Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого 2010 № 6 - Журнал «Полдень
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не хочу! Слышишь? Не хочу!..
Человек в сером пальто сделал шаг вперед.
— Ладно… Ладно… — У него тряслись губы, он зачем-то поднял с пола шляпу и, смяв, зажал в руке. — Чтоб ты подох!
Человек в сером пальто грустно усмехнулся и кивнул.
— Ладно… — Он вцепился в подоконник, посмотрел в безнадежную серость, перевел взгляд на тротуар, где валялась грязная безголовая кукла. — О, Господи!..
Шаги за спиной приближались. Тощая собака вытащила морду из помоечных отбросов, закатила подернутые бельмами глаза к небесной серости, придавившей город к земле, — и завыла. Вой глох в сыром осеннем воздухе.
В комнате было пусто. Шуршали крысы. Где-то в глубине дома голос радиодиктора бодро вещал о последних событиях.
Юрий Косоломов
Аттракцион
Рассказ— Мам, зайдем! — схватила дочь руку Марины.
— Отстань! — крикнула Марина. — Уже все деньги потратили. Папе скажи, чтоб зарабатывал больше. Тогда и зайдем.
Дочь замолчала. Она совершенно не умела добиваться своего.
Марина вспомнила прошлогодний поход в цирк, и гнев, давно окаменевший на дне ее души, полыхнул снова.
Бродячие артисты исполняли свои номера, запинаясь на каждом движении. Клоуна, черт возьми, не было. Обещанных тигров — тоже. Трусливые медведи, усохшие до охвата собачьих шей, кувыркались из-под палки. Наглый и пьяный факир клал морковку в один карман, а вынимал из другого. Гвоздем программы стал антракт: сок стоил ровно в пять раз дороже, чем на рынке, а выбор конфет и воздушных шариков превзошел столичный.
Дочь редко что-то просила у Марины, но в тот раз она просто ошалела от желания. Нет, она не плакала, не ныла, не кричала — она никогда не просила дважды. Дочь молча, снизу вверх, поглядывала на Марину глазами испуганной кошки, не способной понять мир, в котором свежая, одуряюще свежая рыба достается не ей, а каким-то двуногим, не умеющим отличать рыбу от фишбургеров.
А зимой дочь заболела воспалением легких. И Марина отдала бы все на свете, чтобы вернуть минуту, когда дочь смотрела на нее и не могла поверить, что ей отказывают в таком пустяке, как этот, непостижимо дешевый по сравнению со своими размерами шарик.
— Ладно — остановилась Марина. — Давай зайдем.
Дочь запрыгала — запрыгала, доченька, запрыгала, заинька! — и потащила Марину к белому автобусу с забранными жестью окнами и надписью «Перевернутая комната». Все буквы «а» в надписи стояли на головах — как остроумно, только подумайте!
Несмотря на эти финикийские «а» и свои ярко-белые колониальные бока, снятый с колес автобус глаз никак не радовал. Чем-то он походил на животное, отбывающее пожизненный срок в зоопарке.
Марина провела дочь вперед, сама вступила на непривычно низкий и все равно удививший ноги пол. В потемках перед ними сидел плечистый обрюзгший мужик в рубашке с закатанными рукавами. На столике перед ним лежали инструменты и разобранный приемник. Рядом стояла банка из-под растворимого кофе, набитая окурками. Пахло дешевым табаком и канифолью. Эту крохотную, с лифт величиной, комнатку от салона отделяла стена с дверью обычного, домашнего вида, тоже белой. Правда, закрыта она была на огромный железный засов.
— Почем комната? — вздохнула Марина.
Мужик стряхнул пепел в банку:
— Дети до пяти бесплатно. Со взрослых — пятерочка.
— Так дешево? — удивилась Марина и полезла в сумку.
— Плата после осмотра — сказал мужик. — Если не понравится, можно не платить. Ноги только оботрите, — дымящимся паяльником мужик показал на расстеленное под дверью мокрое полотенце.
Дочь потянула дверь на себя и рассмеялась. Марина встала за ее спиной: перед ними была пустая комната: матово-белый пол с торчащей в центре перевернутой люстрой, необычно низкое окно.
— И это всё? — спросила Марина.
— Ноги оботрите, пожалуйста, — отозвался мужик из-за двери.
Марина пошаркала кончиками туфель о полотенце, присела и, хватая дочь за лодыжки, стала вытирать ее сандалии. Дочь продолжала хихикать голосом белки из мультфильма:
— Мам, смотри, диван!
Марина подняла голову и только сейчас заметила диван — он держался — стоял — на потолке. Подтолкнув дочку, Марина шагнула в комнату и задрала голову.
Это был точно такой же диван, что и в комнате ее детства. Неудивительно, впрочем, тогда всё делали миллионными тиражами.
Вон и стол рядом с диваном, тоже на потолке, такой же, как у нее был: покрыт желтым лаком, столешница обита черным дерматином. И дверь…
Сердце у Марины екнуло: дверь стола была взломана. Как и в ее столе. Однажды родители, истерзанные жалобами соседей, спрятали туда магнитофон и закрыли дверь на ключ. А они с братом ножницами ее взломали.
Надо же…
И паркет на полу, тьфу ты, на потолке, тоже был истерт в двух местах ножками стула — Марина однажды докачалась, слава богу, руки успела выставить, только ладонь занозила.
Дочь подбежала к окну:
— Мам, мам! Иди сюда!
Марина подошла к дочке: под их ногами голубела бездна, а громоотвод спускался в нее из кирпичной тучи. Марина перевернула голову — мало. Она наклонила торс и посмотрела на тучу опять.
Это был их двор — именно такой, каким она многие годы видела его из окна своей комнаты: третий корпус, магазин «Подарки» в цоколе корпуса четвертого — башни в один подъезд… Котельная с фикусами за высокими, разбитыми на квадраты окнами, труба… Ну конечно же, и громоотвод — страшноватая на вид иголка, которая в ненастные дни царапала тучи, а однажды чуть не задела брюхо заблудившегося Ил-62.
Марина выпрямилась и стала массировать шею.
— Мам, мам, как это? Как это сделали, а?
— Голография — сказала Марина.
— А это что такое? Голая графия?
— Потом объясню, — сказала Марина. Это означало, что все объяснит муж. Но все-таки, каким образом…
Марина не выдержала и, вслед за дочкой, нагнула голову снова.
Каким образом голография получила вид именно из ее комнаты? Да, вроде бы, ее… А диван? И стол? И…и…
Марина зажмурилась, повернулась к простенку у входа и открыла глаза. Так и есть! Этот стеллаж отец сам изготовил на досуге. Марина шагнула к стеллажу, взяла первую попавшуюся книгу и, еще не перевернув ее, узнала на ощупь. Та самая, желто-коричневая с черным матерчатым переплетом, Карело-Финского государственного издательства. В руках Марины книга сама открылась на пятне, оставленном каплей с новогодних шпрот: «Глокая куздра штеко будланула…» Дальше пятно темнело и правильные буквы в нем чередовались с вывернутыми наизнанку.
Так, так. Всё ясно!
Дочь как заведенная бегала вокруг люстры — ну да, та самая, гэдээровская, с полосатыми плафонами. Марине вдруг до судорог в горле вспомнился вкус пертусина. Мучительно захотелось почесать шею, сохранившую память о колючем шарфе — неизменном наказании за грипп, ангину и всё в этом роде.
— Ладно, пошли.
Дочь описала последний круг и схватила Марину за руку.
И все-таки, как понимать эту голографию?
— Да, ловко вы это придумали! — сказала Марина, открывая дверь. — Ловко!
Мужик, не поднимая головы, тыкал паяльником в черные пластмассовые развалины на своем столе. Дым из банки, дым от паяльника, дым от новой сигареты сливались в один страшный, как подводная часть айсберга, пласт. Кроме дыма, теперь тут пахло еще и пьяной вишней.
— Пять рублей, значит? — спросила Марина.
Мужик покивал.
Марина достала кошелек и вынула пятирублевую монету:
— На, отдай дяде! — и Марина перешла из автобуса на залитую асфальтом площадку.
— Спасибо, Марин, — произнес мужик.
Марина обернулась и презрительно, на всякий случай, посмотрела в темноту. Неужели кто-то из тех плебеев, гаражных соседей отца, которые неизменно тянули ему руку на улице? Или сосед — поди их всех упомни! Или кому это из таксистов она… Я тебе дам «Марин»!
Мужик отложил паяльник, сунул едва раскуренную сигарету в банку и встал.
— Не узнаешь? — робко спросил он.
Озадаченно глядя на Марину, дочка продолжала протягивать ему монету.
— Не узнаю! — сказала Марина.
— Правда? — глотнул мужик. Он почесал руки и вытянул их по швам.
— Правда. Деньги возьмите.
Хлопая блестящими красноватыми глазками, мужик растерянно смотрел на Марину.
— Деньги возьмите, — повторила дочка.
Мужик опустил голову и как-то странно посмотрел на нее.
— А? Деньги…
Дочка снова ткнула ему монету — она держала ее вертикально, будто хотела втиснуть в автомат.
— Погоди-ка!
Мужик выбрался из-за стола, подошел, касаясь брюхом стен, к двери и снова открыл комнату. Его темный закуток вдруг озарился голубоватым светом, даже тень мелькнула, как от пролетевшей за окном ласточки.
— Туда бросай. На счастье.