География, История и Культура Англии - Лев Кертман

Эти настроения господствующих классов ярко проявились во время деятельности второго парламента периода протектората (1656-1658). Парламент начал с того, что отменил режим генерал-майоров, т. е. проявил известную оппозиционность по отношению к Кромвелю. Но это было не недовольство протектором, а желание устранить чрезвычайный характер режима. Уже через полгода (в марте 1657 г.) парламент обратился к Кромвелю с предложением «принять имя, сан, титул, звание и должность короля Англии, Шотландии и Ирландии». Тем самым парламент хотел придать больший авторитет государственной власти буржуазии и нового дворянства, освятив его многовековой традицией. Среди аргументов, на которые ссылался парламент, центральное место как раз и занимал тот, что «сан короля существовал в течение многих столетий». Кромвель готов был даже стать Оливером I, но вынужден был отказаться от этого плана под давлением военной верхушки; в офицерских кругах не без основания боялись, что королевский сан поставит Кромвеля в столь высокое положение, что он перестанет считаться с волей генералитета.

И все же в 1657 г. был сделан шаг к монархии: титул протектора стал наследственным; кроме того, восстанавливалась палата лордов. Таким образом, к моменту смерти Кромвеля (1658) многие черты дореволюционного государственного строя были реставрированы. События, последовавшие после смерти протектора, еще более убедили господствующие классы в том, что им необходима сильная власть, основанная на наследственном праве. Сын Кромвеля Ричард принял по наследству титул лорда-протектора. Но это был безвольный человек с весьма ограниченными способностями, к тому же отнюдь не располагавший таким влиянием, авторитетом, такими заслугами перед буржуазией и новым дворянством, как его отец. Став марионеткой в руках офицерской клики, он потерял власть, как только осмелился нарушить ее волю. Опять начались трения в верхах, проходившие на фоне усилившегося в это время крестьянского движения.

В таких условиях верхушка индепендентов, пресвитериане и вновь поднявшие голову роялисты достигли известного единства на основе плана реставрации Стюартов. К этому плану присоединились и некоторые генералы во главе с Монком, командующим шотландскими войсками. Армия теперь уже не выступала как единая политическая организация; и менее всего она была организацией прогрессивной: перерождение грандов завершилось еще во время ирландской кампании 1649-1652 гг.

Созванный Монком новый парламент, в котором большинство составляли роялисты и близкие к ним пресвитериане, вступил в переговоры с претендентом на престол, и в 1660 г. он торжественно прибыл в Лондон, заняв престол под именем Карла II (1660-1685). Это была реставрация старой монархии, но отнюдь не старого социального строя.

Эпоха Реставрации и переворот 1688 г.

Те новые производственные отношения, которые созревали в дореволюционную эпоху, в годы революции победили прочно и окончательно. Как бы ни складывались перипетии политической истории Англии в последующие века, ни одна политическая партия или группировка не могла уже всерьез рассчитывать на возврат к феодализму. На протяжении эпохи Реставрации (1660-1688), несмотря на политическую реакцию, английская промышленность и торговля выросли более чем вдвое. Буржуазия и новое дворянство были удовлетворены экономической политикой Карла II, направленной на дальнейшее развитие сельского хозяйства и промышленности.

Тем не менее переход к режиму Реставрации был шагом назад по сравнению с периодом республики и протектората, когда буржуазно-дворянский блок, выдвинув своих индепендентских лидеров, непосредственно управлял государством. Консервативные настроения в буржуазно-дворянских кругах, жажда стабильности государства, боязнь народных выступлений - вот те факторы, которые толкнули их в объятия старой династии. В политической литературе периода революции буржуазные идеологи пытались выработать такую теорию, которая соответствовала бы противоречивым интересам буржуазии. Казалось бы, победившую буржуазию первых лет республики могло вполне устроить распространенное в то время убеждение, наиболее четко выраженное Мильтоном: «Поскольку король или судья получает свою власть от народа, и, прежде всего, как по происхождению, так и по естественному характеру своей власти для блага народного, а не своего собственного, народ имеет право так часто, как сочтет нужным, избирать или отвергать, оставлять или низлагать его, хотя бы он и не был тираном, - просто в силу свободы и права свободнорожденных людей быть управляемыми так, как представляется им наилучшим». Но эта теория, основанная на принципах «естественного права» и «общественного договора», могла удовлетворить буржуазно-дворянские круги лишь одной своей стороной - теми гарантиями, которые она давала против тирании, против нарушения собственности сверху. Однако никаких гарантий от посягательств на собственность снизу в этой концепции нет.

Не могла удовлетворить буржуазию и теория Джеймса Гаррингтона, автора «Республики Океании» - политического романа и одновременно теоретического трактата. Гаррингтон прямо поставил вопрос о власти в зависимость от распределения собственности. Поскольку собственность перешла к «народу» (под этим словом Гаррингтон подразумевает среднее джентри), власть должна тоже принадлежать ему, а для этого лучшей формой является республика. Таким образом, по Гаррингтону, власть не должна принадлежать всем по естественному праву, а лишь собственникам. В соответствии с этим взглядом он оправдывает цензовую конституцию. Но как избежать чрезмерной концентрации собственности? Ведь если в одних руках или в руках группы лиц, олигархии сосредоточится значительная часть собственности, то и власть надо будет передать им. Тогда может наступить тирания и нарушение собственности «народа». Во избежание этого Гаррингтон рекомендует ограничить собственность, запретить ее концентрацию сверх известных пределов. Но это было посягательством на завоеванное буржуазией право свободного распоряжения собственностью без ограничения со стороны государства. Концы явно не сходились с концами в теории Гаррингтона.

С другой стороны подошел к той же проблеме знаменитый философ-материалист Томас Гоббс (1588-1679), последователь Бэкона. По его мнению, не государство зависит от распределения собственности, а наоборот - собственность создана государственной властью. На заре человечества люди располагали естественным правом; это право Гоббс рассматривает как величайшее бедствие, потому что оно породило непрерывную «войну всех против всех». Создав государство, люди отказались от своего естественного права, и государство распределило собственность между людьми, поэтому оно имеет право на собственность подданных. При этом Гоббс недвусмысленно говорил о том, какое именно государство он имеет в виду: он был сторонником абсолютной монархии, и его теория сыграла, несомненно, известную роль в усилении монархических тенденций в годы протектората. Но в общей эволюции политической мысли Гоббс оставил немалый след прежде всего благодаря тому, что пользовался в своих построениях не аргументами из Библии, а методом индукции, рационального рассуждения. Такова была глубокая противоречивость той эпохи, что именно реакционная политическая теория оказалась первой сугубо светской теорией. Впрочем, это и не удивительно, если вспомнить, что революционная теория буржуазии одевалась еще в пуританские одежды.

Если даже лучшие умы господствующих классов не могли предложить буржуазии и дворянству такую политическую систему, которая полностью соответствовала бы как их антифеодальным, так и антидемократическим устремлениям, то рядовые представители этих классов и вовсе запутались в противоречиях. Возвращение «законного» короля казалось им лучшим выходом из положения, тем более, что Карл II благоразумно пообещал править в согласии с парламентом. В Бредской декларации, изданной в период переговоров о реставрации династии, будущий король не скупился на обещания: собственность, приобретенная в период революции, было сказано в ней, будет сохранена за нынешними владельцами, религиозным сектам будет предоставлена полная свобода и, конечно, все участники революции будут амнистированы.

И действительно, монархия Карла II уже не была абсолютной монархией дореволюционных времен. Новый король оказался в очень сложном положении. С одной стороны, урок периода революции сдерживал его абсолютистские наклонности, заставлял быть осторожным; но с другой - Карл II и прибывшие с ним из эмиграции роялисты мечтали о мести; кавалеры требовали вернуть им их собственность, а ведь они были самой верной опорой короля; сам Карл, проживший долгие годы при дворе самого могущественного и самого «абсолютного» из абсолютных монархов - французского короля Людовика XIV, мечтал сделать Уайт-холл (королевский дворец) малым Версалем. Эти две тенденции попеременно проявлялись в его политике, пока абсолютистская тенденция не взяла верх.