Любовь в мире мертвых (СИ) - Зайцева Мария

— Иди, — он не шевелится, поглядывая на нее прищуренными от злости глазами.

Она разворачивается и идет. Не оглядываясь даже. Тварь.

Диксон подрывается, одним прыжком перекрывает расстояние между ними, разворачивает невольно вскрикнувшую женщину к себе, и впивается зло в шею, оставляя болезненный кровоподтек.

— Привет передавай своему ебарю от меня, — хрипит он, отталкивая ее, и уходя прочь, первым, не оглядывась.

И не видя, как Доун стоит, держась за место засоса, и провожая его удаляющуюуся фигуру внезапно блестящими глазами.

2.

Он ничуть не изменился. Совершенно.

Волосы только отросли, и борода появилась, неопрятная, колючая, с поблескивающей в ней сединой.

И морщин возле глаз добавилось.

И тяжелее стал, значительно тяжелее, массивнее. Доун это всеми косточками сегодня прочувствовала.

А так все тот же.

Грубый, жестокий, прямолинейный. Неразговорчивый.

Жадный.

Доун идет к дому, по привычке страхуясь от преследования. Хотя, скорее всего, реши Диксон ее выследить, она этому не сможет препятствовать.

Доун на всякий случай петляет, долго сидит в кустах, напряженно всматриваясь в лес, из которого вышла.

Но, кроме парочки совершенно уже неходячих ходячих, никого не видит.

Все, дольше ждать нельзя, ей надо идти.

Доун идет домой, непроизвольно ускоряясь.

Периодически она дотрагивается до огромного, уже вспухшего засоса, что оставил ей этот невозможный грубиян, и улыбается.

Она скучала по нему, оказывается.

Мария видит ее издалека, подает сигнал открыть ворота.

Доун заходит, отдает собранные травы и нескольких пойманных в силки кроликов подошедшей Сэми, и быстро идет в свою комнату.

Помыться она успеет.

Потом.

Вечером, уже лежа в постели, Доун опять трогает засос, вспоминает Дерила, его ярость, бешеный напор, злой, голодный взгляд.

Он по-прежнему нереально хорош.

Даже лучше, чем в ее воспоминаниях.

На следующий день Доун, отдав последние распоряжения Сэми, выходит за ворота. Хотя и не собиралась, собственно.

Никуда не собиралась.

Но идет.

Ноги сами несут на ту полянку, где она встретила Диксона.

Доун далека от мысли, что он снова там будет.

С чего бы вдруг?

Его реакция на ее вопрос о Бет однозначна. Девчонка все еще дорога ему. Может быть, они даже вместе.

Диксон не выглядит отшельником, на нем довольно чистая одежда, все пуговицы на месте. Во всей его внешности угадывается женское присутствие, забота.

Поэтому Доун не строит иллюзий.

Просто хочет посмотреть еще раз на это место, чтоб поверить, что ей ничего не приснилось. Как будто огромного засоса на шее и синяков от грубых пальцев по всему телу мало!

Доун садится на краю полянки, приваливается к дереву, задумчиво оглядывается.

Сейчас она посидит и пойдет. Просто надо отпустить все, наконец.

Раз забыть у нее не получится.

Массивная темная фигура появляется в дневном мареве, словно привидение.

Доун, несмотря на то, что не ждала, все же не удивляется.

Просто спокойно смотрит, как Диксон приближается.

Походит к ней, смотрит какое-то время, затем садится рядом.

От него пахнет полуденным солнцем, лесом и костром.

— И чего ты здесь забыла? — через какое-то время спрашивает он, не глядя на нее.

— А ты? — Доун покусывает травинку, поглядывает искоса на его четкий профиль, на смешную и глупую бородку.

— Сама знаешь, — Диксон поворачивается к ней, и глядит, наконец, прямо и до того испытующе, что Доун не выдерживает, отводит взгляд.

Дерил твердо берет ее за подбородок, поднимает, не дает опять спрятать глаза.

— Знаешь ведь?

И Доун смотрит.

Смотрит в его серые глаза, и понимает, что он гораздо проницательнее, чем кажется на первый взгляд.

— Знаю.

Она и в самом деле знает. Она тоже здесь за этим.

Вот только что со всем этим делать, она не знает. Совсем не знает.

Зато у Диксона, похоже, сомнений нет. Как всегда.

Он легко и как-то даже ласково проводит шершавыми пальцами по ее скуле, спускается по шее к груди, мнет ее, мягко и обстоятельно, притягивает Доун к себе за талию.

Взгляд медленно скользит по ее лицу, затем Диксон тихо и обреченно выдыхает ей прямо в губы:

— Сучка ядовитая…

И это звучит так нежно и трогательно, что у Доун просто перехватывает дыхание.

Она тянется сама, аккуратно касается его сухих губ, все еще опасаясь, вдруг оттолкнет.

Это же Диксон.

Предсказуемость не про него.

Но сомнения ее напрасны, Дерил обхватывает сильнее, опять причиняя боль, сопя, опрокидывает на траву, целуя беззащитно откинутую шею, плечо в расстегнутом вороте рубашки, продвигаясь вниз, мучительно медленно и тягуче.

Доун не знает его таким.

Поэтому новизна эмоций просто зашкаливает. Изголодавшееся по ласке тело отзывается так, что Доун становится страшно. Она боится своей такой откровенной реакции, чувственной отдачи.

Диксон тормозит, выпутываясь из куртки, дергая ремень джинсов.

Затем обводит одним размашистым широким движением рук ее тело от ключиц до талии, распахивает на ней рубашку окончательно, нагибается, прикусывает соски через тонкий топ, затем высвобождает грудь, удовлетворенно и прерывисто дышит.

Ему определенно нравится то, что он сейчас видит.

— Красивая, бля, красивая какая… - бормочет он сквозь зубы, наклоняясь к ней за поцелуем, укладывается на Доун, привычными движениями уже сдирая с нее брюки, сжимая ослепительно белые ноги, подхватывая под ягодицы удобнее и насаживая на себя.

Доун только резко выдыхает, в этот раз чувствуя себя особенно беззащитной с ним, и сходя с ума от этого.

Диксон движется неторопливо, без своей обычной агрессии, словно стремится смаковать каждое движение, каждый вздох, каждый взгляд.

Словно стремится запомнить эти мгновения.

Глядит в глаза, бормоча что-то матерно и восхищенно сквозь зубы, целует то легко и невесомо, то жадно и настойчиво, гладит по лицу, по скуле, зарывается пятерней в волосы, как всегда, разворошивая тугой пучок.

Все это, в целом, создает нереальную по нынешним временам и тем более с ним, картину нежности, томности, сладости на острие безумия.

На острие любви.

Оглушенная этим, Доун отвечает, так отвечает, как никогда и никому.

Тянется с лаской, прижимается всем телом, обволакивая, растворяясь, наслаждаясь моментом по полной программе.

И не разрешая себе даже помыслить о том, что будет потом.

Потому что твердо знает, что потом — не будет.

Он ей не простит.

Они проводят на полянке несколько часов.

Валяются, обнимаются, разговаривают, перекусывают едой, захваченной Доун из дома. Занимаются любовью.

Нежно и долго.

Диксон совсем не похож на себя обычного, и Доун полностью погружается в ощущение нереальности, иллюзорности мира.

Она даже представляет, что было бы, если б они встретились раньше, до этого всего. Случилось бы у них хоть что-то?

И прекрасно понимает, что нет, не случилось бы.

Достаточно посмотреть на Диксона, чтобы понять, в каких отношениях он был с полицией в прошлой жизни.

Да и она была другой.

Конец света поменял ее.

А встреча с Диксоном вообще повернула жизнь на сто восемьдесят градусов.

Доун рассказывает Дерилу о том, что произошло с Грейди. Без прикрас.

Времени прошло много, она уже все пережила и сделала выводы.

Она признается Диксону, что он был прав. Они не продержались долго.

Мертвецы появились в госпитале внезапно, просто ночью умер один из пациентов и очень быстро обратился.

Спастись удалось только паре полицейских, Доун и нескольким пациентам.

Они выехали на двух машинах, нарвались на стадо. Выбрались только Доун и два пациента.

Одна из пациенток, Сэми, уговаривает поехать к ее родителям, клянясь, что там есть, где укрыться.

Доун, оглушенной потерей Грейди, все равно куда двигаться.