Содом и Гоморра - Марсель Пруст

— Ты же видишь: я не преувеличиваю, — заметил Робер. — Погляди, как мой дядюшка расстилается перед маркизой де Сюржи. И в данном случае меня это удивляет. Если б Ориана про это узнала, она пришла бы в неистовство. Если уж на то пошло, мало, что ли, на свете баб? Почему надо набрасываться именно на эту? — добавил он; как все, кто не влюблен, он воображал, что любимого человека выбирают после долгих раздумий, приняв во внимание те или иные его свойства, выбирают по разным соображениям. Ошибочно считая своего дядю женолюбом, Робер, ослепленный гневом, судил о де Шарлю чересчур поверхностно. Для человека не всегда проходит безнаказанно то, что он кому-либо доводится племянником. Очень часто через дядю рано или поздно передается та или иная наследственная черта. Можно было бы собрать целую портретную галерею, взяв для нее название немецкой комедии «Дядя и племянник»94, и посетители галереи увидели бы, как ревниво, хотя и не отдавая себе в этом отчета, дядя следит за тем, чтобы племянник в конце концов стал на него похож. Скажу больше: галерея была бы неполной, если бы в ней не были представлены дяди, на самом деле не имеющие с племянниками никакой родственной связи, потому что они доводятся дядями только женам племянников. Бароны де Шарлю убеждены в том, что таких мужей, как они, не найдешь, что только их жены не имеют оснований ревновать своих мужей, и обычно из хорошего отношения к племяннице по жене они выдают ее замуж за какого-нибудь Шарлю. И это запутывает клубок сходств. Сердечное расположение к племяннице иногда переносится на жениха. Подобного рода браки — не редкость, и часто это такие браки, которые называются счастливыми.

«О чем мы говорили? Ах да, об этой высокой блондинке, камеристке госпожи Пютбю! Она любит и женщин, но тебе, я думаю, это безразлично; говорю тебе положа руку на сердце: такой красавицы я еще никогда не видал». — «Что-нибудь во вкусе Джорджоне?» — «Да еще какого Джорджоне! Ах, если б я жил в Париже! Как чудно здесь можно было бы проводить время! Надоест — к другой. Потому что любовь — это, понимаешь ли, чепуха, я с ней покончил». Вскоре я с удивлением заметил, что покончил он и с литературой, тогда как от нашей последней встречи я вынес впечатление, что он разочаровался только в литераторах. («Почти все они — шантрапа», — сказал он, и это мнение могло быть объяснено вполне оправданной злобой, какую вызывал в нем кое-кто из дружков Рахили. Им удалось убедить Рахиль, что из нее не выйдет настоящей актрисы, если она не освободится от влияния Робера, «человека другой расы», заодно с ней они издевались над ним во время ужинов, которые он же для них и устраивал.) Но, в сущности, Робер любил литературу не глубоко, эта любовь не коренилась в его натуре — она являлась всего лишь следствием его любви к Рахили и прошла вместе с омерзением к прожигателям жизни и с преклонением перед женской добродетелью.

— Какие странные молодые люди! Посмотрите, маркиза: вот это действительно страстные игроки, — сказал де Шарлю, показывая маркизе де Сюржи на ее сыновей с таким видом, словно он в первый раз их видит. — Должно быть, это восточные люди; в них есть нечто характерное; может быть, это турки, — добавил он, во-первых, для того, чтобы маркиза окончательно уверилась в том, что он якобы их не знает, а во-вторых, для того, чтобы дать ей почувствовать свою легкую антипатию к ним, которая затем, сменившись благожелательностью, доказала бы ей, что он относится к ним благожелательно только как к ее сыновьям и что он переменил к ним свое отношение только после того, как узнал, кто они. Может быть также, де Шарлю, дерзкий от природы и любивший дерзить, хотел воспользоваться минутой, в течение которой он имел право не знать, как зовут этих молодых людей, чтобы потешиться над маркизой де Сюржи и по своему обыкновению подпустить ей шпилек, — так Скапен95, пользуясь тем, что его господин вырядился в другой костюм, бьет его палкой по чем попало.

— Это мои сыновья, — пояснила маркиза де Сюржи, покраснев, а между тем, будь она проницательнее, но не добродетельнее, она бы не покраснела. Она поняла бы, что совершенно равнодушный или насмешливый вид, какой де Шарлю принимал при встрече с молодым человеком, был так же неискренен, как его насквозь фальшивый восторг перед женщинами, не выражавший подлинной его сущности. У той, которую он без конца осыпал самыми изысканными комплиментами, могло бы пробудиться ревнивое чувство, если б она перехватила взгляд, который де Шарлю, разговаривая с ней, бросал на мужчину, хотя он потом и уверял, что не заметил его. Это был не тот взгляд, каким де Шарлю смотрел на женщин; это был особенный взгляд, исходивший из глубин его существа, взгляд, который даже на званом вечере простодушно устремлялся на молодых людей, — так взгляд портного изобличает его род занятий, потому что мгновенно приковывается к одежде.

— Ах, как интересно! — нагловато заметил де Шарлю с таким видом, будто его мысль проделала долгий путь, прежде чем привести его к истине, абсолютно не соответствовавшей его предположениям. — А я ведь с ними не знаком, — боясь, что слишком далеко зашел в выражении своей антипатии и отбил у маркизы всякую охоту познакомить его с ними, добавил он. «Вы мне позволите пред ставить их вам?» — робко спросила маркиза де Сюржи. «Боже мой, мне не надо вам объяснять, как я был бы рад, но, быть может, им, таким молодым, будет со мной скучно», — пропел де Шарлю холодно и нерешительно, как будто из него вытягивали учтивые фразы.

— Арнюльф, Виктюрньен, подите сюда! — позвала маркиза, де Сюржи. Виктюрньен встал не колеблясь. Арнюльф — тень своего брата — послушно двинулся за ним.

— Теперь пришла очередь сыновей, — сказал Робер. Можно умереть со смеху. Он всех старается ублажить, всех — вплоть до собаки хозяина. Он же не выносит сопляков — вот что во всем этом самое уморительное. А ведь ты только посмотри, с каким серьезным лицом он их слушает. Если б познакомить его с ними взбрело в голову мне, он бы меня послал ко всем чертям. Послушай, мне надо пойти поздороваться с Орианой. В Париже я пробуду недолго, вот я и хочу повидать здесь побольше народу, а то иначе придется завозить карточки.

— Как хорошо они воспитаны, какие у них прекрасные манеры! — разливался между тем де Шарлю.

— Вы находите? — спросила польщенная маркиза де Сюржи.

Сван, увидев меня, подошел к нам с Сен-Лу. В еврейском остроумии Свана было меньше тонкости, чем в шутках Свана — светского человека.

— Здравствуйте! — сказал он. — Господи! Все трое в сборе — можно подумать: заседание синдиката. Не хватает еще, чтобы спросили, где касса!

Сван не видел, что за его спиной стоит и слушает его де Босерфей. У генерала непроизвольно сдвинулись брови. Теперь голос де Шарлю был слышен совсем близко от нас. «Так вас зовут Виктюрньен, как героя «Музея древностей»96?» — чтобы завязать разговор с молодыми людьми, спросил барон. «Как у Бальзака, да», — ответил старший де Сюржи — он не читал ни одной строчки этого писателя, но учитель несколько дней назад обратил его внимание на то, что у него и у д'Эгриньона имя одно. Маркиза де Сюржи была в восторге, что ее сын блеснул своими познаниями и что на де Шарлю это произвело благоприятное впечатление.

— Говорят, Лубе97 всецело на нашей стороне, я об этом знаю из достоверного источника, — уже не так громко, что бы генерал не мог слышать его, сказал Роберу Сван — теперь, когда ничто так не волновало его, как дело Дрейфуса, связи его жены с республиканскими кругами приобрели для него интерес. — Говорю я вам об этом потому, что, на сколько мне известно, вы наш верный союзник.

— Ну нет, не совсем; вы глубоко ошибаетесь, — возразил Робер. — Это дело темное, и я очень жалею, что в него ввязался. Нечего мне было лезть. Если бы оно опять началось, я бы, конечно, держался в стороне. Я — солдат, армия для меня прежде всего. Если ты еще побудешь с господином Сваном, то я скоро сюда вернусь — я иду к тетке.

Однако я увидел, что Робер разговаривает с мадмуазель д'Амбрезак, и мне стало обидно при мысли, что он солгал мне относительно их возможной помолвки. Успокоился я, только когда узнал, что Робера всего лишь полчаса назад познакомила с ней виконтесса де Марсант, мечтавшая об этом брачном союзе, потому что Амбрезаки были очень богаты.

— Наконец-то я встретился с образованным молодым человеком, который читал Бальзака, который имеет о нем представление, — обратился барон к маркизе де Сюржи. — Мне это особенно приятно, потому что встретились мы с ним в таком месте, где это большая редкость; потому что молодой человек — один из мне равных, потому что он — нашего круга, — делая упор на этих словах, добавил он. Хотя Германты и притворялись, будто для них все люди равны, но в торжественных случаях, когда они находились в обществе людей «знатных», а в особенности — не столь уже «знатных», которым они хотели и могли польстить, они не задумываясь вытаскивали на свет божий старинные семейные предания. — В былые времена аристократами называли лучших людей, лучших по их умственным способностям и душевным качествам. А сейчас я впервые вижу среди нас человека, который знает, кто такой Виктюрньен д'Эгриньон. Впрочем, нет, не впервые. Есть же еще Полиньяк и Монтескью, — прибавил де Шарлю — он понимал, что, услышав сравнение с двумя такими именами, маркиза растает. — Ну да ведь вашим сыновьям в смысле образованности было в кого пойти — у их деда по материнской линии была знаменитая коллекция восемнадцатого века. Я покажу вам мою, если вы захотите доставить мне удовольствие как-нибудь позавтракать у меня, — обратился барон к Виктюрньену. — Я покажу вам любопытное издание «Музея древностей» с поправками, сделанными рукой Бальзака. Я буду счастлив устроить у себя свидание двух Виктюрньенов.