Роковое наследство - Поль Феваль

Будь я в нормальном состоянии, увиденное и услышанное поразило бы меня гораздо сильнее. Позже от одних воспоминаний о той ночи меня бросало в дрожь.

Но тогда я был сломлен усталостью, изнурен до бесчувствия.

Я нисколько не преувеличил, сказав, что предпочитал встретить смертельную опасность в доме – но только не брести снова наугад сквозь ветер и дождь.

Животное начало во мне одерживало верх. Я поступил, как те англичане, которые после бурной попойки сползают под стол и, проявляя чудеса стоицизма, спят под ногами у более выносливых своих собутыльников.

Я сгреб в кучу несколько пучков соломы и положил на них свою многострадальную голову, нимало не заботясь о том, что меня ждет.

И все же любопытство мешало мне заснуть, несмотря на полное мое изнеможение.

Глаза мои, по чистой случайности устремленные на дверь, которая вела в комнату с портретами, оставались открытыми, уши продолжали прислушиваться.

Прямо перед собой я видел на полотне изборожденное морщинами лицо старика, желтое и блестящее, словно вырезанное древним мастером из слоновой кости. Глаза старца, казалось, поглядывали исподтишка из-под густых седых бровей на портрет, висевший напротив, видеть который я не мог.

Кто-то с силой толкнул снаружи входную дверь, она хлопнула так, что чуть не сорвалась с петель.

Вошедший плюхнулся на табурет прямо под портретом.

У этого человека было лицо бульдога и торс буйвола. Густые вьющиеся волосы почти целиком скрывали низкий лоб.

– Скверная ночь, – сказал мужчина. – Не видно ни зги.

– И куда ж это вы пить ходили, господин Куатье? – осведомилась старуха.

– Я не пил, Гуляка, – ответил Куатье. – Скверная ночь. Аж дрожь пробирает.

Секунду спустя он тихо добавил:

– Дело сделано.

– Отец мертв? – спросила старуха шепотом. В ее голосе звучали ужас и любопытство, но любопытство явно преобладало.

– Подбрось-ка дров, Бамбуш, – распорядился мужчина вместо ответа, – а то меня трясет.

Он и впрямь дрожал всем телом, и даже слышно было, как стучат его зубы.

Гуляка – так он называл старуху – подложила в очаг охапку веток.

– Удар нанес он? – снова поинтересовалась мегера.

Я смотрел на человека с бычьей шеей, сникшего и трясущегося, как дамочка в нервном припадке. Наконец Куатье ответил:

– Маркиз Кориолан хотел было нанять меня, но я никогда не подниму руку на Отца. Лучше столкнуться с самим дьяволом. Я пообещал не вмешиваться и не чинить маркизу препятствий. Тогда Кориолан позвал Джам-Паоло – сицилийца, священника-французика и Николаса Смита – лондонского вора. Юный граф Жюлиан, брат маркиза, был поначалу с ним заодно, но после они повздорили: Жюлиан потребовал половину сокровищ, Кориолан же, по праву старшего, хотел три четверти всех богатств оставить себе. Жюлиан валяется теперь с ножевой раной в боку. Давай, корми меня; я согрелся – и зверски захотел есть.

С этими словами Куатье подтащил табурет к столу; старуха подала мужчине какую-то еду; похоже, это были остатки моего ужина. Теперь я мог любоваться лишь портретом старика, морщины которого складывались в саркастическую усмешку. Мегеру же и Куатье я больше не видел.

Однако я продолжал слышать их разговор, сопровождавшийся громким чавканьем Лейтенанта; Куатье лязгал зубами, словно дворовый пес.

Нельзя сказать, чтобы я вслушивался в беседу этой парочки, поскольку находился в полузабытьи и, возможно, в горячке.

Сильное переохлаждение не прошло даром; теперь тело мое пылало огнем.

Вряд ли я понимал смысл того мрачного ребуса, знаки которого улавливал сквозь дрему.

Лишь много позже события эти всплыли в моей памяти и, представ в новом свете, глубоко в ней запечатлелись.

– Даже если Жюлиан и умер от раны, – заговорила старуха, – маркизу Кориолану придется еще много поработать. У Кориолана был сын от цыганки Зоры. Зора унесла ребенка с собой, но младенцы этой породы не теряются. Придет время, ребенок объявится и тоже захочет поиграть ножом.

– Ошибаешься, – возразил Лейтенант. – Маркизу Кориолану работать уже не придется. Никогда. Ты ничего не слышала этой ночью?

– А как же, – откликнулась мегера. – Буря такая поднялась, что горы зашатались. В такую непогоду всегда срывает ветром камни со старых стен.

– Именно, – мрачно подтвердил Куатье. – Много камней свалилось вниз. Отца никто не видел. Знали только, что он должен приехать: доктор письмо из Паржа привез. В письме – приказ Хозяина; приготовить все для заседания совета в большом зале, что перед могилами. Стол накрыли в бывшей Комнате Сокровищ. Теперь там пусто. Я сам принес приборы – одиннадцать штук. Отцу было отведено место между маркизом Кориоланом и Николасом Смитом.

В большой зал надо идти мимо двери башенки, где часы. Кориолан, священник, Джам-Паоло и Николас Смит спрятались в башне, а дверь приоткрытой оставили Все четверо – вооружены до зубов. Ждали Отца с самого захода солнца.

На краю галереи они мальчишку поставили, он должен был, как Отца завидит, поклониться. Ну и... сама понимаешь...

– Понимаю, понимаю, – проговорила старуха дрожащим голосом.

– Часов в девять паренек прибегает, кричит: «Хозяева едут!», – продолжал Куатье. – Отец с гостями своими спускался из Нового монастыря. Впереди факельщики освещали им дорогу.

Заговорщики распахнули дверь и застыли с ножами наготове.

Отец к тому времени уже прошел всю галерею. Ему до гибели десять шагов оставалось. А он замер – послушать, как за расхлябанными рамами свирепствует буря.

Стекла в окнах уже давно все повылетали. Ничто не мешало любоваться грозой. И Отец сказал:

– Поднимите факелы повыше. Люблю смотреть, как ветер треплет плющ на развалинах. А что, если сейчас здесь все вдруг рухнет?

Факелы были тут же подняты, но ветер пригибал пламя, и оно не осветило ничего кроме основания ближайшей башенки.

Старик захохотал, как это случается с ним в иные страшные минуты.

И тут действительно рухнуло... Поднятые факелы послужили сигналом.

Башенка пошатнулась и осела с грохотом, заглушённым, впрочем, ревом бури.

– Благодарю, – промолвил Отец. – Пойдемте дальше, дети мои.

Над лежавшей на месте башенки грудой камней сверкали молнии.

За столом совета четыре места остались незанятыми. Отец подозвал меня и распорядился:

– Спустись в ров. В моем роду народ живучий. Если он вдруг еще шевелится, сделай свое дело.

Сержант замолчал. Старуха хрипло дышала.

– Факелы, говорите, сигналом послужили? – спросила она изменившимся голосом. – Он, стало быть, башенку заминировал?

– Или у него сам черт на подхвате, – ответил Лейтенант.

– Да он сам черт и есть! – убежденно воскликнула старуха. – Уже второй раз он убивает тех, кто должен был прикончить его.