила чай, поставила стакан.

— А то меня совесть загрызла. Нашего «рябчика» там только на унитаз хватило бы…

От чая и тепла ее разморило, вспыхнули щеки, глаза сделались медленными, влажными. Она взяла руку отца, прижалась щекой к ладони, долго молчала. И все молчали.

Кира Сергеевна смотрела на нее и на мужа. Думала: как редки у нас такие вот минуты. Почему? Разве не от нас они зависят? Ничего особенного не случилось, был день как день — с хлопотами, заботами — почему же сейчас так хорошо? Так похоже на счастье? Неужели только потому, что они скоро уйдут?

Александр Степанович сверху смотрел на дочь, и в лице его была тихая нежность. И печаль.

— Не забыла, о чем я просил?

— Не забыла, — сказала Ирина и подняла на него глаза.

Киру Сергеевну слегка задело, что у них свои секреты, а она вроде в стороне. И все равно ей было сейчас хорошо и спокойно. Наверно, таким и должно быть тихое семейное счастье, — когда все друг другу близки и дороги. Но оно редко бывает тихим. И еще реже — счастьем.

— Пошла, — сказала Ирина, Медленно встала побрела спать.

Они тоже разошлись по комнатам, Кира Сергеевна долго не могла уснуть. Лежала, слушала свист ветра, холод волнами ходил по ее лицу.

Вдалеке то ли сверкала зимняя молния, то ли замыкало провода, мгновенный мертвый свет вспыхивал за шторой, после него темнота обступала плотнее и гуще.

Она лежала в темноте, прислушиваясь, как отдаются в ушах удары сердца, пробовала заснуть и не могла. Может, от крепкого чая или из-за ветра. Думала о муже — какое лицо у него было там, на кухне, когда он целовал Ирину и смотрел на нее. Как у матери, — ласковое и печальное. Наверно, ему тоже жаль, что дочь уходит из отчего дома. Но это неизбежно, потому он и молчит.

Она старалась представить, как все будет, когда уйдут Ирина и Ленка. Станем ходить друг к другу в гости. С цветами и милыми пустячками-сюрпризами. Ленка будет встречать: «Кира, что ты мне принесла?» И виснуть на шее.

Может, живя врозь, мы станем ближе? Разве не чувствовали близость тогда, в больнице, вдали от дома? И потом — возможно, без нас наладится у них с Юрием.

Кира Сергеевна так и не разобралась в их отношениях. Бывали у них дни мира и согласия, а то вдруг искры вражды проскакивали между ними. Ирина ходила с злым, замкнутым лицом. А он — как ни в чем не бывало — бодро вскакивал по утрам, долго плескался в ванной, потом появлялся на кухне. Поигрывая крутыми мышцами плеч, садился за стол.

— Пожуем…

Вел себя так, словно ничего не случилось, словно не кидал он хамских слов о «вашей семейке». Кира Сергеевна уже поняла, что такое его миролюбие — не от доброты и незлопамятности, а от бесцеремонности и равнодушия к окружающим. Она с трудом выносила его эгоизм, вечные и давно надоевшие шуточки — «Кира Сергеевна, когда делаете себе голову, не забывайте, что левое полушарие важнее правого!» — и то, как звучно чавкал он за столом, как топал по утрам своими ботинками на платформе, сдерживалась, гасила раздражение, не хотела накалять обстановку.

Пожалуй, к лучшему, что они отселяются.

Мысли, цепляясь друг за друга, пошли по кругу и сомкнулись. Опять она подумала, что, возможно, живя врозь, они не потеряют, а обретут друг друга. Это смиряло и успокаивало.

28

На привокзальной площади сгружали с машины елки, и Кира Сергеевна подумала, как пусто и тихо в эти дни без Ленки, без елки, без привычной праздничной суеты, без звонков по Ленкиному игрушечному телефону, протянутому из комнаты в комнату.

Представила, как сядут они вдвоем за стол, отодвинув лишние стулья, включат телевизор для заполнения тишины и просидят весь вечер, перебрасываясь редкими фразами.

Новый год они всегда встречали дома, без всяких гостей, и когда-то это был их любимый праздник. Укладывали Ирину, после двенадцати ложилась мать, и они оставались вдвоем, и стол не казался большим, не ранил вид пустых стульев. И потом, с годами, все повторялось: Ирина с Юрием уходили до утра к друзьям, они укладывали Ленку, оставались вдвоем. Гасили свет, зажигали елку, он приглашал танцевать, медленно, ласково вел под тихую музыку, после полуночи дарили друг другу подарки, она — редкую книгу, он — картину или чеканку…