"Райские хутора" и другие рассказы - Ярослав Шипов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обнаружив, что жизнь наша, сколько ни крутись, ни фантазируй, ни своеобразничай, легко умещается на пятачке раннего детства, он совершил благодатнейшее открытие, свет которого озарял с тех пор дни его и часы.
«Все — суета сует», — учит древняя мудрость. «Не надо дергаться», — говаривал примерно о том же Алешин отец, отродясь не читавший церковных книжек.
Три главных счастья
Пригласили освятить дом в Женеве. Теперь такое случается: множество наших соотечественников разлетелось по всей земле в поисках лучшей доли. Вот и сестра нашего диакона — врач — улетела в Швейцарию. Диакон давно уже уговаривал меня, а я все отказывался и, если выпадали свободные дни, отправлялся отдохнуть в деревню, но тут дал слабину.
— Знаю, — сказал диакон, — что заграница вам до лампочки, знаю, но Швейцария — это не абы что, это — сердце Европы. А самое главное — сестру поддержать надо: нашла она там себе классного жениха — врач тоже, он влюбился, начал разводиться с женой, и вот уже пять лет делят имущество и конца — края не видно… Адвокаты встречаются, ведут переговоры: то банковские проценты поменялись и чего‑то там надо пересогласовать, то цена на недвижимость в одном месте возросла, в другом снизилась, и какое‑то там несоответствие… Она ему, мол, брось ты все — по новой заработаем, а он не врубается: как так — это же мои Деньги, мои дома! Короче, не русский человек — и все тут. А время идет: то ей было двадцать пять, а теперь — тридцать… Можем и порыбачить: там ведь и озеро есть Женевское, и речка небось какая‑нибудь…
Я попросил его избавить мой слух от «классного», «не врубается» и «до лампочки». Он обещал. Диакон по молодости горазд украшать свою речь словечками не самого высокого штиля, за что иногда и претерпевает от старшего духовенства. В воспитательных целях.
Прилетели. Два дня прошли в переездах: освящать пришлось и дома, и клинику, и машины. То Франция, то Швейцария, то снова Франция — там как‑то все рядом, все перемешано… В каждом доме радушный обед, протокольные разговоры о ценах, калориях и холестерине… Нелепые судьбы, витиеватые жизни, иссыхающие русские души… И все оправдываются, сами себя убеждают в своей правоте. Одним недоставало понимания, другим — возможности развивать науку, третьим — жалованья.
Бывший университетский профессор объяснил свой переезд тем, что Россия кончилась. Правда, начал он с русской литературы. Сказал, что есть у него приятель — военный дипломат, полковник генштаба: человек образованный, неподкупный и даже верующий. Но случись сейчас кому‑то писать «Войну и мир», Андрей Болконский с него не получится — лишь капитан Тушин, человек хоть и прекраснодушный, но простоватый, неутонченный, неаристократичный. А Болконских, Безуховых и Ростовых давно повыбили, истребили, их место заняли те, кого прежде и в курную избу не пустили бы, — местечковые куплетисты… Потому‑то в русской литературе теперь одни мужики…
На третий день случился ваканс, и нам было предложено посетить дом — музей свободолюбивого философа, могилу комика и памятник рок — музыканту.
Диакон не по возрасту тяжело вздохнул:
— Ни одного приличного человека… То ли дело у нас: приедешь в Белгород — святитель Иоасаф Белгородский, в Питер — отец Иоанн Кронштадтский, Ксения Петербургская, в Ярославле, Тобольске, Астрахани, я уж не говорю про Москву, — везде свои люди… Они меня понимают, знают мои грехи, сочувствуют мне, за меня молятся… А тут — даже в земле ни одного приличного человека нету… Что же из такой земли может произрасти?.. Конечно, Александр Васильевич Суворов — человек духовный, не вынес, чесанул прямиком через горы…
— За «чесанул», — говорю, — десять поклонов.
Он парень спортивный, быстро совершил десять земных поклонов, и мы предложили сестре другой план: пусть она отвезет нас в центр города и едет далее в свою клинику, а вечером созвонимся и встретимся.
И пошли мы, свободные люди, гулять по Женеве. В гражданском платье, конечно.
— Я же говорил: речка есть, — обрадовался диакон. — А вон на мосту мужик рыбу ловит, надо спросить его…
Подходим. Пожилой простецки одетый дядечка достает из воды свою снасть, озабоченно осматривает нетронутого червяка и задумывается: похоже, у него не клюет. Диакон спрашивает по — французски, какая здесь есть рыба и где есть магазин для рыболовов. Человек не понимает ни слова.
— У тебя, — говорю, — прононс, наверное, какой-то неправильный.
— У меня‑то, — отвечает, — как раз самый правильный, я французскую спецшколу с серебряной медалью окончил, а вот у швейцарцев, может быть, прононс и неправильный.
Пока мы переговариваемся, человек напряженно вслушивается. Я повторяю вопросы по — английски — он снова мотает головой.
— А у вас как с прононсом? — уязвляет меня отец диакон.
— Да какой там прононс, — говорю, — я уж не помню, когда и учился. Может, он по — немецки разговаривает… Ты какие‑нибудь слова знаешь?
— Ну, фишер он и есть фишер…
— Кирхен, — говорю, — киндер, винтер…
— Короче, — сказал рыболову диакон, — где нам достать это и это? — и ткнул пальцем в грузило и в червяка.
Тот вдруг как затараторит на непонятном наречии и указывает рукою вдоль набережной, потом куда‑то налево.
— Ты кто есть? — говорит диакон.
— Португал, — отвечает рыбак.
— Так бы сразу и сказал. Ну, по — португальски мы совсем не потянем…
— Подожди, — говорю, — он ведь вроде что‑то по-русски понимает.
Португалец кивнул, наморщил лоб и сказал:
— Мой жена — русский.
Диакон так возрадовался:
— Вот, сразу почувствовал, что он свой мужик: усатый, и фигура, как у духовного лица, расширяющаяся. Только вот словесностью не богат… У тебя давно жена русский?
— Один год.
— Тогда ничего, — согласился диакон, — для первоклашки неплохо… Ну ладно, португалец, привет супруге, мы пойдем в рыболовный магазин…
А португалец вдруг говорит, что ходить в магазин не надо: рыба, дескать, совсем не клюет, а ходить надо в маленький итальянский ресторан, где собираются его земляки и поют хорошие песни.
По дороге выяснили, кто чем занимается. Он еще пару лет назад работал в Португалии на фабрике стройматериалов, поставлял товары в Россию. Познакомился с русской женщиной, оба вышли на пенсию и поселились неподалеку от Женевы, поскольку у его родной фабрики здесь есть представительство и оттого случается значительная подработка. Еще обсудили Фатимское чудо, за ним — футбол, наконец рыбалку, которая то и дело не задается, потому как ветер всегда меняется, а давление неизменно падает. Дальше уж не знали, о чем говорить, но тут подоспел ресторанчик: тихий, уютный, и народу — почти никого.
Диакон пытался через португальца сделать заказ, даже ходил на кухню, чтобы выбрать блюда, а то названия все непонятные, и оскорбел:
— Дикая страна, — говорит, — нет ни водки, ни соленых огурцов, ни кислой капусты, а селедка — сладкая, хоть с чаем ее вместо варенья ешь… Куда мы попали?.. Причем водка в принципе есть, но — не сейчас, сейчас — только аперитив… Вечером можно, а сейчас нельзя… Надо просить разрешения у хозяина, а он неизвестно где… Да и водка дрянная — итальянская… Не понимаю: мы с вами — свободные, взрослые люди, честно отработали, хотим выпить по сто граммов водки… Ну, по сто пятьдесят… Не имеем права — днем не принято. И это называется «демократия»? Дикие люди! Придется глушить вино — выбирал португалец…
Потом собрался народ, и стали петь под гитару красивые португальские песни. Мы послушали — послушали, и диакон говорит:
— Благословите, батюшка, я чего‑нибудь сбацаю.
— Благословляю, но за «сбацаю» десять поклонов после победы.
— Это как?
— Ну не здесь же тебе лоб разбивать, а по возвращении… Во время войны с летчиками так поступали: он натворит что‑нибудь, а под арест его не посадишь — нужен в воздухе. Так и наказывали: пять там или десять суток ареста, но «после победы». И еще: без фокусов, никакого «папы над Тибром — рекой».
Последнее касалось известного нам обоим случая. Как‑то наши собратья были направлены в Италию для совершения особо важного богослужения. После службы они вот так же зашли куда‑то перекусить, и там устроилось песенное состязание с местными исполнителями. Отец протодиакон потряс всех мощью своего голоса: народ безудержно аплодировал, а одна старушенция разрыдалась. Ее утешать, а она в ответ, мол, тут даже папа Римский заплакал бы от восторга. И тогда отец протодиакон как заревет: «О чем, папа, плачешь?» И далее до конца. Хорошо, что никто из местных не понимал, — всем понравилось.
— Не будет папы, — неохотно пообещал диакон.
И как начал он петь наши песни, а голос у него чистый, красивый, португальцы расчувствовались и давай в благодарность вино присылать. Так что домой мы вернулись с двумя ящиками.