«Метаморфозы» и другие сочинения - Луций Апулей

Вообразите, что судьею в вашем деле не Клавдий Максим, беспристрастный блюститель справедливости; вообразите на его месте иного судью — неправедного и жестокого, ко всякому обвинителю благосклонного, до всякого осуждения охочего: изобретите ему способ, изыщите ему хоть сколько-нибудь правдоподобный повод, чтобы вынести желательный для вас приговор, — попросту сочините, наконец, что-нибудь, придумайте, как отвечать, ежели он задал бы вам эти же самые вопросы. А поскольку всякое покушение непременно имеет предшествующую ему и объясняющую его причину, то ответьте вы, твердящие тут, будто Апулей покусился прельстить Пудентиллу чародейными своими приворотами, — ответьте, чего же он от нее добивался, зачем старался? Пылал ли он вожделением к красоте ее? Нет, это вы сами отрицаете. Или хотя бы жаждал ее богатства? Нет, это отрицает брачное соглашение, отрицает дарственная, отрицает завещание — из всех помянутых записей очевидно, что муж не только не был обуреваем жадностью, но сурово отвергнул все щедроты жены. А ежели так, то какая еще остается причина?

Что же вы приумолкли — неужто лишились языка? Где тут это грозное начало вашей ябеды, сочиненной от имени моего пасынка? Вот оно: «Я вручаю суду твоему, государь Максим, сего обвиняемого, коему вчиняю нижеследующее обвинение». 103. Почему же ты не добавил: «а вчиняю я обвинение учителю моему, вотчиму моему, заступнику моему»? Но что же там дальше? «…Повинного в премногих и явных злодеяниях». Так укажи из премногих хоть одно, укажи из явных хоть сомнительное! Да что уж там, на каждый из ваших попреков я отвечу попросту в двух словах — послушай и сочти. «Чистишь зубы» — извини чистоплотность. «Смотришь в зеркало» — положено философу. «Сочиняешь стишки» — сие дозволяется. «Изучаешь рыб» — вослед Аристотелю. «Святишь деревяшку» — Платон надоумил. «Берешь жену» — согласно закону. «Старшую годами» — обычный случай. «Домогаешься богатства» — проверь приданое, припомни дарственную, прочитай завещание!

Итак, ежели все изветы я изничтожил и всю клевету опровергнул, ежели не только не повинен я ни в каком преступном деянии, но даже ни в каком худом речении, ежели не умалил я чести философии, которая дороже мне собственного спасения, но, напротив, всячески поддержал сию честь и не дал пасть седмигривому шелому ее,132 — ежели все так и есть, как я говорю, то могу я со спокойною душою твоего обо мне суждения почтительно дожидаться, а державного твоего осуждения отнюдь не бояться, ибо воистину мне не столь горько и страшно было бы услышать от проконсула обвинительный приговор, чем от столь доброго и праведного мужа хоть малейший укор.

Я сказал.

МЕТАМОРФОЗЫ, ИЛИ ЗОЛОТОЙ ОСЁЛ

METAMORPHOSEON

LIBRI XI

SIVE

ASINUS AUREUS

Перевод M. Kyзмина

133

1. К рассказу приступаю, чтобы сплести тебе на милетский манер134 разные басни, слух благосклонный твой усладить лепетом милым, если только ты не презришь взглянуть на египетский папирус, исписанный острием нильского тростника,135 чтобы ты подивился на превращение судьбы и самых форм человеческих и на их возвращение обратным поворотом в прежнее состояние. В немногих словах — сам-то я кто.

Аттический Гиметт, Эфирейский перешеек и Тенара Спартанская,136 земли счастливые, навеки обессмерченные еще более счастливыми книгами, — были моей древней колыбелью. От них в награду я с отрочества получил аттическое наречие. Скоро я прибыл в столицу Лациума;137 с огромным трудом одолел я, не имея никакого руководителя, местный язык.

Вот почему прежде всего я умоляю не оскорбляться, если встретятся в моем грубом рассказе чужеземные и простонародные выражения. Но сама эта смесь наречий соответствует предстоящим превращениям, к рассказу о которых мы приступаем. Начинаем греческую басню.138 Внимай, читатель, будешь доволен.

2. Я ехал по делам в Фессалию,139 так как с материнской стороны я был оттуда, и наш род гордился происхождением от знаменитого Плутарха140 через племянника его Секста-философа.141 После горных круч, долинных спусков, свежести луговой, плодородья полей возделанных, едучи на местной ослепительно белой лошади,142 так как и она уже приутомилась, и я, от сиденья уставший, не прочь был размять ноги, — я спешился. Я тщательно травой отер пот с лошади, по ушам ее поглаживаю, отпускаю узду и шажком ее проваживаю, пока она усталый желудок обыкновенным и естественным образом не облегчит. И пока она, наклонив голову набок, искала пищи по лугу, вдоль которого шла, я присоединяюсь третьим к двум путникам, которые шли впереди меня на близком расстоянии. Покуда я слушаю, о чем идет разговор, один из них, расхохотавшись, говорит:

— Уволь от этих басен, таких же нелепых, как и пустых. — Услышав это, я, жадный до всяких новостей, говорю: — Напротив, продолжай! Я не любопытен, но хочу знать если не все, то как можно больше. Вместе с тем и трудность подъема, которым мы подымаемся, облегчится от приятного рассказа.

3. Тот, кто начал, отвечает: — Э! все это вранье так же верно, как если бы кто стал уверять, что от магического бормотанья могут быстрые реки бежать вспять, море лениво застыть, лишиться дыханья ветер, солнце застрять, луна вспениться, звезды сорваться, день пропасть, ночь воцариться!

Тогда я говорю увереннее: — Пожалуйста, ты, который начал рассказ, продолжай его, если тебе не лень и не скучно! — Потом к другому: — Ты, верно, заткнув уши и заупрямив сердце, так отвергаешь то, что может быть истинной правдой. Право, только самые предвзятые мнения заставляют нас считать ложным то, что ново слуху, или зрению непривычно, или кажется превышающим понимание; если же посмотреть внимательно, то увидишь, что это все не только очевидно соображению, но и для исполнения поистине легко.

4. Вот вчера вечером ели мы с товарищами большую лепешку с сыром, наперегонки, беря кто как хочет; кусок кушанья, мягкий и липкий, застрял у меня в горле, так у меня в глотке дыханье сперло, чуть не умер. А между тем в Афинах, у Пестрого портика,143 я собственными глазами видел, как бродячий фокусник глотал преострейший кавалерийский эспадрон острием вниз. Вскоре он же за несколько грошей охотничье копье опасным концом воткнул себе в кишки. На древко, окованное на конце железом и выступавшее за его головой, вскочил миловидный отрок и, к удивлению нас всех присутствовавших, стал извиваться в пляске, словно был без костей и без жил. Можно было принять за узловатый жезл врачебного бога144 с полуотрубленными сучками, который обвила любовными извивами змея плодородия. Но полно! докончи, товарищ, историю, что начал. Я тебе один за двоих поверю, в первой же гостинице угощу завтраком. Уговор лучше денег!

5. А он ко мне: — Что предлагаешь, считаю справедливым и хорошим, но мне придется свой рассказ начать сначала. Прежде же тебе поклянусь всевидящим солнцем, что рассказ мой правдив и достоверен. Да у вас обоих всякое сомнение пропадет, как только вы достигнете ближайшего фессалийского города, там его передают походя, так как события происходили у всех на глазах. Но наперед узнайте, кто я, откуда и чем себе хлеб добываю. Я родом из Эгины,145 объезжаю в разных направлениях Фессалию, Этолию и Беотию с медом, сыром или другим каким товаром для трактирщиков. Узнав, что в Гипате,146 одном из самых больших городов Фессалии, продается по сходной цене отличный на вкус свежий сыр, я поспешил туда, собираясь закупить его весь оптом. Но, как часто бывает, в недобрый час я отправился, и надежды на барыш меня обманули.

Накануне все скупил оптовый торговец Луп. Утомленный напрасной поспешностью, с наступлением вечера я спокойно направился в бани.

6. Вдруг вижу я товарища моего Сократа! Сидит на земле, разодранный плащ его только наполовину прикрывает тело, почти другой человек, так грязь и жалкая худоба его изменили, что стал он похож на тех несчастных, что по дорогам просят милостыню. Хотя я его отлично знал и был он мне близким другом, но, видя его в таком состоянии, я усомнился и подошел поближе.

— Сократ! — говорю, — что с тобою? что за вид? что за плачевное состояние? А дома тебя давно уже оплакали и окликали, как покойника!147 Детям твоим, по приказу провинциального суда, даны опекуны; жена, помянув тебя как следует, подурневши от непрестанной скорби и горя, чуть не выплакавши глаз своих, печальный дом, себя и родителей своих новой свадьбой увеселила. И вдруг ты находишься здесь, к нашему крайнему конфузу, загробным выходцем!

— Аристомен, — ответил он, — не знаешь ты причин судьбы, непрочных ее милостей и обратных поворотов. — С этими словами лицо свое, все время от стыда красневшее, заплатанным и рваным плащом прикрыл, так что остальное тело обнажил чуть не до пупа. Я не мог дольше видеть такого жалкого зрелища нищеты и, протянув руку, помогаю ему подняться.