Социальная психология и история - Борис Поршнев

Один из советских исследователей проблем социальной психологии, Б. Д. Парыгин, такими словами резюмирует природу настроения: “Итак, настроение является сложным, многогранным и исключительно импульсивным эмоциональным состоянием личности. Групповое, коллективное и массовое настроение, сохраняя эти черты настроения личности, обладает и некоторыми дополнительными характеристиками — заразительностью, еще большей импульсной силой, массовидностью и динамичностью. Эти особенности группового настроения делают его исключительно важным звеном в процессе формирования общественной психологии в целом. Огромная побудительная сила настроения и вместе с тем его податливость всякому воздействию позволяет использовать настроение как главное звено для перестройки всего внутреннего мира человека”.

Отметим в проблеме социального настроения этот чрезвычайно важный аспект: настроения поддаются воздействиям, их можно в той или иной мере формировать и видоизменять, ими можно овладевать. Если на одном конце настроение смыкается с действием, то на другом конце — с убеждением, пропагандой. Через настроение можно воспитывать массу и руководить ее действиями. В этом аспекте особенно ясны действенные возможности науки о социальной психологии. Ведь она дает возможность научно анализировать всяческие влияния на настроения — внутри класса и межклассовые, внутри страны и международные, анализировать также национальные и межнациональные эмоции, играющие такую большую роль в современном мире, подъем массового энтузиазма и подавленность, природу коллективных выступлений и даже коллективных преступлений.

Характерная черта сегодняшнего человечества — это то, что важнейшим условием овладения настроениями все более и более, с огромным ускорением становятся убедительность, истинность идей, их доказательность и научность. В этом — психологическая почва для окончательного успеха передовых общественных сил наших дней, ибо борьба за настроение и действия масс людей оказывается в конечном счете борьбой между неоспоримыми научными истинами и опровержимой, при всей ее изощренности, неправдой.

Настроение не только сплачивает людей в некое одинаково настроенное “мы”, но связано и с некоторым мысленным идеальным “мы”. Люди как бы говорят себе, что они живут в “чужом”, “ихнем” мире. В массовых движениях против существующего порядка вещей было много утопизма. Например, пытались усмотреть подлинное “мы” в далеком прошлом — в раннем христианстве, в “золотом веке” и т.п. Или усматривали подлинное “мы” хоть и в нынешнем времени, но где-то далеко в пространстве — на неведомом острове или у заморских неиспорченных дикарей. Наконец, подлинное “мы” помещали в будущем, — и это наиболее реалистичная и часто наиболее действенная форма мечтания. Однако в реформы и в революции в историческом прошлом люди устремлялись с огромным багажом утопизма, с помыслами о неомраченном блаженном общем счастье. Они испытывали горькие разочарования, когда оказывалось, что жизнь полна противоречий и что все еще существуют какие-нибудь “они”. Однако с накоплением современного опыта утопическое мышление все более уступает место рациональному научному сознанию. Сила его воздействия на настроение масс от этого ничуть не уменьшается, напротив, возрастает.

Но настроение лишь поддается воздействию сознания, само оно принадлежит миру не столько мысли, сколько эмоции.

Все эмоции и чувства людей делятся на приятные и неприятные, на чувства удовольствия или неудовольствия. Иначе можно сказать, что они, как электрический заряд, имеют знаки плюс или минус. На поверхностный взгляд кажется, что такое деление чувств дано от природы и животным и человеку. На деле у человека сходны с животными только некоторые внешние выражения эмоций, но физиология не может доказать, что у животных состояния эмотивного возбуждения могут быть описаны с помощью понятий удовольствия и неудовольствия.

Правда, многие ученые, в том числе советские физиологи П. К. Анохин и П. В. Симонов, старались разработать чисто физиологическую теорию удовольствия и неудовольствия. Им удалось очень многое раскрыть в физиологическом субстрате эмоций. Такие-то и такие-то эмоции отвечают таким-то и таким-то изменениям в отделах мозга, лежащих ниже новой коры, и в разных физиологических системах организма. Но этим ученым как-то казалось само собой разумеющимся, что эмоции обязательно делятся на да и нет, добро и зло, удовольствие и неудовольствие. Подоспел даже наглядный опыт, как будто подтверждающий наличие в мозге животного “центра удовольствия” (а значит и противоположного центра). Один экспериментатор вводил в головной мозг крысы электрический провод, который она сама могла подключать к источнику тока и отключать. И вот, хотя эти раздражения не сигнализировали ей ни о каких полезных биологических факторах, крыса снова и снова подключалась к этому электрическому раздражению. Последовал вывод: значит он просто доставлял ей удовольствие, значит ток возбуждал “центр удовольствия”. Однако другой вывод неизмеримо правдоподобнее: электрическое раздражение в данном участке мозга вызвало у животного галлюцинаторное удовлетворение какой-то потребности; так как оно было мнимым, животное снова и снова до бесконечности прибегало к нему. Словом, в физиологическом анализе эмоций все верно, кроме деления их на два, т.е. введения оценочных суждений или отнесения к положительным и отрицательным ценностям. Это уже привносит наблюдатель по аналогии со своей человеческой психикой.

У человека же эти плюс и минус проистекают вовсе не из каких-нибудь взаимно противоположных биологических, вегетативных, сосудистых, эндокринных антагонистических сдвигов в организме. Ничего даже отдаленно похожего доказать нельзя. Дрожь может быть при радости, при гневе, при страхе. Пот бывает в состоянии ужаса, застенчивости и страха. Смех может не сопровождаться сознанием и чувством комического: он может быть и при благодушии, но может сопровождать и тяжелые, мучительные состояния. Всякий знает, от сколь различных и противоположных причин человек может покраснеть или побледнеть. Слезы могут течь из глаз человека от боли, от радости, от сострадания. К тому же справедливо и обратное. По образным словам академика К.М.Быкова, “печаль, которая не проявляется в слезах, заставляет плакать другие органы”. Это значит, что эмоция может проявиться и на очень удаленных, неадекватных физиологических путях, вызвать болезненную реакцию со стороны различных внутренних органов и систем.

Не следует ли отсюда достаточно ясно, что плюсовые и минусовые эмоции не связаны прямо с их физиологическим механизмом? Но как же тогда уловить их противоположность? По поступкам этого тоже сделать нельзя, ибо человек может добровольно и охотно принять боль, это, казалось бы, самое отрицательное ощущение, и испытывать при этом ощущение положительное. Значит ли это только то, что человек способен подчинять чувства приятного и неприятного высшим, идейным мотивам поступков? Нет, при этом меняется и окраска самих чувств. Не только у людей: собаке в физиологической лаборатории можно привить положительное, плюсовое поведение по отношению к нанесению ей боли, например электрическим разрядом, если сопровождать его положительным, пищевым подкреплением; она охотно стремится навстречу этим болевым ощущениям. Один крупный французский хирург, написавший несколько трудов о проблеме боли, в завершающей работе отказался от всех предыдущих и существующих предположений, поскольку ни одно из них не объясняет и не охватывает всю сумму фактов. Довольно было бы одного из них: человек сам наносит себе более сильную боль для того, чтобы не чувствовать другую.

В действительности удовольствие и неудовольствие, приятное и неприятное — это не физиологические понятия, они имеют у человека довольно сложное идейно-психическое происхождение. А именно, это — следствия осуществления или нарушения тех или иных, будь то смутных или осознанных, целей, идеалов, желаний. Что такое счастье? С точки зрения психологии, это — совпадение достигнутого, реализованного с замыслом или стремлением. Счастье — высшая ступень, радость — значительно ниже, но все же и она выражает совпадение действительного с мечтой, надеждой, чаянием, а удовольствие — еще ступенькой ниже, тут цель смутнее, но суть чувства остается все той же. Следовательно, эта суть — в замыслах, идеалах, целях, мечтах. Они являются предвосхищенными, еще отсутствующими в действительности ощущениями. Не было бы их, не было бы и “приятных” чувств и эмоций.

Раз так, весь вопрос переносится из плоскости индивидуальной психологии в плоскость социальной психологии. Вернее, последняя оказывается лежащей глубже. Приятное — это соответствующее “нашему” (наличному или потенциальному), неприятное — “чужому”. В самом деле, все представления о семейном уюте и счастье, о счастье и радостях дружбы, солидарности, взаимопомощи, интеллектуальные, эстетические, физкультурные наслаждения — все это принадлежит к тому или иному мысленному “мы”, к сумме характерных черт “нашего”, связано с известными традициями, уподоблениями, примерами, прецедентами, воспоминаниями. Неприятное — неудовольствие — это все те ситуации, когда человек оказывается как бы под воздействием “их”: ушибшись, мы подчас невольно кого-то неясного выругаем, рассердимся; ребенок обычно ищет кого-то, кто является виновником боли; дикарь, как отмечалось выше, обязательно приписывает болезнь, смерть, охотничью неудачу действию “их” и поэтому прибегает к представлению о действии на расстоянии — колдовстве. Иначе говоря, дикарь видит проявления “их” колдовства в определенном круге явлений, которые в силу этого характеризуются как минусовые, вызывающие неудовольствие, неприятные. Выходит, эти явления не в том смысле “чужие”, что они неприятны, а в том смысле неприятны, что “чужие”.