Поклонение волхвов. Книга 2 - Сухбат Афлатуни

— Где вы взяли такой цветок? — заинтересовался Чайковский.

Он был еще трезв и ко всем обращался на «вы».

Поэты всё не кончались. Некоторые усаживались за рояль и помогали себе музыкой. Другие приглашали Сороцкую подыграть во время чтения мотивчик из Баха или просто пофантазировать. Сороцкая садилась и фантазировала.

Чайковский-младший чертил на салфетке нотный стан:

— Проклятый князь… Проклятый Гамлет… Не приходит… Ночи не сплю. Не приходит музыка. Пустота в ушах, ничего не слышу. Иногда кажется: вот, поймал. Тема Офелии. Начинает флейта. Будто издали, за горою. Па… Нежно, тихо так. Па… Утром еще раз просмотрел — дерьмо!

На сцену вышел поэт в лаптях. Публика зааплодировала. Ватутин пил лимонад.

Отец Кирилл принялся за свой блин. Потыкав вилкой, оставил. В голове сидел Казадупов. В голове сидела Мутка и ее молчание. В голове сидели декорации и костюмы к «Гамлету», голые стены, барочные пузыри, винтовая лестница, по которой течет толпа. NB: толпа — главный персонаж. Движется, застывает, осыпается лузгой, сопит, мычит. Гамлет, Клавдий, остальные — всего лишь куклы, всплывающие над головами массы и снова исчезающие — в топот, сопение, лузгу, пивную отрыжку. Толпа несется по пустоте Эльсинора; снег; королева прижимается к Клавдию не от похоти — какая похоть у куклы? — «согреться бы». На одре кровосмешения — «тепло…» Толпа влечет Офелию: «Но, но, моя карета!» Песни Офелии — песни толпы, пропетые кукольным голоском.

Чайковский-младший комкает салфетку с нотами:

— Вчера проснулся — тема Призрака. Так близко звучала, пощупать можно. В хоральном исполнении. Без слов, на одном «м-м-м»… Долгое. А потом вдруг марш, виваче, ударные, духовые, ба-бах в тарелки. И снова, тихо «м-м-м»… Гениально. Подошел к зеркалу, сам себя поцеловал. Утром перечитываю…

— Дерьмо! — подсказывает Ватутин.

Поэт дочитал про русские березы, которые «принимают застенчивые позы», и, шаркая лаптями, удалился.

— Могу посоветовать. — Ватутин вращает стакан с лимонадом. — Твой однофамилец уже сочинил музыку к Гамлету, ты бы ее…

Чайковский побагровел и задел рюмку:

— Да что вам этот Петр Ильич всем дался! Ненатуральный, слащавый, тьфу! Английский рожок!

Скатерть украсилась пятном.

Отец Кирилл не участвовал в споре; взгляд застыл на двух фигурах, зашедших недавно. Обе были в рясах. Карту, которую протянул официант, отклонили, сидели за пустым столом, переглядываясь.

Одной фигурой был отец Иулиан, тот самый, с брошюрами; отец Кирилл открыл дома одну и почти сразу закрыл: Сергей Александрович Нилус… «И вспомнилось мне тогда же, что в том же Киеве, вскоре после появления кометы, на улицах киевского „гетто“, в местах наибольшего скопления жителей черты оседлости, появился какой-то странный юноша, мальчик лет пятнадцати. Юноша этот, как бы одержимый какой-то нездешней силой, бродил по улицам еврейским и вещал Израилю: „Великий пророк родился Израилю…“» и т. д.

Отец Иулиан послал легкий конспиративный поклон. Спутника его, с красноватым, выгоревшим лицом, отец Кирилл не знал. Надо бы подняться и подойти к братиям…

Мадам Левергер трясла колокольчиком:

— Нас часто упрекают… Господа!.. Прошу тишины! Нас часто упрекают, что в наших вечерах не берут участия люди духовного сана…

Батюшки двинулись на эстраду. Впереди плыл отец Иулиан, за ним деловитой крестьянской походкой следовал второй, которого Матильда Петровна представила как отца Порфирия из Кагана. Было заметно, что отец Порфирий несколько ошалел от «Новой Шахерезады». Он вообще казался случайным лицом, приехавшим в Ташкент, видимо, по своим делам; тут его и уловил отец Иулиан, которому всегда было нужно свежее ухо.

Начал отец Иулиан. Как бывший музыкант, на эстраде ощущал себя как дома; окинул хозяйским взглядом рояль, пощупал занавес. Отец Порфирий, высокий, с длинными бестолковыми руками, переминался с ноги на ногу.

— Поэзии я читать не буду, — сказал отец Иулиан. — Я скажу коротенькое слово.

Публика перестала жевать, началось «коротенькое слово». Отец Иулиан, поглаживая бородку, сказал, что Библия — основа всякой поэзии, что Пушкин — великий поэт и раскаявшийся грешник и что нужно отличать подлинно русскую поэзию от той, которая хоть и пишется русскими буквами, но по своему тактическому назначению совсем не русская, а другая, враждебная и с чесночным душком.

— Правильно! — выкрикнул поэт в лаптях и закинул ногу на ногу, чтобы лапти были лучше видны.

Отец Кирилл хмурился в тарелку и постукивал пальцем по скатерти.

— Так же, как вы определяете, не поддельна ли банкнота, глядя ее на свет, чтобы найти водяные знаки, — учил отец Иулиан, — так же вот нужно обращаться и со стихами. Проглядывать поэзию на свет.

Отец Порфирий вздохнул и отер платком лоб. Отец Иулиан обернулся и вспомнил о нем:

— Почитай им, отец Порфирий!

— Может, не буду?..

— Ты им это, про Антихриста, которое сегодня после обеда сочинил, прочти!

— Это точно не буду… Мрачное. А тут люди кушают.

— Читай, какое хочешь.

— Да-да, пожалуйста, батюшка, — улыбнулась Матильда Петровна и зазвонила в колокольчик.

Публика притихла. Отец Порфирий сложил руки на груди:

— Стихотворение о положении сельского дьячка.

— Прелестно, — сказала Матильда Петровна. — Это свежая струя. Читайте.

Отец Порфирий откашлялся в крупную ладонь и забасил:

Много, много в жизни горя,В жизни каждого дьячка:Но особенно премногоВ жизни сельского дьячка.

У него нужда из хаты,Как ни думай, ни хитри,Не пойдет к счастливцам мираИ не станет им в пути.

И бедняк дьячок смиренно,Уж привыкший к нищете,Лишь молил Царя вселеннойОт невзгод и бед спасти.

Но душа людей жестока,Всяких выдумок полна,И его порою гонятИ стесняют как дьячка.

Все счастливчики на свете,И мужик, и поп большой,«Властелины полувека»Помыкают им порой.

Заставляют знать уставы,Без ошибок петь, читать;Изучать весь катехизисИ документы писать.

Пред начальством быть в почтенье,Всем услуживать подчас,У священника благословеньеПротив воли брать всегда-с!

Кто-то захлопал. Кто-то прыснул. Чайковский закричал: «Бис!» Матильда Петровна теребила бант на колокольчике.

Отец Кирилл, не зная, куда во время «дьячка» деть глаза, поглядывал на Ватутина. Тот делался все бледнее; выступил пот, и стал заметен тонкий слой пудры, хотя раньше фотограф к подобной ретуши вроде не прибегал.

— Я, пожалуй, пойду. — Отец Кирилл поднялся и тут же был придавлен рукой Чайковского-младшего.

— Отец Кирилл! Не бросай! Не обижай! Ты ж в Германии учился!

При чем тут Германия, было неясно, но отклеить от себя лапу композитора было нелегко. Матильда Петровна звонила уже непрерывно и даже топнула ножкой:

— Господа! Атансьён, атансьён! Тишина! У нас по списку еще один чтец!

Стол пред отцом Кириллом дрогнул — Ватутин поднялся и оправил кислотную розу.

— Эту личность мы все до сих пор знали, как корифея фотографической карточки… — Матильда Петровна перешла на лирическое контральто.

— Жулик! — выкрикнул Чайковский-младший и попытался обнять Ватутина за талию. Но Ватутин успел вылететь из-за стола, еще раз тряхнув его, и устремился на сцену.

— Он же сказал, что не будет… — Отец Кирилл поднимал попадавшие рюмки.

— …сейчас мы его все узнаем и как поэта! — закончила Матильда Петровна и приняла позу усиленного внимания.

Ватутин достиг сцены, нервным шагом вошел в луч света:

— Я прочту две пиэсы. Первая — чужого сочинения. — Уловив шорох недоумения, пояснил: — Я выбрал ее прочесть, поскольку… поймете сами. Или не поймете.

Публика обиделась и стала внимательно слушать.

Надменный небосвод скорбел о позднем часе,за желтизной ворот дышал тревожно дом.В пионовом венке на каменной террасестояла женщина, овитая хмелем.

Смеялось проседью сиреневое платье,шуршал язычески избалованный рот,но платье прятало комедию Распятья,чело — двусмысленные отсветы забот…

— Что за чушь… — Отец Кирилл пытался встать, но снова был придавлен ладонью Чайковского:

— Отец… потерпите «комедию Распятья»! Это ж не хуже вашего «дьячка», а?

Фотограф, взяв высокую хриплую ноту, закончил. Зал неуверенно захлопал. Матильда Петровна сменила позу внимания на позу глубокой задумчивости. Отец Кирилл все же поднялся и подозвал официанта, расплатиться и уйти.