Новый Мир ( № 1 2000) - Новый Мир

Совокупление. Деловитые, монотонные поступательные движения ягодиц. Полная иллюзия туповатого трудолюбия. Так, видимо, полезней для обмена веществ этого большого здорового организма. Вместе с тем: слепая беззащитность человечьего (хотя бы даже атакующего) мяса. Черт его знает, когда это кончится! Трудно смотреть… Затянуто… Хватит! Вот идиот, котлету он отбивает, что ли? Человеческое беззвучие; звуки голой механики. Хватит же наконец! Да нет, это, видно, надолго…

Он (внезапно). Боже, что мы делаем?!

Она (эхо с восточноевропейским акцентом). Что?

Он. Что мы делаем?! Джизус!!

Она (паралич страха). Что? Что? Что-нибудь не так?

Он. Боже! Боже! О, Боже мой! Как это возможно?!

Она. Но что? Что случилось? Ради Бога!

Он (полноценный стон). О-о-о-о-о-о!!!

Она. Но что, что не так? Скажи словом! Что? Ну что, ради Бога? Хоть одно слово!

Он. Дура.

Она. Но что…

Он. Я сказал!!

Она. Но что…

Он. Дура! Дура! Ты — идиотка!

Она. Боже, умоляю тебя… объясни… что не так… скажи… что…

Подобного рода общение протекает в следующих декорациях. Слева (в стиле WC, мясоразделочного цеха, анатомического театра) — стена, сплошь облицованная ярко-белым кафелем. Справа, начиная от входной двери, стоят мусорный бак и белый холодильник с телефоном, которые мы пока только и видим, поскольку спина полностью перекрывает «перспективу», а щель кухни, будучи продолжением коридора, так же противоестественно узка. И по этой же причине женское существо, дающее о себе знать лишь голосом, тоже для нас невидимо. Ну разве что прядь волос. Подростковый локоть, край халата. Хотя при первой же реплике (см. выше) мужское существо резко отталкивает существо женское, все равно увидеть это существо из-за спины мужчины мы не можем.

Он (резкий жест вправо). Это что?!

Она. Что — «это»?

Он. Это — что?!

Она. Где? Это?..

Он. Да! Это! Вот это! На плите! В кастрюле!

Она. Это?.. Макароны…

Он (передразнивая ее восточноевропейское «р»). «Ма-ка-ро-ны»!..

Она (скорее обессилев, чем испуганно). Что не так?..

Он (свежий прилив ярости; напирая на «не»). Это не «ма-ка-ро-ны»! Не «ма-ка-ро-ны»! Это паста! Паста! Понимаешь ты?! Пас-та!

Она. Я знаю, что это называется у вас паста, уже знаю… Но у нас паста — это другое! Даже паста — другое, а ты хочешь!.. Разве я виновата?! (Разнообразная комбинация всхлипов.)

Он (ядовито). Что же паста — у вас?

Она. У нас это вот… что. (Полка; палец, робко тычущий в тюбик.) Чем зубы чистят…

Он. Чем зубы чистят! (Понимая, что накал уже спал и надо «добирать» самому.) А паста тогда как же (с максимальным ехидством) у вас называется?

Она. Макароны…

Он. Ма-ка-ро-ны! Ма-ка-ро-ны! Это только в Италии так называется!

Она. У нас тоже это так называется…

Он. У нас тоже иногда… (Спохватываясь.) Но дело не в этом!!! О, Джизус!

Следует заметить, что все, проартикулированное выше, — это еще не сам скандал, а только увертюра — может быть, не столь искрометная, но, вне сомнений, очень и очень быстрая. Парень (ему тридцать, плюс-минус) как дурак прицепился к слову, а из-за чего весь сыр-бор, между тем упустил. Shit!

Краткое замешательство. Герой экстренно наращивает пары. А вот его экстерьер.

Это олицетворение американской мечты русских, впитанной с молоком рекламы. Герой вживе персонифицирует святое триединство: 1. «простой калифорнийский парень»; 2. благородный принц, взятый напрокат из пены «мыльных опер» (принц с нерушимостью принципов и пробора); 3. красиво покалеченный ковбой. Он же, кроме прочего, безвылазный завсегдатай того самого бара, где всегда в продаже самый лучший «Spearmint», незаменимый влюбленный на фоне всякого рода золотых побережий — и вообще почетный гражданин сникерсо-твиксового рая. Куда в него, в этого гражданина, ни плюнь (глаза, волосы, зубы) — угодишь либо в рекламу, либо в ее следствие. Мы уже молчим про футболку! Про то, что под ней!..

А вместе с тем все в этом герое как-то на удивление нежизнеспособно: что эрзац-терриконы его торса, что квазиканьоны холеной физиономии. Герой активно излучает неподдельную немочь. В переводе на язык природы и продуктов питания — это хлеб без крахмала, обессахаренный мед, виски без алкоголя и дождь без воды. А нас-то, похоже, надули! Что это за полусинтетический цветок нам подсунули? Пустотелый, анемичный Нарцисс, у коего недостает сил даже на то единственное, ради чего он и был сотворен: ведь для всепоглощающей любви к себе тоже нужна страсть (по крайней мере способность к отрешенности и полной сосредоточенности на предмете обожания), а где ж это взять? Выходит, что сколь ни потребляй — в идеальном порядке — протеины, витамины, микроэлементы, результатом будет лишь вяловатый страх смерти. Хотя… Что же в нем так привлекательно, в этом герое? Как бы поточнее сказать? Слово… слово… Вот оно, слово: стерильность. Невидимая, приклеенная к лицу пленка, раз и навсегда обеззараженная, создающая магнетически завораживающее поле притяжения и отталкивания. Но в чем же, черт побери, заключается зловещее притяжение этой стерильности? Ее изощренная, сладостно-истязающая эротика? В чем каменная, гипнотическая власть манекена? Приспособления, в равной степени годного для соблазнения человека носками, колбасами, любовью, слабительными средствами, стиральными порошками?

Манекен. Результат плановой случки компьютера с болванкой для клёвых прикидов — химерический житель химерических измерений (кои обречен тщетно алкать сбитый с толку пасынок местных ландшафтов), — безотказный капканчик нашего незатейливого, но всегда несытого воображения, — существо, что бесхлопотно заполучает нашу душу, а затем уж неотрывно держит ее — на заговоренной нитке до самой нашей кончины. Так и болтаемся, как балбесы, в низких слоях атмосферы, отравленные самым стойким из всех земных сладострастий, а именно — абсолютной недостижимостью идеальных пространств, где царствует в люминесцентном своем бессмертии сумрачный манекен.

Да: чуть было не упустили. Помимо футболки и спущенных джинсов герой облачен сейчас только в кондом. (Солдатская шутка, застиранная, как портянки, зато чистая правда.) То есть к концу предыдущего диалога, при взгляде спереди, мы могли заметить некоторое расхождение между патетической жестикуляцией героя, исполненной гнева и возмущения, и этим сводящим, как пьяный суфлер, насмарку весь пафос провисшим чуть не до колен кондомом. (Деталь, привносящая некий незапланированный эффект.)

Женщина (ей тоже около тридцати: фигура подростка, материнство голоса), — женщина, лицо которой все еще скрыто, — существо, сжатое в комок, напряженно дрожащее, — то, что оправдывалось, не смея повернуть головы, — в конце диалога робко поворачивается. Таким образом, только что описанный фронтальный вид героя нам зрим глазами героини. Теперь мы можем видеть уже ее спину. Какую? Вытекает из последующего диалога.

Она (устало). Объясни, ради Бога, в чем дело.

Он (с яростью, которая уже несколько вымучена). В чем де-е-ело! В чем де-е-ело!

Маленькая пауза.

Кто это готовит пасту на завтрак?! Кто?! Где?! Ты что, сумасшедшая?

Она. Я хотела сделать для тебя с сыром…

Он. С каким еще сыром?! У меня нет сыра! Нет сыра! О-о-о-о! Паста — на завтрак!

Она. У тебя есть несколько засохших кусочков… Я думала натереть на терке…

Он (очень отчетливо; видны рекламные зубы). Но у ме-ня нет тер-ки. Я ни-ког-да не дер-жал тер-ки. У ме-ня! Нет! Тер-ки!

Она. Я нарезала ножом… На очень мелкие кусочки…

Он. На какие еще кусочки?! О, Джизус! О, Джи! Где?! А ты посмотрела на дату реализации?!

Хватает не глядя остаток сыра, еще не подвергшийся ее старательному обстругиванию, и — продолжением жеста — швыряет в открытый мусорный бак. Попал!! Нежданный артиллерийский успех дарит герою заряд к новому взрыву. Дело искры.

Она. Но почему нельзя просто макароны?.. Без сыра?..

Он. Fuck you!! Fuck you!! O-o-o!! Fuck you!!

Она. Ради Бога…

Он. Fuck you!! Есть джем! Fuck you! Есть хлеб! Fuck сок! милк! хэм! чай! Fuck you — есть даже бесхолестероловое яйцо! Джизус крайст!.. Объясни мне, почему макароны?!

Женщина молчит.

У вас что, в вашей дурацкой стране, все на завтрак жрут макароны?

Затишье. Видимо, перед новым взрывом. Взгляд героя некстати (то есть как раз кстати) падает на полку. И что же он видит?! О, Джизус!! Там, где стояла банка с надписью «Соль», сейчас стоит банка с надписью «Макароны», а там, где всегда стояли «Макароны», сейчас — Fuck! Shit! — стоит… О, Джи!.. — стоит банка с надписью «Соль»!

Он (растерянно). Fuck you… Я должен теперь тратить май энерджи… Тратить май оун энерджи… (Со стоном и грохотом переставляет банки. Что-то падает.) О, Джи… Fuck you! Fuck you! О, Джи!.. Aw, you bitch!.. О, Джи!.. Aw, you bitch! (Обессилев.) That’s a real disaster…

Пауза.

У вас что, на завтрак и вправду едят макароны?